Веселились до двух часов ночи. Кричали «горько» так, что «стекляшка» чуть не лопнула. Танцевали и твист, и танго, и старинный фокстрот, и рок-н-ролл, и даже забытую русскую кадриль, в которой отличились двое: Аркаша Сомов и Регина Марковна, все время хохотавшая во время пляски и махавшая своим капроновым бантом на манер платочка. В час Марьяна выскользнула в уборную и долго умывалась там холодной водой, смывая остатки косметики и всхлипывая. Она сама не знала, отчего это все текут и текут слезы. Все было хорошо: она вышла замуж за самого смешного на свете, талантливого, без памяти любящего ее человека, а о том, что было раньше, нужно поскорее забыть. Забыть, как она стояла под проливным дождем на остановке, и пахло персидской сиренью, и вдруг притормозил этот красный «Москвич», приоткрылась дверца, и голос, от которого у нее похолодели руки, сказал ей негромко:

— Идите сюда! Идите, идите! Ведь вы же промокли!

Забыть! Все забыть. И то, как он разыскал ее в общежитии университета, где она отплясывала твист с каким-то очкариком, и, увидев его в дверях, спокойного, насмешливого, она случайно наступила на ногу этому очкарику, и он слегка ойкнул от боли. Забыть поцелуи в машине, запах мокрой травы по утрам, который вливался в окно «Москвича», когда он отвозил ее, сонную, домой на Плющиху после ночи, во время которой они не сомкнули глаз, забыть его тяжелую ладонь на своем голом колене, и то, как эта ладонь скользила под платье, сжимала, ласкала… Она покраснела, вспомнив, как однажды они возвращались утром с Мосфильмовской, и он, как обычно, держал руку на ее колене и, как обычно, неторопливо начал подбираться повыше, а рядом, на светофоре, остановился высокий грузовик, и водитель, немолодой, с зажатой в углу рта папиросой, углядел это из своего окошка, хмыкнул и показал большой палец.

Она насухо вытерла глаза носовым платком, достала пудреницу, внимательно посмотрела в зеркало на свои щеки — все в легких веснушках, и тут в уборную влетела гримерша Лида, хорошенькая, с белоснежными кудряшками, со своим детским лицом, формой напоминающим «сердечко», и вдруг фамильярно-весело, с притворным раскаяньем сказала ей:

— Простите, Марьяна, я правда не знала!

— Чего вы не знали? — спросила Марьяна.

— Ой! Ну, Егор же мне не сообщил, что вы ему так нравитесь, что он даже жениться надумает!

— Что значит «надумает»? Вы здесь при чем?

Лида опустила наклеенные ресницы.

— Ах, он вам, значит, даже не сказал, что мы с ним прожили три дня… Даже три с половиной… Хотя это было давно. С неделю назад!

Она нашла в себе силы промолчать, защелкнула пудреницу и пошла обратно к гостям. Мячин шел навстречу.

— Где ты была? Я волновался.

Она ласково чмокнула его в щеку:

— В уборной была. Писать все время хочется. Это от беременности.

Он огненно покраснел.

— Егор! Ты же заметил, что я беременна, правда? Мы как-то не успели ни о чем толком поговорить… Но ты ведь заметил? Смотри, как я вся раздобрела! Хорошо хоть, что съемки успели закончить.

Она говорила весело, но глаза ее напряженно ловили его взгляд, и не было в них никакого веселья.

— Ребенок не твой. Понимаешь, Егор?

Он вдруг подхватил ее, оторвал от пола и поднял на руки.

— Я все понимаю! Молчи. Все отлично!

И внес ее в зал. Он шел к столу, по-прежнему держа ее на руках, лицо его покраснело от напряжения, лоб покрылся потом. Гости расступились и захлопали.

— Егор! — воскликнула Зоя Владимировна. — Ты с ума сошел! Надорвешься!

— Своя ноша не тянет, — ответил он.

Остановился и крепко пахнущими коньяком губами поцеловал Марьяну в шею и подбородок.

На рассвете, когда они лежали на Санчиной кровати в его маленькой комнате — Санча уже две недели как переехал к Полыниной, — Марьяна сказала негромко:

— Давай мы никогда не будем ничего скрывать друг от друга.

— Давай, — ответил он. — Но так не получится.

— Должно получиться, — сказала она. — Если мы вот прямо сейчас посмотрим друг на друга и поймем, что у нас нет никого ближе. Что мы не только муж и жена, а самые родные и важные друг другу люди. Что мы друзья с тобой. Нет, это не то слово! Что мы с тобой самые близкие и верные дружочки. Ты слышишь меня?

— Да, я слышу. — Он взял ее горячую руку и поцеловал запястье. — А я вот смотрю на твою руку и думаю, что ничего на свете нет красивее ее. Гляди: вот здесь родинка. Ты знаешь, что у тебя вот здесь родинка?

Она засмеялась чуть слышно.

— Конечно, я знаю. Еще бы не знать!

— Но ты же не знаешь, как это красиво. Такая вот белая кожа с почти незаметным пушком. И черная родинка. Очень красиво!

Она осторожно вытерла мокрые глаза о его плечо.

— Ну, что ты все плачешь? Не плачь. Все отлично.

— Я думаю: как я рожу его? Как…

— Отлично родишь! Мы с ним будем кататься на санках. Я санки люблю.

— Какой ты смешной. Ты ужасно смешной!

— И пусть. А женат на красавице! А эти, которые, ну, не смешные, они на уродках женаты. Их жалко.

В воскресенье город запестрел афишами. На фоне золотых стогов, широко расставив ноги в начищенных сапогах, стоял синеглазый Вася с гармонью, а на него с двух сторон выглядывали из-за стволов Ирина и Маруся. Хмурый Михаил сидел на обочине, пожевывая травинку. Новая кинокомедия Федора Кривицкого и Егора Мячина «Девушка и бригадир» вышла на все экраны. Аркаша Сомов, который в восемь часов утра плелся сдавать бутылки из-под выпитых за неделю винно-водочных изделий, не поверил глазам и кротко решил про себя, что погубила его все-таки проклятая водяра: вот и галлюцинации начались. Он протер глаза и, не выдержав, сиплым голосом спросил у проходящего мимо интеллигентного, с теннисной ракеткой в руках молодого человека:

— Кино, что ли, новое?

Молодой человек небрежно взглянул на афишу:

— Да, вроде кино. Дешевка какая-то!

— Как называется? — не отставал Сомов.

Молодой человек подозрительно посмотрел на него.

— Я, это… очки позабыл. Близорукость!

— «Девушка и бригадир» называется, — ответил теннисист и пошел дальше, помахивая ракеткой.

Забыв про бутылки, Аркаша рысцой припустился домой и тут же разбудил Тату. Через час вся съемочная группа узнала счастливую новость. Но как? Почему разрешили? Почему не сказали заранее? На эти вопросы не было ответа. Целое воскресенье волновались и перезванивались. Когда Пронин с Кривицким вернутся из Италии, будет, наверное, показ в Доме кино, интервью, ответы, вопросы.

А в понедельник случилось неожиданное. В утреннем выпуске «Комсомольской правды» появилась статья, подписанная никому не известным Виталием Рокотичем. Написана она была не слишком художественно, но хлестко и называлась: «Подонок за спиной у отца». Если верить Виталию Рокотичу, сын одного известного конструктора, Виктор Крусталев, оператор на «Мосфильме», спрятался за спиной у своего отца и целый год мыл котел в конструкторской столовой, а весь его класс пошел на фронт, и ни один из его бывших соучеников с фронта не вернулся. Очень дерзким и смачным языком было описано, как наложивший от страха в штаны юноша приходит к своему перегруженному государственными делами отцу и, плача, говорит ему, что на войне убивают. На что отец горестно разводит руками. Но юноша, которому безразлична судьба его Родины, начинает умолять отца помочь ему получить бронь, и отец наконец сдается. Счастливый будущий оператор Крусталев бросается отцу на шею и, дрыгая ногами в воздухе, благодарит его. Поскольку никакого образования, кроме десятилетки, у молодого Крусталева не было, ему и пришлось идти в столовую судомойкой. Но тут уж отец изловчился: не уточняя, кем именно работает в конструкторском бюро его слабохарактерный сын, он позвонил в военкомат, назвал себя и помог драгоценному недорослю получить бронь. Вслед за изложенным сюжетом шли бурные обвинения в адрес и того, и другого, а молодого Крусталева, скрывшего ото всех свое грязное прошлое, обвиняли даже в том, что, не имея никакого таланта, он хитрой змеей пролез на «Мосфильм», заручился доверием ведущих режиссеров страны и стал оператором десятка отечественных фильмов. Фильмы перечислялись тут же. Но поскольку Виталий Рокотич всем сердцем любил работы народного артиста СССР, лауреата всех премий режиссера Федора Андреевича Кривицкого, он желал успеха его последней, только вчера вышедшей на экраны столицы комедии «Девушка и бригадир» и сетовал на то, что и в этом фильме подонок Виктор Крусталев числится оператором.