– Проси, сволочь, прощения при всех, иначе за себя не отвечаю, – голос звучал грозно, и наблюдатели уже были уверены в его победе.

Атаман медленно раскрыл глаза и прошептал окровавленными губами:

– Не дождешься.

Диксон занес кулак над головой поверженного, но заключительного, завершающего удара нанести не удалось.

– Разойдись, – конвойные расталкивали осужденных. – Отставить, – один из них в самый последний момент поймал руку Марата.

Ротозеи не торопясь разошлись, на запястьях драчунов захлопнулись наручники.

– Что за шум, а драки нет, – в зоне внимания появился отрядный.

– Была, товарищ старший лейтенант, – доложил младший сержант, который был старшим среди солдат.

– Они? – Мирошниченко кивнул на поникших противников.

– Так точно, – старший из конвойных приложил руку к виску.

– В карцер, – объявил отрядный без особых раздумий. – Обоих.

Нарушителей режима увели, а осужденные еще долго судачили по поводу случившегося, но ни одному из них не пришла мысль, что перед ними разыграли спектакль.

– Ты оказался прав, что добром у них не закончится, – вспомнил Урюк слова Сотника.

– Помирятся, – выдал Сотник новое предсказание…

В карцере просидели менее двух часов. После смены караула по личному распоряжению начальника колонии подполковника Сазонова их отправили на уборку одной из комнат для свиданий, а еще через три часа на хозработы в военный городок, передав провинившихся в личное распоряжение старшего лейтенанта Мирошниченко. До поздней ночи подростки отдыхали у отрядного, дома: выспались, посмотрели телевизор. После полуночи со двора Мирошниченко выехал темно-синий «Москвич» и миновав поселок, вырулил на трассу, ведущую в районный центр.

Более полутора часов Диксон и Атаман наблюдали за калиткой интересующего их двора и только когда убедились, что разошлись все поздние посетители, приблизились к забору. С минуту прислушивались к шуму во дворе, потом, помогая друг другу, перелезли через высокое ограждение, бесшумно скользнули к дому и прильнули к стене. Марат осторожно заглянул в светящее окно.

Хозяин и гость, расположившись на удобных, с высокими спинками стульях, пересчитывали деньги и складывали их стопками на столе. Купюры в основном были достоинством в пятьдесят и сто рублей, они заполняли почти все пространство стола и выглядели впечатляюще.

– Вот это да! – разинул рот Алексей, заглянувший следом за подельником.

– Закрой варежку, – предупредил Марат. – Еще не время. Берем доску, высаживаем раму и врываемся, – он кивнул на широкую доску, лежащую горизонтально вдоль дома.

Они аккуратно подняли ее, отошли на несколько шагов и, с разбега, высадили окно.

– Встать! Руки за голову, лицом к стене! – прозвучали команды человека в маске, с пистолетом в руке.

Грохот выбитого окна, звон разбитых стекол и внезапное появление безликих и вооруженных грабителей вызвали ужас в глазах барыг и они непроизвольно подчинились.

Атаман поднял с пола большую хозяйственную сумку и смахнул в нее деньги. В это время в дверной проем в комнату просунулась голова огромной восточно-европейской овчарки с угрожающим оскалом.

– Убери собаку, пристрелю! – блефовал Алексей, направив на нее ствол деревянного пистолета.

– Фу, Рекс! – крикнул хозяин, развернув вполоборота тело. – Иди на место.

Рекс услужливо завилял хвостом и исчез. Казаков моментально захлопнул дверь и щелкнул задвижкой. Затем не сговариваясь, они подошли к спекулянтам и одновременно стукнули по головам рукоятками пистолетов. Оглушенные хозяин и узбек рухнули на пол, а грабители выпрыгнули в окно. Они бежали через двор, когда непонятно откуда, словно призрак, из темноты вылетела овчарка. Атаман успел с сумкой проскочить в Калитку, а его напарника собака зацепила за ногу, и тот грохнулся на землю. Животное пыталось дотянуться зубами до шеи, оседлав жертву.

Диксон удерживал ее на вытянутых руках, теряя последние силы. Когда он уже начал уступать в единоборстве, сгибая трясущиеся руки в локтях, собака неожиданно ослабила натиск, заскулила и завалилась набок. Вовремя подоспел на помощь приятель и вонзил в нее нож. Марат тяжело поднялся, хромая и охая, направился к калитке. Раздался ружейный выстрел, пуля просвистела над головами грабителей, чудом их не задев, они пригнулись и выскользнули со двора. Заняв позицию по бокам калитки, налетчики ждали появления пострадавших. Чуть скрипнув, приоткрылась калитка и показался длинный ствол ижевского ружья двенадцатого калибра, затем просунулась голова обладателя оружия. Атаман что было силы толкнул дверь, зажав ею просунувшуюся голову, а Диксон вырвал ружье и ударил по голове. У хозяина закатились глаза, а когда Алексей отпустил дверь, он рухнул на землю, заслонив своим телом проход. Сайфутдинов перепрыгнул через препятствие и крикнул убегающему узбеку:

– Стоять! Стреляю.

Тот остановился как вкопанный, и только трясущиеся коленки выдавали в нем живое существо, но удар прикладом в затылок прервал дрожь.

Грабители спустились в овраг, расположенный недалеко от места нападения и, преодолев метров восемьсот по его дну, поднялись на обратной стороне, где их уже поджидал отрядный…

Около двух часов ночи старший лейтенант Мирошниченко сдал Сайфутдинова и Казакова сержанту внутренних войск и приказал:

– Отведи их в комнаты для свиданий и запри там, пусть всю ночь марафет наводят, утром сам проверю, какой порядок они навели…

Спустя трое суток в барак вошли улыбающиеся Атаман и Диксон в обнимку.

– Что я говорил? – бросил Сотник высокомерный взгляд на Урюка.

– Козе ясно, – парировал тот. – И без тебя знал, что этим все закончится.

В последнюю вылазку подельники принесли сто двадцать тысяч рублей (и в первую двадцать). Семьдесят тысяч чистыми принадлежали им, тридцать пять – Алексею. Он никогда не имел такой суммы и вряд ли заработал бы за всю жизнь, если бы не попал на зону.

Позже отрядный рассказал, что их налет в узких кругах вызвал настоящий переполох, даже провели нелегальное расследование и пришли к выводу, что узбека кто-то пас аж с самого Ташкента. Но об этом Атаман узнал после, а сейчас с задумчивым и сосредоточенным видом выводил буквы в письме матери.

Осень 1963 года отличалась дождливой погодой. Обложные ливни залили город. Но постепенно они сменились теплыми моросящими дождями. Обилие влаги позволило сохранить листву зеленой, всматриваясь в ее свежесть и вдыхая аромат, трудно было понять осень это или весна. Но Ирина Анатольевна знала, что не успеешь оглянуться, придут холода. Уже две недели, как она вернулась на фабрику, устроив трехмесячную Любушку в ясли-сад, продолжая по ночам шить ночные сорочки.

– Зима на носу, но теперь станет полегче, – думала Ирина под монотонный стук швейной машинки. – С первой зарплаты закуплю на зиму угля и дров, а того, что зарабатываю по ночам, должно хватить на жизнь. Сереже справила кое-какую одеженку, сама прохожу в старой, а там видно будет, – строила она планы на будущее.

Требовательный стук в окошко прервал мысли, она взглянула на часы, которые показывали седьмой час утра.

– Надо же, не заметила, как ночь пролетела. Но кто бы это мог быть такую рань? Только почтальоны ходят спозаранку, – промелькнула догадка.

Она накинула платок и вышла на улицу, с удовольствием вдохнула утренний прохладный, влажный воздух, отгоняющий сонливость.

– Ирина Анатольевна, вам два письма, одно из них заказное, – затараторила молоденькая девушка с сумкой, переброшенной через плечо. – Вот здесь распишитесь, – она протянула Ирине ручку.

Казакова расписалась, поблагодарила почтальоншу и вернулась в дом. Вначале вскрыла конверт с письмом от сына и углубилась в чтение. За строчками невольно возник образ сына и на глазах Ирины Анатольевны выступили крупные слезы.

– С углем и дровами придется подождать, зато увижусь со своим Алешей. Нужно в выходной съездить на вещевой рынок, купить шерсть, связать сыну теплые носки и варежки, – одолевали ее радостные и одновременно грустные думы.