— Ошень вкусно, леди Лавлейс, шпасибо!

— Кристофер, ты совсем меня не слушаешь! — я даже рассердиться не могла, настолько нелепой была его попытка избежать разговора о Малиновой заводи.

— Простите, мисс, не шлушаю, — выдал этот наглец, и, развернувшись на пятках, побежал, бережно прижимая к груди кулек с конфетами.

Преследовать его было бессмысленно. Этому мальчику упрямства не занимать. Как и сообразительности. Эх, как пошло бы ему на пользу хорошее образование. Но ничего! Капля камень точит. Это не последняя моя попытка. В другой раз возьму торт. С тортом уже так резво не побегаешь…

Моего хорошего настроения в эти дни ничто не могло испортить: я, наконец, смогла разгадать одну из множества головоломок леди Блэквуд. И какую! Открытие было настолько ошеломляющим, что сразу даже не верилось возможность чего-то подобного. Прежняя хозяйка была безумна? Безумно гениальна! Не удивительно, что я сразу не сообразила. Вряд ли кто-то посторонний смог вообще догадаться о настоящем замысле леди Блэквуд. Видимо, сама судьба привела меня в Золотые холмы...

Замок действительно был настоящим артефактом. Весь, целиком. Просто еще незавершенным. А ведь об этом и пытался сказать мне Тони в самый первый день моего пребывания в Бринвилле. Но тогда я не стала принимать его слова за чистую монету, скоропалительно решив, что это обычное хвастовство.

Все кусочки головоломки заняли свои места, когда я сопоставила чертежи бытовых артефактов с проектом замка. Так, стиральный не просто подключался к общему накопителю, а задумывался как часть огромного магического «организма», которым должны были стать Золотые Холмы. «Сердцем» прежняя хозяйка сделала первый камень, заложенный далекими предками Блэквудов. Он стал тем самым недостающим звеном, позволившим окончательно замкнуть магическую цепь.

В записях утверждалось, что замок имеет все шансы стать первым в истории «живым» домом, обретшим рукотворную душу, превратиться в несокрушимую твердыню и оставаться таковым до тех пор, пока на земле останется хоть один Блэквуд. Больше всего меня поражало то, что прежняя хозяйка дневников точно не владела черной артефакторикой, но интуитивно поняла ее принципы. Мало того, она по незнанию сумела перевернуть их с ног на голову.

Воображение рисовало конечный результат столь невероятной задумки, которая, к сожалению, так и осталась незавершенной. Шестеренки в моей голове поскрипывали от одной только мысли, что можно продолжить начатое. Даже фантазировать о том, каким бы стал следующий шаг или артефакт, дополняющий сложную мозаику, было приятно.

Но реальность, увы, была такова, что я не могла ни рассказать о своем открытии, ни вмешаться. Судя по тому, что лорд Блэквуд так и не догадался, как подключить злосчастный стиральный артефакт, вряд ли он был в курсе, какой грандиозный прорыв в магической науке сделала его жена. Может, это был подарок? Сюрприз, о котором она так и не успела рассказать? Похоже, эта часть истории навсегда останется тайной. Утешало лишь то, что я, благодаря случайности, прикоснулась к подобному чуду.

Стиральный артефакт мы подключали вместе с Бетти. Воспитанница не особо вникала, откуда я узнала про «сердце». Благо, находилось оно прямо за накопителем. Самый обычный камень в фундаменте. От других его отличали почти стертая печать рода, ставшая прообразом для нынешнего герба, и дата закладки.

Последнюю руну, привязывающую артефакт к замку, под моим строгим контролем нанесла Бетти. Думаю, ее мама одобрила бы такое решение.

Уже на следующий день Пайпер вела себя так, будто я — величайший из магистров бытовой магии. Артефакт не просто «зажил своей жизнью», но и органично заработал вместе с другим, предназначенным для глажки белья. Теперь он не просто стирал, но и подсушивал содержимое бака, после чего лихо выплевал ароматные простыни и пододеяльники прямо на доску под шипящий паровой утюжок.

Как-то раз, разбираясь в почеркушках леди Блэквуд, я внезапно поняла, что читаю ее личные записи, имеющие мало общего с техническим описанием того или иного артефакта. Первым порывом было тут же захлопнуть дневник, но любопытство одержало верх. Тем более, фраза, за которую успел зацепиться взгляд, не содержала ничего интимного или постыдного. Скорее напоминала начало эссе о природе стихий. Я позволила себе прочесть несколько абзацев. Речь в них шла о магических способностях и направлениях, в которых хозяйка дневника собиралась продолжить исследования.

С одной стороны, я корила себя за то, что не могу противостоять соблазну и сую нос в чужие дела. С другой, понимала, что не могу упускать шанс понять, о чем думала такая невероятная женщина, как леди Блэквуд. Через маленькие записи я будто бы знакомилась с ней ближе, и в какой-то момент поймала себя на мысли, что сложись обстоятельства иначе, мы могли бы стать добрыми подругами.

Временами меня охватывал гнев: такие талантливые люди не должны умирать в забвении! Более того, если бы в академию принимали женщин, то страшно представить, какие вершины покорила бы леди Блэквуд, отточившая свои способности. Не сомневаюсь, на ее счету появилось бы множество удивительных открытий. А еще она вполне могла бы преподавать, вдохновляя и выпуская из академии отличных молодых артефакторов. Я с удовольствием бы стала ее ученицей, как и сотни-тысячи других одаренных девушек со всей страны. Ее разработки были бы в каждом доме, стали бы жемчужиной не только столичных, но и мировых выставок магических новинок, а мысли и идеи печатались бы на страницах крупнейших научных журналов. Будь все чуточку иначе, ее дневники не валялись бы забытыми в сваленной куче ненужных вещей в закрытом крыле или замковых подземельях. Увы, реальность не отличалась справедливостью.

Частенько, когда я погружалась в записи прежней хозяйки, мне начинало казаться, что это мои  собственные мысли, только выраженные более точно и стройно.

«Порой я пеняю на судьбу за то, кем родилась. Вернее, за план, который у нее есть на меня. И в этот раз после очередного приема в Холмах, я опять вспоминаю строки старой графини Уинчилси: «блюсти порядок в доме рабском — вершина мастерства в искусстве дамском»*.

Не хочу! Не могу согласиться с тем, что быть женой и матерью — мое единственное предназначение. Просто точно знаю, что способна на большее. Но горькая правда состоит в том, что дотянись я хоть до луны, общество не захочет признать успех женщины-чародейки. Оно никогда не хотело.

Листала на днях переиздание истории первой войны Орденов и заметила любопытную вещь: есть только герои, но нет героинь. Хотя мы знаем, что в те годы женщины часто сражались бок о бок с мужчинами. Изменится ли это когда-нибудь? Нет, плохой вопрос! Что я могу сделать для того, чтобы это изменилось? Вот правильная формулировка».

Каждое слово отзывалось в моем сердце чувством несправедливости.

«До чего же обидно, — писала леди Блэквуд, — что молодые и образованные женщины с легкостью забывают о своих амбициях и мечтах, как только на горизонте появляется мужчина. И какими безжалостными они могут быть, конкурируя с друг другом.

В борьбе за внимание жениха забываются и сестринские, и дружеские чувства. Иные готовы бросить вызов самой природе, жертвуя здоровьем ради мнимой красоты.

Как бы я хотела, чтобы с таким же энтузиазмом эти женщины отстаивали свое право на образование и творчество! Но нет.

И как бы я ни злилась, винить их тоже не могу. Каждая из нас с детства прошла эту школу: быть красивой, чтобы понравиться мужчине, быть покорной, чтобы он захотел жениться, и быть смиренной, чтобы не сойти с ума от такой жизни.

Но хватит ли мудрости мне самой, воспитанной в подобных традициях, не сломить бунтарский дух моей Трикси?».

Читая эти строки, я улыбалась: Трикси, значит. Вот как называла малышку-Беатрис ее мать! Что ж, она могла бы гордиться своей дочерью и ее неукротимым характером: ни лорду Блэквуду, ни гувернанткам, ни леди Ричардс так и не удалось превратить Бетти в послушную и удобную домашнюю девочку.