Она покачала головой.

– Скорпус никогда бы не остановился на этом.

– Поэтому, он утонул.

– Это устроил Диокл. В Цирке есть люди, которые сделают такую работу за бесценок, особенно для такого человека, как Диокл. Шантажисты не заслуживают ничего лучшего.

– Это угроза, Семпрония?

– Это зависит от обстоятельств. Чего добиваешься ты, Искатель?

Я пожал плечами.

– Правды. Это единственное, что меня когда-либо удовлетворяло. Почему Серторий? Зачем так рисковать всем, чтобы помочь его мятежу в Испании? Между вами семейные узы? Любимый человек, который связал свою судьбу с мятежниками? Или вы с Серторием…

– Любовники? – она невесело рассмеялась. – Неужели ты подумал, что, будучи женщиной, мной должна руководить страсть? Разве ты не можешь себе представить, что у женщины может быть своя собственная политика, свои собственные убеждения, свои собственные планы, совершенно отдельные от мужа или любовника? Я не собираюсь оправдываться перед тобой, Гордиан.

Я кивнул. Чувствуя на себе ее взгляд, я заходил по комнате. Солнце садилось. Вспышки теплого солнечного света, отраженные от фонтана снаружи, ласкали мое лицо. Децим Брут вернется домой в любой момент. Я решился.

– Вы спросили меня, что я добиваюсь от вас, Семпрония. На самом деле, есть вопрос о возмещении, который, я думаю, вы должны признать, вполне уместным, учитывая обстоятельства…

В полдень на следующей день я сидел рядом с Луцием Клавдием в его саду, наслаждаясь солнечным светом и чашкой вина. Его интерес к утренним Ежедневным известиям затмили мешки с монетами, которые я принес с собой. Сбросив со стола свитки, он опустошил мешки и собрал сестерции в кучу, весело считая и пересчитывая их.

– Все здесь, на месте! – объявил он, захлопав в ладоши. – Каждый сестерций, который я проиграл вчера на скачках. Но Гордиан, как тебе удалось  вернул мои деньги?

– Это, Луций, должно навсегда остаться секретом.

– Если ты настаиваешь. Но это как-то связано с Семпронией и этим возничим, не так ли?

– Оставим секреты в покое, Луций.

Он вздохнул.

– Твоя осмотрительность раздражает, Гордиан. Но я усвоил урок. Я никогда больше не стану пользоваться этой конторой ставок!

– Я только хотел бы организовать, чтобы каждый человек, которого вчера обманули, вернул свои деньги, - сказал я. – Увы, их уроки обойдутся им дороже, чем тебе. Я не думаю, что эта группа заговорщиков попытается осуществить такую схему во второй раз. Надеюсь, римские гоночные забеги смогут вернуться к своей первозданной невинности.

Луций кивнул.

– Важно то, что Деци теперь в безопасности.

– Он всегда был в безопасности. Ему ничего не угрожало.

– Однако не солидно было с его стороны не заплатить тебе остаток гонорара.

Я пожал плечами.

– Когда я вчера вечером увидел его в доме после скачек, мне больше нечего было ему сообщить. Он нанял меня, чтобы я раскрыл заговор против его жизни. Я не смог этого сделать.

«И что, - подумал я, - если бы я сообщил обо всего консула – о супружеской неверности Семпронии, о гонках, схеме ставок, о попытке шантажа Скорпусом и его убийстве, о крамольной поддержке Семпронии Сертория? Боясь скандала, Децим Брут бы просто замолчал. Семпрония была бы ему верна не больше, чем раньше, и никто бы не вернул проигранные ставки. Нет, меня наняли, чтобы тайно спасти жизнь консула; и что касается меня, то мой долг перед Децимом Брутом закончился, когда я обнаружил, что в конце концов не было никакого заговора против его жизни. Лучше лишнего не говорить».

– И все же, Гордиан, Деци было скупо не заплатить тебе…

Осмотрительность не позволила мне сказать Луцию, что вторую половину моего гонорара оплатила Семпрония. Это был единственный способ спасти свою шею. Я убедил ее, что, заплатив гонорар за мое расследование, она дала мне свободу действий в отношении ее мужа. Таким образом, я избежал участи Скорпуса.

В то же время я потребовал возмещения ставок Луция, что казалось мне справедливым.

Луций сложил ладонями стопку монет, как будто они испускали теплый свет. Он печально улыбнулся.

– Что я тебе скажу, Гордиан - в качестве комиссии за возмещение моих проигрышей в азартных играх, что, если я дам тебе… пять процентов от моей суммы?

Я втянул воздух и посмотрел на монеты на столе. Бетесда была бы очень рада, если бы наш домашний сундучок был переполнен. Я улыбнулся Луцию и приподнял бровь.

– Гордиан, не смотри на меня так!

– А, как смотреть?

– Ой, хорошо! Я дам тебе десять процентов. Но ни сестерция больше.

Экон был в ярости. Все, что я мог сказать сначала, - это, что он был зол и расстроен почти до слез. В то время я остро ощущал его немоту. Обычно он довольно умело объяснялся с помощью жестов и звуков, но не тогда, когда волновался.

– Успокойся, - тихо сказал я, кладя руки ему на плечи. Он был в том возрасте, когда мальчики росли, как стебли фасоли. Мне казалось, что не так давно, на такой высоте, я гладил бы его по голове.

– Теперь, - сказал я, - объясни, в чем проблема?

Мой приемный сын глубоко вздохнул и успокоился, затем схватил меня за руку и повел через заросший сад в центре дома, под портиком, через занавешенный дверной проем в свою комнату. В ярком утреннем свете из маленького окна я осмотрел немногочисленную обстановку – узкую кроватку, деревянный складной стул и небольшой сундук.

Экон обратил мое внимание не на них, а на длинную нишу на уровне колена в оштукатуренной стене напротив его кровати. В прошлый раз, когда я рискнул войти в комнату, в нише стояли разные игрушки: деревянные лодочки, кожаный мяч для игры в тригон, шарики из цветного стекла для египетских настольных игр. Теперь пространство было аккуратно расчищено – брошенные игрушки, как я предположил, были убраны в сундук вместе с его запасной туникой, и на полке осталось несколько крошечных фигурок, сделанных из обожженной глины, каждая из которых представляла собой легендарного монстра с ужасным обликом. Здесь была Медуза со змеями вместо волос, одноглазый Циклоп, Немейский лев и еще кое-кто.

Они были сделаны грубо, но окрашены в яркие цвета, и я знал, что Экон ими дорожит. Гончар с лавки на берегу Тибра в свободное время делал их из остатков глины; Эко время от времени подрабатывал у него и принимал статуэтки в качестве оплаты. Он настойчиво показывать их мне и Бетесде всякий раз, когда приносил домой новую. Я всегда восхищался ими, но моя любимая наложница не скрывала своего презрения к ним. Ее воспитание в Египте повлияло на ее отношение ко всему такому и сделало ее, по-моему, более суеверной, чем римлянок, и там, где я находил фигурки безобидными и очаровательными, она видела в них что-то неприятное, даже зловещее.