— Этот вопрос мы обязательно решим, — пообещал я, как только дверь за девушкой закрылась. — Потерпи до завтра. У меня с утра как раз планерка будет с руководителями, а потом общее расширенное совещание с начальниками отдела. Вот я всех доведу позицию руководства.

— А почему не сейчас? — поинтересовался Владимир Александрович, отхлебнув кофе.

— Потому, что, — я демонстративно глянул на часы. — Во-первых, мне скоро уезжать, Во-вторых, как бы это сказать поделикатнее, сейчас не очень хорошо себя чувствую. А если честно, совсем хреново. Не каждый день ножики в живот втыкают.

— Понял, извини, не подумал, — сразу сдал назад Гусинский. — Тогда я поехал. Завтра с утра, надеюсь, никто никаких препятствий чинить не будет?

— Не будет, — улыбнулся я. — Приезжай в одиннадцать, вникай потихоньку в дела. До этого времени всех предупрежу.

— Значит, договорились, — Гусинский встал и протянул руку. — До завтра.

— До завтра, — я крепко пожал ладошку коммерсанта, сделав вид, что не замечаю болезненно скривившегося лица.

Когда Гусинский вышел, я облегченно откинулся на кожаную спинку кресла. Ещё чуть времени выиграл, дальше нужно предупредить сотрудников, как общаться с Владимиром Александровичем, и, главное, чтобы Светлана Васильевна ничего не заподозрила. Если донесет своим гэбэшным кураторам, сломает всю игру. У нашей кадровички «и нюх как у собаки, и глаз — как у орла». Запросто может расколоть бухгалтерш или Вилена, если заметит что-то подозрительное…

* * *

Опускающееся к линии горизонта солнце еще робко постреливало лучиками, развеивая наступающие серые сумерки. Дул холодный осенний, пронизывающий до костей, ветер. Зеленый сквер, напротив дома был почти пуст, лишь на дальней скамье, пенсионеры увлеченно играли в шахматы, позабыв обо всем на свете.

Сидящую на скамейке, зябко кутающуюся в легкую курточку девушку, я заметил издалека. Сердце дрогнуло и замерло, распознав до боли знакомую фигурку. Я с силой прикусил губу, сжал кулаки, царапая ногтями кожу, чтобы привести себя в чувство, чуть дрогнувшим от волнения голосом приказал следующим чуть позади Артёму и Василию.

— Здесь побудьте.

Охранники спорить не стали. Послушно остановились. Я мысленно выдохнул и решительно двинулся вперед.

— Здравствуй, Ева.

Задумавшаяся девушка, невидящим взглядом смотрящая куда-то вдаль, вздрогнула. Беспомощно глянула васильковыми глазами:

— Здравствуй, Миша.

Сердце пропустило удар. За прошедшие пару лет Ева внешне почти не изменилась. Наоборот, даже расцвела, чуть округлилась, формы стали более мягкими и женственными.

Но прошедшее время и заботы оставили свой след. Милое личико болезненно осунулось, в глазах уже нет той девичьей восторженности и некоторой наивности. Наоборот, так устало и отрешенно смотрят женщины, уже в полной мере познавшие тягости жизни…

— Зачем искала? — нарочито грубо спросил я.

— Подожди секунду, — Ева расстегнула куртку, полезла за пазуху, достала мятый и потертый конверт, и протянула мне. — Прочти.

— Зачем? — так же холодно осведомился я. — Что там такого, что я не знаю?

— Прочти, — безжизненным голосом повторила девушка.

— Ладно, — согласился я. — Давай.

Взял из тоненьких пальчиков надорванный, посеревший от времени конверт. Вытащил лист бумаги.

«С полями, в клеточку, из школьной тетради», — отметил автоматически.

Развернул, вчитался в первые строки, написанные аккуратным девичьим почерком, и обомлел.

— Это, что такое, мать вашу⁈ — просипел вдруг охрипшим голосом.

— Читай до конца, — попросила девушка. — Я потом все объясню.

Я снова опустил глаза, разбирая ровные буквы с красивыми завитушками.

«Дорогой Мишенька! Сильно заболела бабушка в Воронеже. Не почти встает с постели. Родители покинуть Москву по многим причинам не могут, поэтому придется ехать мне. Я её очень люблю и не могу бросить в такой момент. Папа уже купил билеты, через два часа поезд. Звонила тебе несколько раз, никто не брал трубку. Письмо оставляю у мамы, она должна тебе передать. Написала тебе адрес бабушки и телефон, она должна передать. Позвони мне, пожалуйста, буду ждать. Если окажешься в тех краях, приезжай в гости. Я буду очень скучать по тебе и мечтать о том дне, когда мы встретимся. Твоя Ева».

В груди вдруг закололо. В горле образовался колючий ком, стало трудно дышать. Я глубоко, с шумом выдохнул, приходя в себя, и спросил:

— Ты хочешь сказать, что написала это письмо перед отъездом?

— Да, — просто ответила девушка.

— Подожди, — я лихорадочно пытался понять, что происходит. — Твои родители сказали мне, что ты меня бросила. Они меня обманули? Как же так? Почему ты не позвонила?

— Я звонила, — вздохнула Ева. — Через два дня после приезда. Три раза набирала номер, долго держала трубку, бесполезно, слушала гудки.

— Точно, — страшное подозрение раскаленным кинжалом пронзило душу. — Ты же уехала в начале августа восемьдесят седьмого, правильно? У нас тогда неизвестные хулиганы два раза повреждали провод, почти неделю телефон был мертвый. Вот сука!

— Кто? — равнодушно спросила Ева.

— Да дядя твой, капитан Толик, — с досадой бросил я. — Кроме него некому. Твои родоки такое провернуть не могут, слишком интеллигентны. А вот ушлый мент — запросто. Подговорит шпану, чтобы провода резали, а они и рады стараться.

— Я уже ничему не удивляюсь, — вздохнула девушка. — С тех пор как случайно нашла свое письмо в маминой шкатулке. Сначала переживала очень сильно, мучилась. Думала, почему ты не пишешь, не звонишь, потом мне родители сказали, что тебя с какой-то девушкой видели, вы смеялись и обнимались. Я тогда ночь не спала, плакала в подушку. Потом твердо решила, иди ты к черту, бегать не буду.

— Получается, твои предки меня обманули, — я скрипнул зубами. — Письмо спрятали, а тебе сказали, что передали?

Ева вздохнула, но промолчала.

— Они меня на разговор пригласили. И дядюшку мента позвали тоже, на всякий случай. Опасались за свои шкурки. Боялись, психану, — ядовито добавил я. — Сказали, ты меня бросила. Не захотела встречаться с уголовником. Сволочи!

— Не надо так, Миша, — Ева прикрыла глаза. Ей было очень больно.

— Они — мои родители.

— Сказал бы я, кто они такие, — я злобно оскалился. — Да только что это изменит? Ничего.

— Папа с мамой, просто хотели, чтобы я была счастлива, — таким же бесцветным голосом пояснила девушка. — Они думали, что поступают правильно.

— А бабка хоть больна была? — криво усмехнулся я. — Или участвовала в родительском розыгрыше?

— Была. Но не так, как рассказывали, — призналась Ева. — Меня отослали специально под этим предлогом, чтобы с тобой перестала встречаться. Бабушка была в курсе, её убедили подыграть. Но она действительно плохо себя чувствовала, семьдесят с лишним уже, болячек хватает.

— Понятно, — вздохнул я. — Развели как пацана.

— Приехала проведать родителей. Убиралась в комнате, случайно нашла письмо, которое мама должна была тебе передать. Закатила скандал, потребовала объяснений. Родители во всем признались, — добавила Ева. — Решила, что ты имеешь право знать правду.

Помолчали. Порывы холодного ветра теребили ещё зеленые листья деревьев, обдували леденящим потоком лицо, медленно и мрачно наливался чернотой серый сумрак.

— Как сама? — глухо спросил я.

— Нормально, — вздохнула девушка. — Перевелась на заочный. Два раза в год буду сюда приезжать на сессии. С родителями после такого жить не хочу. Лучше с бабушкой побуду. Она старенькая у меня совсем.

— Встречаешься с кем-нибудь?

— Есть парень в Воронеже. Ухаживает, подарки дарит, пока ничего серьезного, — призналась Ева. — А ты?

— Два года был свободен, ни на кого после тебя смотреть не мог, — откровенно ответил я. — Недавно встретил старую знакомую. И….

Помолчал.