Дерек терпеть не мог тыкву.

В детстве, после подвального сиротства он попал к опекунам, которые были безумными поклонниками этого яркого дара природы. Господин Фрумерт выращивал тыквы на огороде, заботясь о них, как о родных детях, и выписывая из Лекии лучшие удобрения. Госпожа Фрумерт знала не меньше тысячи блюд из тыквы и готовила их каждый день.

Дерека тошнило от самого вида тыквы, но он сдерживался. Попробуй возмутиться, сразу же услышишь о том, что “тебя, неблагодарного выродка, вынули из подвалов, где ты крыс жрал, а ты, дрянь такая, теперь от благородной еды харю воротишь?” Обычно такие высказывания сопровождались поркой, а в порке приемный отец был таким же старательным и вдумчивым, как в огородничестве. При первой же возможности Дерек покинул гостеприимный дом Фрумертов, отправился на учебу в инквизицию, а обитатели общежития имели дело с тыквой только во Всесвятную неделю, когда из нее вырезали фонари.

А вот это Дерек как раз любил. Вонзая нож в очередную тыкву, он представлял, что расправляется с каким-нибудь злым духом из тех, что заставляет гнить магию, которая наполняет каждого. Фонари у него получались всем на зависть – с оскаленными пастями, злобными прорезями глаз, они казались живыми. Тронь – отгрызут пальцы.

Еще одним удовольствием было дать по ним пинка, когда Всесвятная неделя подходила к концу. Перед этим было принято погладить тыкву, чтобы весь год не покидала удача.

– Милорд?

Дерек вынырнул из размышлений и обнаружил две вещи: он успел вырезать из тыквы замечательный фонарь, а дворецкий протягивает ему поднос с письмом.

– Вам сообщение от руководства, милорд.

Дерек кивнул, вскрыл конверт и прочел официальное послание на гербовой бумаге: душеприказчик господина Сандерсона из поселка Аунтвен просит инквизицию прислать лучшего специалиста для оценки душевного состояния девицы Сандерсон. Есть подозрения, что она является злонамеренной ведьмой, в связи с чем не может вступить в наследство.

На обороте конверта красовалась карандашная запись, оставленная начальником, господином Гверцем: он советовал браться за дело, не медля.

От юридического канцелярита у Дерека заныли зубы. Он отложил нож на стол, приказал дворецкому собрать вещи для поездки и со вздохом уставился в окно, на облетающее рыжье листвы в соседнем парке.

Понедельник – тяжелый день, особенно осенью. А если ты посвятил свою жизнь охоте на ведьм, то для тебя понедельник тяжелее вдвойне.

Ведьмы как правило живут и действуют в провинции, в отдаленных глухих уголках. И теперь Дереку надо было ехать как раз в такой уголок.

Всесвятная неделя – время осенних каникул. Чиновники, клерки, дворяне и мещане разъезжаются из городов в деревни: провести последние недели золотой осени на природе, с яблочными пирогами, наливками и запеченным гусем. В это время открываются ворота между мирами, выпуская ту тьму, которая наполняет души ведьм, ускоряя их гниение и увеличивая силы. Поэтому у инквизиции нет каникул – коллеги Дерека несут службу в усиленном режиме.

Почему-то ему казалось, что это дело будет сложным. Сложным, дрянным и заковыристым.

Впрочем, Дерек уже привык к тому, что других дел у него не бывает.

Поезд довез его до Пропольских земель, там пришлось пересесть на дилижанс, который в полдень следующего дня высадил Дерека у громадного камня на перекрестке. Возница вытер нос рукавом и махнул плетью куда-то вправо:

– Вон, милорд, вам туда. Денек сегодня сухой, за пару часов дотопаете.

Денек и правда выдался изумительный: солнечный, свежий, наполненный горьковатыми запахами травы, пыли и облетающих листьев. Но приятная прогулка закончилась буквально через полчаса, когда Дерек увидел, как из-за холма прямо на него вываливается уродливая гусеница толпы.

Толпа орала. Толпа истекала яростью, возбуждением и гневом. Среди воплей слышался острый режущий свист плети – когда он раздавался, то крики людей усиливались, сливаясь с ним в отвратительный хор.

Дерек остановился, поправил рюкзак на плечах и приготовил к броску сразу дюжину метательных ножей.

Он узнал этот отвратительный обряд, который назывался выгон – женщину, которая в чем-то провинилась, запрягали в телегу и, охаживая плеткой, изгоняли из поселка. Эта несчастная, которая волокла телегу, явно делала последние шаги. Еще немного, и свалится в пыль.

Дерек всмотрелся в ее лицо – с тонкими чертами, будто вылепленными великим скульптором, сейчас оно было маской невыразимого страдания. Зеленые глаза казались омутами боли, каштановые волосы с рыжим оттенком свалялись комом. Сорочка превратилась в лохмотья.

Румяный молодчик в костюме, который считался модным лет десять назад, но в провинции до сих пор был таковым, снова занес плеть, и еще один удар окончательно сбросил с девушки изорванную сорочку.

Дерек вздохнул и отправил первый метательный нож.

Лезвие прошло по пальцам молодчика, и тот завыл, выронив свое орудие и прижимая к груди окровавленную руку. Участники обряда застыли – голоса оборвались, взгляды метались то к Дереку, то к пострадавшему.

Девушка качнулась и упала на колени. Она была непровинциально стройной – тонкая, как ветка, с маленькой, почти детской грудью и хрупкими руками. И в ней был дар – огромный, обжигающий.

Дерек видел такой только один раз.

– Ты кто, мляха, будешь? – проскулил молодчик, не сводя глаз с Дерека. Было ясно: еще мгновение, и человека, который оборвал расправу, будут бить. Дерек вынул из кармана свой серебряный инквизиторский жетон и представился по форме:

– Меня зовут Дерек Тобби, я первый помощник руководителя инквизиционного департамента. Расправу – прекратить! Всем – три шага назад!

Он понимал, что со своим невеликим ростом и худобой не производит сокрушающего впечатления. Будь здесь его начальник, господин Гверц, высоченный и широкоплечий, эти деревенские здоровяки мигом бы пошли прочь ровно, быстро и в ногу. Но что не делала внешность, сделали жетон и рыкающий голос: деревенские зашептались, заговорили и дружно отошли назад – на пять шагов на всякий случай. Из толпы вывалился мужчина средних лет – лацкан его темно-красного сюртука украшала круглая брошь поселкового старосты, и вот он-то сразу понял, что пришла настоящая власть.

– Ох, милорд, хвала Господу, что вы приехали! – заговорил он, пытаясь подхватить Дерека под локоть. Торопливо представился: – Абрахам Родриксон, поселковый староста. Мы уж не чаяли дождаться, три прошения в столицу отправили! Ведьма это, ведьма!

Девушка шевельнулась, пытаясь прикрыть грудь – Дерек поймал ее взгляд и прочел в нем мольбу о помощи. А добрые поселяне, которые восторженно приветствовали каждый удар, заулыбались, предвкушая событие повеселее.

От Дерека ждали, что он разложит костер для ведьмы прямо здесь.

Он подошел к девушке и, сбросив рюкзак на землю, снял пальто, дав всем возможность в деталях рассмотреть черный мундир, и накинул на ее плечи. Люди погрузились в неприятное, очень сосредоточенное молчание. Дерек помог девушке подняться и, придерживая ее под руку, обвел собравшихся тяжелым пронизывающим взглядом.

– Экипаж есть? – спросил он. – Или мне в поселок на своих двоих шагать?

– Алеида. Алеида.

Имя пробивалось из темноты, и Алеиде захотелось рассмеяться. Кому бы ее звать? Отец умер. Друзья и соседи ненавидели ее. Джейк, которого отец прижил от хозяйки поселковой лавки, весело орудовал плетью, крича, что ведьма достойна только смерти.

– Алеида, вы меня слышите?

– Здесь темно, – неожиданно для себя прошептала Алеида, и незнакомый голос ответил:

– Я зажег свет. Идите сюда.

Алеида открыла глаза и увидела потолок своей спальни. Надо же, она снова дома – а когда днем ее выволокли отсюда, то в душу проникло обреченное понимание: в этот дом она больше не вернется. Никогда.