Такое стремление к подражанию, конформности и единению с окружающими имеет два важных последствия для эволюции кооперативной коммуникации человека, касающихся совершенно разных сторон этого процесса. Первое из них заключается в том, что желание быть принятым окружающими сформировало один из трех главных мотивов, описанных в кооперативной модели человеческой коммуникации, а именно, желание делиться с окружающими своими переживаниями и взглядами на мир. На первый взгляд, кажется, что этот мотив в целом не сильно отличается от мотива информирования. Можно сказать, что, когда я выражаю свое восхищение картиной, я просто сообщаю вам о своем отношении к ней. Однако исследования на младенцах, описанные в прошлой главе, показывают, что, когда я выражаю свое восхищение, моя цель заключается не в том, чтобы сообщить вам о том, что вы хотели бы узнать или что было бы вам полезно (как это происходит в тех случаях, когда я предоставляю вам информацию). Скорее я хочу побудить вас выразить свое отношение к картине, которое совпало бы с моим. Когда мы испытываем похожие эмоции по поводу какого-либо общего опыта, мы чувствуем, что становимся психологически ближе друг к другу. Чтобы понять всю важность этого факта, представьте себе, что однажды ваш супруг начал выражать презрение ко всем вашим лучшим друзьям и самым любимым в мире вещам и занятиям. Сходным образом, когда людей спрашивают, как их любовный роман мог начаться в Интернете, в отсутствие личного контакта, они, как правило, отвечают «у нас так много общего», «нам нравится одно и то же», и так далее. В социальной психологии хорошо изучено явление, что люди стремятся объединиться с теми, кто разделяет их взгляды на мир и отношение к различным явлениям (Schachter 1959). И большинство воспоминаний в личных рассказах, которые характерны для семей или дружеских компаний, собравшихся после разлуки, также выполняют функцию укрепления отношений. Особенно важную функцию выполняет оценка событий, о которых идет рассказ: «Было так здорово, когда мы…», «Было так грустно, когда он…» (Bruner 1986). Таким образом, возможно, что, когда мы делимся друг с другом своими переживаниями и взглядами на мир, это выполняет функцию создания чего-то вроде групповой идентичности, и такая функция является уникальной для человека. Таким образом, мы предполагаем, что за экспрессивными сообщениями, столь важными для раннего общения младенцев и их присоединения к социальной группе, стоит явно выраженное социальное намерение поделиться своими чувствами. Безусловно, экспрессивные сообщения можно рассматривать даже как специфические попытки проявить инициативу и расширить круг совместных с окружающими знаний, чтобы добиться еще более глубокой интеграции в свою группу.

Второе следствие для коммуникации, возникающее из стремления людей к подражанию, конформности и единению с окружающими, связано с возникновением норм. Давление группы на личность, направленное на то, чтобы ее подчинить, составляет сущность социальных норм; самой большой угрозой является отчуждение или даже физическое исключение из группы. Выше мы отметили, что в группе, благодаря взаимному пониманию того, что каждый хочет помочь другим и заботится о своей репутации как помощника, люди могли сформировать взаимные ожидания об оказании друг другу помощи в коммуникативных ситуациях. Но, если мы включим в этот процесс давление, чтобы заставить людей подчиниться ожиданиям группы (если меня попросят передать соль, я просто буду обязан сделать это), то получим полноценные нормы, такие, как норма полезности в ситуации коммуникации, со следующими из них социальными санкциями за нарушения (например, потеря репутации, изгнание). Таким образом, наша формула нормы, по крайней мере, в случае коммуникации, представляет собой сумму из взаимных ожиданий того, как будет вести себя партнер по общению, всеобщей озабоченности по поводу своей репутации и давления со стороны группы, направленного на подчинение личности ее требованиям. И даже более того! В связи с этим интересно заметить, что, хотя у людей есть норма полезности в ситуации общения, которую можно четко сформулировать как обязанность в определенных ситуациях предоставлять окружающим информацию (например, если я обнаружу, что у Вашей машины включены фары, я буду обязан сообщить Вам об этом), экспрессивные высказывания этими нормами не регулируются. Если человек не выразит окружающим свои чувства или не согласится со взглядами, которые выразили другие люди, на него не будут наложены никакие социальные санкции, хотя лично он все-таки может чего-то лишиться, в том смысле, что его возможности для дружбы и укрепления отношений с окружающими уменьшатся.

Интересно и важно, что у человекообразных обезьян, по-видимому, нет ничего подобного. Другими словами, нет никаких достоверных свидетельств о том, что человекообразные обезьяны подражают другим для достижения социальной конформности и солидарности; они не используют экспрессивные сообщения даже при общении с людьми; их коммуникация, по-видимому, не регулируется никакими социальными нормами (также как и любой другой аспект их жизни). И, таким образом, несмотря на то, что у человекообразных обезьян и у людей есть общая способность к освоению инструментальных действий при помощи социального научения, а иногда, возможно, даже при помощи подражания, социальная функция подражания и связанного с ней давления, направленного на подчинение личности групповым нормам, является, по-видимому, исключительно человеческой. Но сам я убежден — по ряду соображений, изложение которых увело бы нас слитком далеко от нашей темы — что такое «стремление быть таким же, как все» развилось у людей как способ усилить внутригрупповую конформность и межгрупповые различия в ситуации многоуровневого отбора целостных групп: так называемый отбор на уровне культурных групп (Richerson, Boyd 2005). Этот очень противоречивый процесс, возможно, не так уж важен здесь для нашего повествования, но раз уж группы с очень большой вероятностью являются единицами отбора в эволюции — особенно в контексте культурных процессов, обеспечивающих внутригрупповую конформность и межгрупповые различия, то это могло бы помочь нам объяснить, почему у людей, и только у людей, возникли системы речевой коммуникации, которые действуют только среди тех, кто вырос в той же самой культурной группе, а не всех представителей их вида, и тем более других животных.

Наконец, давайте вернемся к коммуникативному намерению, как его понимал Грайс. Выше мы видели, что оно может быть понято только в контексте различных видов взаимных ожиданий и взаимопонимания между участниками коммуникации, в частности, когда все знают, что все ожидают друг от друга стремления к сотрудничеству и желания принести пользу, и когда все знают, что каждого волнует его репутация. Но процессом управляют не только ожидания, но и настоящие социальные нормы. Одна важная функция грайсовского коммуникативного намерения — помимо того, что коммуникант сообщает реципиенту, что ему от него что-то нужно — заключается в том, что оно фактически делает все общедоступным; у некоторых теоретиков это называется «полностью открытый». Это значит, что нормы действуют, и уклониться от их исполнения нельзя. Но если мы как-то сможем скрыть что-либо от окружающих, не выражая им свое коммуникативное намерение, то нормы перестанут действовать. Вспомните опять наш пример из третьей главы, связанный со скрытым авторством. Случай/когда я ставлю свой бокал на какое-нибудь видное место, в надежде, что хозяйка увидит его и наполнит, но (из соображений вежливости), делаю это так, чтобы она не знала, что это сделал я, и поэтому не считала, что это — мое открытое требование, не регулируется никакими нормами. Даже если хозяйка увидит мой пустой бокал, и даже если я замечу, что она его увидела (и даже если она смотрит в зеркало и замечает, что я заметил, что она его увидела), нормы не будут действовать. Но если я открыто подам ей знак, показав ей пустой бокал, в большинстве случаев это включит норму. Мы оба знаем, что она видела пустой бокал, и, скорее всего, на основе того, что бокал был ей показан, пришла к выводу, что мне нужно, чтобы бокал наполнили — и теперь ей надо что-то делать с этим или притвориться, что она не видела моего действия. Или представьте себе похожий пример. Я и моя коллега знаем, что каждый день в 5:30 ей надо встречать своего ребенка. И вот, незадолго до наступления этого момента, мы разговариваем в коридоре. Иногда она украдкой смотрит на часы. Я это вижу. Если я считаю, что это делается не демонстративно, я могу продолжить разговор и не обращать на это никакого внимания. Но если она открыто смотрит на часы и хочет, чтобы мы оба это заметили, я уже не могу не обращать на это внимания, и мне надо будет что-то в связи с этим предпринять.