Велеславу удалось подкрасться и связать Некрасу руки до того, как тот проснулся и открыл рот, чтобы заорать. На этот случай была припасена недозрелая репка, которая оный рот мигом заткнула. Кончик меча, прижатый к горлу, заставил разбойника проявить благоразумие. Велеслав нетерпеливо качнул головой, требуя подняться: волоком протащить такую тушу тихо было решительно невозможно.

В тот миг что угодно могло пойти не так: котелок ли громыхнёт, кого-то из спящих заденет, филин заухает – и помирать молодому стражнику смертью храбрых. Но то ли бабкино наследие помогло, то ли удача просто любила храбрых дураков, но похищение главаря у его шайки прошло без сучка, без задоринки. Болезненным тычком в спину Велеслав принудил Некраса залезть в видавшие виды телегу, чуть тронул вожжи – кобылка медленно потрусила в сторону города – а сам уселся напротив, оперся на крестовину меча.

Некрас сердито затряс головой – даже мычать репка изрядно мешала. Отъехав от леса подальше, Велеслав сжалился и вытащил её.

– Ах ты, черт верёвочный, чтоб тебя кикиморы задрали… – разбойник смачно сплюнул за борт застрявшую на зубах землю от немытого овоща, – чего тебе надобно, Велеслав?

– Надобно, чтобы тебе башку отрубили, а меня к награде представили, – доверительно поделился стражник. – Сколько на тебе разбоев да покраж? Уж побольше трёх будет, так что в самый раз.

– Ты на шкуру неубитого волка рот не разевай, – неприятно ухмыльнулся Некрас. – Купца Еремея пощипал, то признаю, заплачу виру и выйду с чистой совестью. А больше ни в чём я не повинен, что бы ты там себе не надумывал…

– Вы только поглядите, люди добрые, на этого подлеца! – почти что восхитился Велеслав. – Врёт в глаза да не краснеет! Куда ж, по-твоему, две подводы делось? Или тот богач иноземный?

– Ведать не ведаю, – Некрас продолжал бесстыже упорствовать в своей непричастности, – много нынче душегубов развелось.

– Штук пятнадцать? Как раз те, что возле костра с тобой куролесили? Вот уж сразу видно, что рожи разбойные, плаха по ним плачет…

– Насчёт рожи, так это кому-кому, а точно не тебе, ордынец, сказывать. Если бы люди всех токмо по рожам судили, то тебе, а не мне, сидеть бы сейчас в темнице.

– Ты!.. – вспорхнул меч ласточкой, упёрся в мягкое горло, оставляя кровяной след.

– И что ж ты сделаешь? Проткнёшь меня? – продолжал издеваться Некрас. – Ежели бы мы с тобой в честном бою сошлись – то одно. А прирезать, как скотину, связанного да безоружного – много ли чести? Так выговор заместо награды получить недолго.

– У меня есть мысль получше, – справившись с собой, усмехнулся Велеслав и вернул репку на место. Дальше до городу ехали в тишине.

Тема «рожи», надо сказать, была для молодого стражника весьма болезненной. Сколько насмешек, а то и тумаков в детстве и отрочестве он натерпелся от товарищей по играм – не сосчитать. За то, что волос чёрен, что глаза «нездешние», что отродье ведьминское… Дети куда злей, чем взрослые – те разве что «ордынцем» обзовут, когда нужно задеть побольнее, да посплетничают за спиной. Помнится, покуда бабушка жива была, Велеслав изводил её вопросами, а как научиться чародейству разному – чтобы всех обидчиков наказать. Бахира ласково гладила его по непослушным кудрям и неизменно отвечала:

– Мать моя шаманкой была, то правда. С духами степей говорила, ветрами повелевала. А мне, помимо красоты колдовской, ничего от неё не досталось. И нечему, внучек, мне тебя учить.

Уж неясно, правду говорила, аль утаила чего, но вот чем-чем, а красотой щедро поделилась. Неказистый отрок вырос, расцвёл, как цветок в пустыне. Оглянуться не успел, как стал девичьи улыбки замечать да взгляды из-под ресниц ловить. Но только помнил Велеслав, как эти же самые уста, что теперь манили сладкими обещаниями, не столь давно будто ядом плевались змеиным. Да так ни одной и не ответил взаимностью.

Часовой на стене у ворот бдительно позёвывал, щурясь на ночную темень. Услыхав бой колотушки, он, мудрёно ругаясь, запалил факел, но всё равно не смог ничего разглядеть.

– Кого ещё нелёгкая принесла?

– Это я, Велеслав! Душегубца поймал.

Голос, вестимо, показался часовому знакомым, и он нехотя потянулся к вороту. Решётка поехала вверх, пропуская телегу.

– Ты не мог бы в следующий раз при дневном свете ловить? – не удержался, крикнул в след, – На кой ворота туды-сюды открывать?

– Ничего, на случай набега степняков поупражняешься! – не остался в долгу Велеслав.

Бросив телегу во дворе казарм, где обреталась стража, он наскоро освободил кобылу от хомута, ухватил Некраса за воротник и потащил в подземелье – темницу. Долго раздумывал, убрать репку или нет, да так и оставил – будет знать, как обзываться.

Домой идти сейчас смысла вовсе не имело – матушка сызнова причитать начнёт, никакого покоя. А голову-то от полночных бдений нещадно в сон клонило, укусы комариные, как водится, в ночи чесались сильнее… Так что Велеслав прикорнул в каморке для часовых, по счастью, пустой.

Проспал он до полудня – роскошь неслыханная, но для героя, пожалуй, позволительная. А Велеслав уже вовсю считал себя героем: о похождениях Некраса в городу знали все, да только хитрый змей как-то раз за разом выползал сухим из воды. Ничего, от Еремея ему никак не отвертеться, а там и другие злодеяния приложатся.

Выйдя на свет, он умылся в бочке со свежей колодезной водой, что всегда стояла во дворе казарм, расчесался гребнем – нельзя же растрёпанным да с листьями в голове к людям выходить, чуток полюбовался на отражение в замершей воде. Всёж-таки правда хорош: есть на что девкам посмотреть…

– Велеслав!!! – раздалось от сеновала гневное. – Твоя кобыла весь стог обожрала? Привязывать надо скотину!

– Не моя! Федота кобыла, он мне на одну ночку одолжил, – он стал бочком продвигаться к калитке, чтобы не столкнуться с обладателем голоса. – Вот пусть Федот её и привязывает!

– Велеслав!!!

Но он уже выскользнул за забор. На площади сегодня устроили торжище – не шибко большое, палящее солнце портило снедь да напекало головы. Впрочем, сплетнями обменивались – и куда охотнее.

– Слыхали, ведьмин-то внучок Некраса заловил! – распинался старый лаптевяз. – Посреди ночи притащил, а у того губы словно слиплись, даже мычать не мог… Колдовство это, как есть колдовство!

– Дедушка Горазд, – быть может, старик считал это своеобразной похвалой, но что-то форма её Велеславу не больно понравилась, сегодня, по его убеждению, он заслуживал чего-нибудь и поприличнее, – за что ж ты так: «ведьмин внучок»? Небось, бабку-то мою ведьмой ни разу не назвал, всё чаровницей да прелестницей. Неужто гордость до сих пор задевает, что ушёл несолоно хлебавши?

Зеваки оценили хлёсткий ответ, посмеялись.

– Да не серчай, Велеславушка, не серчай, – смутился старик, опуская взгляд, – я ж не обидно, я ж любя…

Он усмехнулся и продолжил путь.

– Я слышала, ты сегодня отличился, – это дочка зеленщика коснулась правого плеча, задержала руку, не торопясь убирать. – Ты такой храбрый…

– Да, как вепрь, – подхватила дочка пекаря, пристраиваясь слева.

Велеслав охотно приобнял девушек повыше талии, от чего они разрумянились да заулыбались.

– Ты потом расскажешь мне, как ты с целой шайкой справился? Наедине?

– Чего это тебе-то? Велеславушка, хочешь, я тебя кренделем сахарным угощу?

– Нашла чем соблазнять! Может, укропчику свежего щи приправить?

– Вы чего удумали, бесстыдницы! – вмешался зычный бас пекаря, и обе прыснули в стороны, как мыши. – На парня посреди улицы у всех на виду вешаться!

– Дядька Любомир, а ежели я стану воеводой, ты так же серчать будешь или промолчишь? – может, виной тому лишь детские воспоминания, но в таких случаях в «парне» Велеславу всегда слышался «ордынец». Чудная забава, если подумать, когда один не решается сказать, а другой ни за что не признается, что услышал.

– Ежели станешь, тогда и поговорим, а сейчас нечего девичьей дури потакать… – проворчал пекарь и скрылся в доме.