Адвокат взял постановления о возбуждении уголовных дел. Три было по известным Анне эпизодам: заявления о том, что ей господин Литровский через господина Кириллова под угрозой распространения порочащих сведений передал в июне и в июле по десять тысяч рублей, и третье – в августе, как раз то, за что она сейчас сидит в ИВС. Еще два – в апреле и марте. Май они почему-то пропустили. Но именно в мае вышла статья «Загадки «Гермеса». Видимо, они тоже не дураки, решил адвокат, дело стряпают так, что Анна вымогала деньги до мая, а потом они отказались якобы платить, так она написала статью и снова стала вымогать, так они испугались и опять стали платить… А еще три эпизода с депутатом областной Думы Сергеем Вадимовичем Морозовым – так это вообще смешно. Про Морозова среди областных журналистов не писал разве что ленивый! Такого депутата и директора завода (он был генеральным директором и держателем более чем половины акций Рыбацкого мясокомбината) в Рыбацком еще не было! Мало того, что он не ходил ни на заседания думы, ни на заседания комиссий, он еще и собственный-то завод сумел развалить дважды! Первый раз – лет семь назад, когда предприятие было объявлено банкротом, и все активы перекачали во вновь созданное. Кажется, трудись, гендиректор, в поте лица, вот тебе предприятие без долгов, к тому же мясокомбинат!.. Но Морозов умудрился еще раз разорить предприятие, почти год коллектив не получал заработную плату, и вот – снова процедура банкротства. Причем, в отношении Морозова возбуждено два уголовных дела, одно – по сокрытию налогов, второе – по невыплате заработной платы. И еще собирались возбудить по умышленному банкротству… Об этом писали абсолютно все, прошли сюжеты на ТВ, причем, даже на центральном, и Анна была просто в шоке от сообщения о том, что она якобы вымогала у Морозова деньги под угрозой распространения о нем порочащих сведений…
Сергей Андреевич задумался. Горемыкин сидел весь красный, а Анна взирала на него в полном недоумении.
– Интересно, – задумчиво произнес, наконец, адвокат. – Сегодня суд решает вопрос о мере пресечения моей подзащитной, а Вы тут возбуждаете несколько уголовных дел вдогонку, причем, два – по уже известным эпизодам, два – с тем же потерпевшим и тем же свидетелем, еще три – с другим потерпевшим, явно липовым, да еще другом первого потерпевшего, да еще с тем же свидетелем… Не кажется ли Вам, что это дурно пахнет фабрикацией и липой?
– Я бы Вас попросил, Сергей Андреевич, выбирать выражения! – батюшки- святы, откуда только у повисшего дознавателя появились такие гордые нотки в голосе!
– Ну ладно! – Пименов хлопнул в ладоши, как бы подводя итог. – Все ясно. К счастью, те времена, когда возбуждали уголовные дела по нескольким эпизодам одного дела и держали благодаря этому дополнительно людей в ИВС и СИЗО, уже прошли. Все решит сегодняшний суд. Никаких показаний мы давать сегодня не будем, пишите протокол, что мы отказываемся от дачи показаний.
Горемыкин быстро застрочил. Видно было, что ему стало все это неприятно, его уловки «клиенты» отгадали легко, и не очень-то удобно находиться в одном помещении с людьми, видящими тебя насквозь…Баранову хорошо, он сказал «фас», и ждет результатов, а бедному Горемыкину нужно за все отдуваться, да еще эта мадам, не дай Бог, выйдет на свободу, по глазам видно, что она уж так на нем отыграется в своей прессе!..
… Анну снова отвели в камеру. Смена была уже другая, не та, вредная, но и не такая хорошая, как в первый день. Но, однако же, в легком чуть веселом подпитии благодаря коньяку, с утра преподнесенному им Анниным супругом…Уже принесли обед, и Анна с удовольствием отметила плоды своего «коньячного» усердия: на дно миски с макаронами и жареной рыбой был запрятан еще один кусок рыбы, большой и, видимо, тщательно отобранный охранником специально для нее.
После обеда Анна снова стала думать. Ничего хорошего сегодняшние события ей не предвещали. Литровский, как и следовало ожидать, предпринимает все меры к тому, чтобы ее упрятать в СИЗО и изолировать не неопределенно долгий промежуток времени. Он все просчитал просто на «отлично»! Ненависть к журналистке Анне Кондратьевой со стороны прокурора, начальника милиции и даже председателя суда были очевидны, и рассчитывать на милость в такой ситуации не приходилось…
Что ж, осталось несколько часов. Надо привести себя по возможности в порядок, хотя у нее и отобрали вместе с сумкой косметичку и расческу, но хотя бы умыться и заплести волосы можно…
Едва Анна заплела косу, как дверь распахнулась:
– Кондратьева, на выход! – скомандовал не очень вредный охранник, которого Анна даже до сих пор не успела рассмотреть, так она была занята собственными грустными мыслями…
Из камеры ее на сей раз повели не налево, где находились охрана и комната для допросов, а направо, в конец коридора, где была комната с матрасами и бельем… Коридор упирался в массивную железную дверь. Охранник скомандовал совсем как в кино:
– Руки за голову, лицом к стене!
И Анна почему-то развеселилась от этих почти киношных слов и совершенно послушно, как опытная преступница, сложила руки за головой и повернулась лицом к стене… И боковым зрением увидела, как охранник снял с пояса связку ключей и самым большим, похожим на сувенирный, легко одним оборотом отпер массивную дверь… «Э-э-э, братцы, – подумала Анна, – да у вас тут все на соплях висит. – Ваше счастье, что ни у кого не возникает желания удрать отсюда, поскольку сидят здесь недолго… А так при вашей вечной готовности выпить вас развести как лохов ничего не стоит…» Подумала, и тут же осеклась, испугавшись собственных мыслей. А ведь и правда, если захотеть, то убежать отсюда не так уж сложно! Ну-ка, посмотрим, что там у вас за этой дверью?.. Ага, еще один коридор с дверями по бокам, похоже, какие-то подсобки, и коридор этот также упирается в железную массивную дверь… Ой, да эта дверь вообще закрывается на задвижку, вон как легко ее охранник отодвинул, и никаких ключей не применял… Правда, у двери Анну, гордо шедшую с руками за спиной, ждали несколько милиционеров, по всей вероятности, так называемый караул, сопровождающий задержанных в суд, в СИЗО и на какие-нибудь следственные действия… Ребята все молодые, очень приятные, видимо, парни, пришедшие из армии, крепкие здоровьем, но еще не определившиеся в своем жизненном пути и потому решившие пока временно послужить в Рыбацкой полиции. Вряд ли они пробудут здесь долго, судя по их довольно приятным лицам, надоест возить туда-сюда преступников, да и женятся, жены заставят зарабатывать, а не в карауле штаны протирать… Эх, бесперспективная это доля – провинциальная полиция! Тут или деградируешь окончательно, если пошел по недостатку ума, или, если умный и честный, семью потеряешь из-за маленькой зарплаты и больших нагрузок. Или начнешь откровенно брать мзду, и тогда через несколько лет из крепенького парнишки с открытым добродушным лицом превратишься либо в вечно как будто подвешенного и готового на исполнение любых приказов Горемыкина, либо в наглого сытого Коробкова, внешне вежливого и респектабельного, а в душе – гнилого и мелочного…
Итак, охрана по бокам, спереди и сзади, и дверь, которая запирается на задвижку. А за дверью – крыльцо, несколько ступенек вниз, и ждет машина, крытый фургончик для перевозки преступников… Анну, видимо, не одну погрузили в этот фургончик, потому что она слышал голоса явно не полицейские, вялые и полупьяные, а бодренькие рябята-патрульные их подгоняли: «Давай, давай поживее!»
Фургончик внутри был разделен на комнаты-клетушки, в каждой, везли, видимо, по одному -два человека. Анна была одна. Еще тот, самый первый охранник из самой хорошей смены, сообщил ей, что она в ИВС – единственная женщина, и больше, кажется, так и не привезли… В клетушке была привинченная к полу тубареточка, а на наружной стенке фургончика – глазок. Анна припала к нему, разглядывая через этот единственный источник связи с внешним и становящимся уже далеким миром улицу, увидела знакомую аптеку около здания милиции, небольшой сквер по дороге из милиции к зданию суда, даже краешек здания, где они арендовали комнатку для корреспондентского пункта…
