…Рори подумал, что мог бы заранее догадаться, как тут будет: ведь когда Мию и Сэто только планировали приезд, они попросили участников Snegov-club собрать ненужные вещи, подходящие под некий классификатор. Участники, конечно, собрали — ведь всем интересно, что выйдет из разнородного технохлама под влиянием наследия Миядзаки. Между тем, Лола, интегрировав первичные впечатления, высказалась:

— Мне кажется, этот трюм сейчас напоминает эпический объект Пикник на Принсипи.

— Такова модель любой перспективной цивилизации, — мгновенно отреагировал Сэто.

— Наивысшая Ступень Развития у Лема, — добавила Мию, — и еще: Пикник На Обочине у Стругацких, в честь которого назван Принсипийский Пикник.

— А наивысшая ступень развития, это… — начала Лола, стараясь экстренно припомнить библиографию Станислава Лема.

— Это из новеллы Альтруизин в цикле Кибериада, 1965 год, — подсказал ей Рори, а затем процитировал: «Тем временем солнце зашло двумя углами за горизонт, ветерок стих; а обитатели Энэсэрии потихоньку почесывались, потирались, позевывали, явно готовясь ко сну. Один взбивал бриллиантовую перинку, другой аккуратно укладывал возле себя нос, уши, ноги… Все указывает на то, что я и в самом деле нашел… Наивысшую Цивилизацию Мироздания, которая состоит из пары сотен существ, не людей и не роботов, валяющихся среди хлама и мусора на бриллиантовых думках, под алмазными одеялами в пустыне и не занятых ничем, кроме потирания да почесывания».

Этой подсказкой он решил, по возможности, ограничить свое участие в наметившейся дискуссии. Ведь замысел журналистки: интервью с эпигонами Миядзаки, а не с любым случайным персонажем, даже если такой персонаж — сексуально-привлекательный огр массой полтора центнера с четвертью. В своей привлекательности для Лолы у Рори не возникало сомнений. Его визуальная эмпатия (кошачья, как и его зрение) отслеживала моторику и микро-мимику любого, кто попал под его взгляд. Он мог бы, вооружившись шпаргалкой по психоанализу, даже классифицировать детали своей привлекательности относительно этой девушки – только зачем углубляться в детали? Намного интереснее следить со стороны за развитием интервью.

Близнецы Оохаси немного вразнобой отвечали на вопрос Лолы о том, что такое (по их мнению) перспективная цивилизация. Во-первых: нахождение разумных существ в определенном интервале социальности. Во-вторых: стремление к безусловному персональному потребительскому изобилию. Возможно (уточняли Оохаси) первое и второе идентичны по смыслу, и смысл состоит в равной бесперспективности двух ситуаций: если популяция разумных персон никак не социализировна, т.е. персоны не могут действовать сообща ради общей цели, или если персоны избыточно социальны, т.е. социум полностью поглощает персональные цели. Ряд признаков указывает, что социальность людей избыточна, может даже погранична. Если бы люди были еще чуть более социальными, то цивилизация людей зависла бы на уровне аграрных царств типа Древнего Египта, не отличающихся от уровня гнездовых насекомых (термитов или муравьев). Так между эрой фараонов и эрой индустриальных революций человечество полста веков стояло в шаге от абсолютного застоя. И если бы крестьянин времен Хеопса проспал 4000 лет и проснулся во времена мамлюков, то он увидел бы меньше нового, чем мифический Рип ван Винкль, проспавший 20 лет во 2-й половине XVIII века в окрестностях нынешнего Нью-Йорка.

Тут Оохаси отклонились от фактов к гипотезе о высокой перспективности аргонавтов, поскольку они менее социальны, чем средние жители современных стран. И благодаря этому отличию, аргонавты не заражены идефиксом великой цели. Впрочем, они честно отметили, что это лишь гипотеза, и вернулись к сути. У хомо сапиенс нет врожденного паттерна защиты от больших иерархий. Вот почему каждый раз едва маленькое племя достигает значительных успехов, оно начинает разрастаться в пирамиду, формировать идеологию ничтожности персоны перед великим абстрактным «Мы» и принуждать все сообщества к культу ограничений «Я» ради некой сверхзадачи этого «Мы». Этот культ приводит к системной деградации и сбрасывает сообщества в нищету. Тогда пирамиды рушатся, однако снова строятся, едва какое-то сообщество опять выберется из нищеты.

Цикличность такого рода не бесконечна, и в XXI веке схема застряла. Пирамида стала сыпаться, продолжая при этом расти, терять ясную форму и расползаться по сторонам. Ближайшее будущее, таким образом, не имеет сценария – как и фильмы Миядзаки. Да, Миядзаки почти всегда творил без сценария и происходило самозарождение сюжета из бытовых мелочей и из характеров действующих лиц. Сам же он говорил: «Фантастика нужна, хотя все больше людей говорят: я не могу в это поверить. Задача лишь создать фантастический нарратив, способный противостоять современному сложному миру».

Многие путают нарратив о будущем и историю будущего — поскольку если мыслить по схеме ничтожности «Я» перед «Мы», то так и получается. Жизнь любой персоны лишь малозначимое отражение метаболизма пирамиды, а цели персоны имеют смысл лишь в контексте целей пирамиды. Все как у Муссолини в «Доктрине фашизма» 1932 года. Но прошел век, и метаболизм пирамиды, переусложненный ради ее сохранения, перешел в катаболизм, распад огромной нежизнеспособной конструкции на более простые части. Теперь общая история имеет смысл лишь как сумма частных нарративов, связанных не более, чем обитаемой средой. А движение к Наивысшей Ступени Развития, о которой с адекватным юмором говорил Лем, это продукт множества вариантов частной мечты. В стремлении понять джамблей лучше строить гипотезы от этой стартовой точки.

Рори предвидел, что у Лолы возникнет легкий когнитивный шок, и что она попытается возразить против гипотезы о цивилизации, джамблей как сумме частностей – и получит очередную цитату из Лема, только уже более жесткую. Так и произошло. «… — Простите, я ведь не ошибаюсь, это вы изволили достичь Наивысшей Ступени Ра… Но слова эти замерли у меня на устах. Сидящий даже не шелохнулся, не похоже было, что он слышал хоть слово. Нельзя не признать: он был действительно занят, ибо держал на коленях собственное лицо, отделенное от остальной головы, и, тихонько вздыхая, ковырял пальцем в носу. Мне сделалось не по себе. Но удивление вскоре перешло в любопытство, а любопытство — в стремление немедля узнать, что, собственно, происходит на этой планете. Я принялся бегать от одного туземца к другому, взывая к ним громко и даже визгливо; спрашивал, грозил, умолял, уговаривал, заклинал, а когда все это оказалось напрасным, схватил за руку того, что ковырял себе пальцем в носу, но тотчас отпрянул в ужасе: его рука осталась в моей, а он как ни в чем не бывало, пошарил рядом в песке, достал оттуда другую руку, такую же, но с лакированными в оранжевую клеточку ногтями, дунул на нее и приложил к плечу, и она тотчас же приросла. Тогда я с любопытством нагнулся над той рукой, которую только что вырвал у него, а та вдруг щелкнула меня по носу»…

…Дальнейшее развитие событий тоже поддавалось предвидению. Лола напомнила, что «Кибериада» Лема это фантастика. Тогда Мию и Сэто предложили ей понаблюдать НЕ фантастику около кучи, где были свалены детали самых разнообразных роботов и даже просто деталей, иногда применяемых в робототехнике. Лола, пока не догадываясь, что произойдет, предупредила, что ее трудно удивить, она бывала и в любительских кибер-лабораториях, и на рурфабах.

— А мы попробуем, — сказала Мию, — выбирай любую руину вот из этого сектора.

— Ну… — Лола оглядела сектор, где валялись одинаковые школьно-игрушечные роботы, известные как MeArm: 10-дюймовые действующие макеты промышленного 6-осевого манипулятора на тележке и со зрительным сенсором. Все с явными следами износа или мелких повреждений, — …Пусть будет, например, вот этот желтый.

— Следи за руками, — весело посоветовал Сэто, после чего воткнул в желтого MeArm две детали: свежую батарейку и процессор.

— Это сцинтиллант? – спросила Лола, козырнув знанием сленга гибридной кибернтики.