Напускная жесткость Бурьена, его гордость тем, что он проявил такое солдатское «мужество» во время этой кровавой бани, поколебались. Буонапарте сразу почувствовал, что нащупал слабинку в бабьем характере товарища, и больше не отпускал его:

— Видишь ли, кровь на войне — это необходимость. Это ее хлеб. А происходящее здесь — это осквернение крови, этакая нечистая роскошь. Пойдем!

Бурьен смущенно улыбнулся. Он разомкнул было свои полные губы, желая что-то добавить, может быть, оправдаться… Но вдруг его игривые глаза застыли, а длинная шея вытянулась, как у солдата, увидевшего издалека своего генерала.

— Погоди! — сказал он, поспешно наклоняясь к Буонапарте. — Вон идет Робеспьер-младший. Мне кажется, он ищет нас. Смотри, он действительно идет сюда. Машет рукой!

2

Августин Робеспьер был немного ниже своего старшего брата Максимилиана, но очень на него похож. Такой же сухой и поджарый, такой же узкоплечий и тонкошеий, с такими же неподвижными, немного навыкате глазами, напоминавшими взгляд какой-то ночной птицы. Низковатый лоб и длинный птичий нос, характерные для обоих братьев, усиливали этот образ печально смеющейся совы. Наверное, чтобы еще больше походить на знаменитого брата, Робеспьер-младший одевался в такой же, как у него, полосатый сюртук с отложным воротником. В вырезе на его груди виднелось белое жабо. Однако по характеру он не был таким сухим и упрямым, как старший брат. Он был более уступчивым, способным дружить, без задней мысли использовать эту дружбу ради достижения каких-то личных или общественных целей. К маленькому, вечно задумчивому Буонапарте Робеспьер-младший с самого начала их знакомства испытывал симпатию, но никогда этого не показывал. Он считал подобные проявления чувств между мужчинами излишней сентиментальностью. Лишь позднее, основательнее познакомившись со способностями этого артиллерийского офицерчика, точнее, наслушавшись от офицеров парижского гарнизона о военных идеях маленького корсиканца, он сблизился с ним, как всякая не особенно одаренная, но более или менее честная натура, ощущающая, что рядом находится настоящий талант. Он считал необходимым покровительствовать этому «мужественному борцу за знамя Франции на Корсике» везде, где это было возможно. Он познакомил его с некоторыми лидерами Конвента: с Жюно, с Баррасом, с Лежандером и с членом революционного военного совета Лазаром Карно.^[209] Чтобы облегчить и упростить ему встречи с большими людьми, ввел Наполеоне в салончик генерала Богарне, где все «фанатичные молодые вожди» революции, как пчелы, кружились вокруг сладкой, как мед, креолки Жозефины Богарне, жены генерала.

Сначала Наполеоне в компании Робеспьера-младшего мало что себе позволял. В глубине души он очень не любил его старшего брата — этого демагога. Он ненавидел методы Максимилиана Робеспьера, как и его длинные бледные пальцы, так неприятно шевелившиеся, когда он извергал с трибун свой холодный огонь, когда он заклинал и будоражил парижский плебс. Ненавидел он и то, что Максимилиан Робеспьер не выносил рядом с собой ярких личностей… В Робеспьере-младшем Наполеоне видел довольно плохую копию, всеми силами и средствами стремившуюся как можно сильнее походить на знаменитого родственника… Такое часто случается в неродовитых фамилиях со слабо вылепленными характерами: когда старший «рисует», младший занимается «мазней», когда один сочиняет стихи, другой рифмоплетствует… Революционность обоих тоже была разной: в то время как Робеспьер-старший стремился к максимальной популярности среди простого народа, среди рабочих и «пахарей», младший добивался популярности среди военных. Таким образом братья как бы разделили между собой «сферы влияния» в бурлящем Париже и всей бунтующей Франции.

И насколько же потрясен был Буонапарте, услыхав однажды, как Робеспьер-младший заговорил с ним с неподдельной горечью о том, как это неудобно и даже плохо — быть сыном или братом знаменитого человека. Он знает, сказал Робеспьер-младший, что многие люди ему завидуют. Ему не могут простить такого счастья… Однако это палка о двух концах. С одной стороны, тебя «хорошо обслуживают», уступают дорогу, можно даже позволить себе немного расслабиться в самом лучшем обществе, где многие критикуют других и лишь немногие — себя… С другой стороны, это беда, это вечная тень, которая всегда и всюду сопровождает тебя, поглощая все твои деяния. Ты можешь совершить самые прекрасные и полезные поступки, достигнуть того, чего другие люди твоего ранга никогда не достигали, можешь проявить самые необычайные способности в какой угодно области — все это тебе не поможет! Все пойдет на счет знаменитого родственника, будет записано на его имя. Этот родственник становится, таким образом, все богаче, а ты, по сути дела, — беднее. Ты все время живешь как духовный нахлебник, сидящий за чужим столом, и как будто носишь на себе заимствованный у него герб. Даже когда тебя представляют кому-нибудь, то называют не твое имя. Говорят: «Вот, познакомьтесь с братом знаменитого человека…» Они думают, что этим льстят тебе, но на самом деле они тебя унижают. Зачастую ты прямо не знаешь, куда лицо спрятать от стыда. Особенно когда тебя представляют дамам, которым ты хочешь понравиться сам, со всеми своими достоинствами и недостатками. Дураки, когда им тебя представляют, еще и добавляют бородатую шутку: «Тьен, тьен!^[210] Такой молодой, а уже брат Робеспьера!..» Иногда мне кажется, что сам я вообще не существую, что я — какая-то химера, духовная абстракция, поэтическое сравнение: «красивый, как луна», «чистый, как альпийские снега»… Нередко я чувствую, что готов отказаться от всех этих почестей и удобств, связанных с тем, что меня обслуживают и балуют, как единственного сына, лишь бы быть самим собой…

Эта неожиданная исповедь произвела сильное впечатление на Буонапарте, хотя высказано все было вроде бы в шутку и Робеспьер-младший не перестал и после «исповеди» использовать повсюду свое близкое родство со знаменитым братом: оно сразу открывало ему все двери и самых злоязычных людей заставляло сладко улыбаться в его присутствии. Несмотря на это, Наполеоне стал больше доверять ему и, при всей своей болезненной стыдливости и сдержанности в общении с женщинами, позволил Робеспьеру-младшему ввести себя в салончик Богарне, где он так нежно и так потаенно влюбился в смуглокожую стройную хозяйку.

3

Робеспьер-младший появился сейчас откуда-то сбоку со своей палочкой в тощей руке, в цилиндре на слишком большой голове и в обтягивающих панталонах на тонких ногах. Самим своим видом — слабым и немного смешным — он тем не менее заставил расступиться сильный кордон, который тайная полиция и жандармы установили поблизости от гильотины. Его даже приветствовали по-военному — прикладывая руку к головному убору — и пропускали безо всяких проблем. С загадочным, несколько встревоженным лицом он сразу же подошел к двум офицерам и безо всяких предисловий обратился к Буонапарте. Говорил он с ним на «ты», по-товарищески и даже фамильярно, как и подобало брату «знаменитого человека», который, несмотря ни на что, держится запросто и с большим, и с малым:

— Я тебя ищу все утро. Я был в твоем отельчике, в штабе твоего полка…

Его глаза навыкате смотрели из-под низкого лба пристально, вопросительно и добродушно и были при этом похожи на совиные глаза его знаменитого брата, когда тот всходил на трибуну… И это не понравилось Буонапарте. Поэтому он ответил кратко и хмуро:

— Да, гражданин. Бурьен уже сказал мне.

— Пойдем сейчас же! — сказал Робеспьер-младший, даже не замечая плохого настроения Буонапарте, как взрослый, собирающийся выдрать малыша за какую-то проказу. — Пойдем! Ты нужен Карно, начальнику штаба… Ты ведь его знаешь! Он тебя ждет…

Последние слова о том, что его ждут, Буонапарте не расслышал за шумом толпы и громом военной капеллы.

— В чем дело? — резко, даже чересчур резко спросил он.

— Там тебе скажут. Ну, пойдем!