IV

Почти все исторические факты и даты в романе соответствуют действительности. Стратегические, географические и этнографические данные, армейская форма и всяческие признаки той эпохи, как и другие детали, были основательно изучены, прежде чем вошли в общее полотно повествования. Однако имеются и полулегендарные подробности, относительно которых трудно гарантировать, что они «взяты из жизни». Например, эдипова история с дочерью реб Мордехая Леплера, передававшуюся когда-то в хабадских кругах из уст в уста и дошедшую до меня еще в детстве, как тень дурного сна. Лишь много позже я оценил эпический масштаб этой истории и поставил ее в центр романа. То же самое касается легендарной встречи Старого ребе с Наполеоном в бедной корчме в Белоруссии…

Каждое художественное произведение, в том числе исторический роман, должно, по моему мнению, рабски следовать всем фактам без исключения. Я считаю, что следует писать, как было, а не как могло быть. Корни должны крепко сидеть в почве реальных событий, но все романтические побеги, ветви и листья — в свободном поэтическом видении. Иначе художественное произведение превратится в репортаж, живопись — в фотографию, искусное шитье — в заурядное портняжничество, в котором главную роль играют ножницы и вырезанные ими цитаты.

Такого рода полуфабрикаты сейчас в моде. Они затопили книжный рынок. Каждая посредственность карабкается на высокое дерево и таким образом сама становится высокой, прицепляет на себя вес великих личностей и таким образом тоже становится весомой. От этого так и шибает запахом заурядного снобизма литературного делячества, но немало наивных читателей воспринимают это всерьез. Я пошел в своем произведении не этим путем, и не это было моей задачей, а упорное стремление вжиться в дух и в человеческую среду описываемой эпохи.

V

Мне остается только добавить, что фрагменты романа, который публиковался добрых пять лет в упомянутых выше газетах, основательно корректировались при подготовке единой книги и многие главы были сильно переработаны. Например, в первом томе последние тринадцать глав из части «Утро Наполеона» полностью переписаны в соответствии с новыми документами, опубликованными во Франции в течение последних предвоенных лет, и на основании других исследований, проведенных мной. Таким образом, большинство этих глав почти удвоились в размере. Для читателя, помнящего их по газетной публикации, они будут выглядеть теперь новее и полнее.

VI

И наконец, я хочу упомянуть моих друзей: Альфреда Закса из Кливленда и Йосефа Бермана из Монреаля (Канада), которые побуждали меня все то время, что я нахожусь здесь, в Америке, не ждать окончания войны и начать издание собрания в переводе на английский моих сочинений, написанных на идише,^[14] каковые составляют тридцать томов. И в первую очередь они побуждали меня издать эпопею «Император и ребе». Эти же друзья в значительной мере финансово поддержали английское издание этого романа, которое готовится сейчас к печати в виде тома, насчитывающего почти тысячу страниц.

Я должен также поблагодарить господина Гирша Абрамовича из Вильны, который помог мне откорректировать эту книгу и обратил мое внимание на неточности в стиле и датах. Такой тонкий слух к еврейскому языку и к диссонансам слов и выражений мне редко приходилось встречать.

3. Шнеур

Нью-Йорк, июль 1944 г.

КНИГА ПЕРВАЯ

ОБЕТ

Часть первая

ОБЕТ

Глава первая

На кухне богача

1

Скоро два дня, как у невестки реб Ноты Ноткина не закрывается дверь. В большой кухне жарко. Пылает огонь в большой печи, в маленькой печке и на шестке. Варят, жарят, пекут. Изысканные насыщенные ароматы распространяются вокруг. Лица служанок и кухарок разгорячены. Они запыхались и забегались. Стоит распахнуть утепленную входную дверь, как внутрь врывается холодный осенний туман. А когда он рассеивается, становится виден стоящий на пороге, над которым на счастье прибита железная подкова, кто-нибудь сопящий и нагруженный: торговец рыбой с дырявым мешком, полным голубоватых трепещущих карпов, мясник с телячьим боком, торговка битой птицей с большой корзиной ощипанных молодых гусей, слуга с винокурни с двумя ведерными округлыми бутылями спирта в оплетках, разносчик со связкой лука и с упаковкой свеклы на коромысле. Иноверец с корытцем, полным пряного свежего меда, еще не очищенного от сотового воска. Рыночные торговки тащат большие кули с горьким очищенным миндалем, с корицей, изюмом и абрикосами, с большими литыми колесами красного и желтого воска, чтобы изготовлять свечи для подсвечников богача. И вдруг снаружи доносится удар в стену. Это ударила подкатившаяся бочка. Внутрь заходит шинкарь спросить, куда поставить пиво.

Все это — поставщики шкловца реб Ноты Ноткина, который жил здесь когда-то сам, прежде чем его большие торговые дела и хлопоты за евреев не заставили этого богача уезжать на одиннадцать месяцев в году в Расею. Теперь дом со всеми пристроенными к нему флигелями — в распоряжении Эстерки, его невестки, которая уже несколько лет как вдова. И она хорошо справляется с большим хозяйством. Полупустой дом богача щедр и гостеприимен точно так же, как во времена, когда сам реб Нота Ноткин жил здесь и его сын был еще жив…

У всех поставщиков, переступающих этот порог, на лицах одна и та же почтительная и в то же время торжественная мина, как у подданных в приемной императора. На лицах у них — улыбки простых людей, немного боящихся этого богатства и транжирства, но, тем не менее, гордых своей причастностью к происходящему… Они обуздывают свою обычную рыночную крикливость и разговаривают вполголоса даже с откормленными служанками. А когда им говорят, чтобы они немного подождали, — мол, идут сказать хозяйке или позвать Кройндл, чтобы она расплатилась, торговки битой птицей и лавочницы начинают размахивать замерзшими руками и делать испуганные глаза: мол, не дай Бог! Не надо беспокоить Эстерку, дай ей Бог крепкого здоровья… Они крутят головой, мол, Кройндл тоже не надо. Ничего, они подождут до следующего раза, им не горит.

И чтобы наглядно продемонстрировать, что в шкафу реб Ноты их деньги сохранятся надежнее, чем в их собственных карманах, они демонстративно гладят большую мезузу^[15] в роскошном серебряном футляре и собираются уйти… Но до этого не доходит. У реб Ноты-шкловца на кухне никому не дают уйти просто так: мужчине — без глотка водки с закуской, а женщине — без чашечки цикория с печеньем.

Только когда люди закусывают или сосут кусковой сахар после каждого глотка цикория, они по-настоящему расслабляются. Усаживаются на скамью, благодарят и нахваливают. От благодарностей переходят к разговорам о делах практических: ну, так что же будет в итоге? Праздновать бар мицву^[16] — это очень хорошее дело, но как же сама Эстерка? Уже время, честное слово. Почти шесть лет, как она вдова. Кровь с молоком, не сглазить бы… Говорят, что к этому уже идет…

— А? Что? — прикидываются непонимающими служанки.

— За аптекаря, говорят, за брата реб Боруха Шика…

— Ш-ш-ш! Тихо! — предостерегают служанки. — Кройндл терпеть не может, когда из дома выносят «почту»…

— Кройнделе? Дай ей Бог здоровья. А что она сама? Тоже уже время. У нее ведь есть жених. Зачем она заставляет его ждать? Девица — как деревце. Уже не маленькая, говорят…

— Ш-ш-ш!!! Тихо! — умоляют служанки. — Кройндл может войти.

— Пусть себе входит на здоровье. Разве мы ее оговариваем, Боже упаси? Пусть Господь пошлет нам то, что мы желаем ей и Эстерке! Ой, что будет, когда реб Нота во второй раз поведет ее к хуле!^[17] Ведь весь город будет тогда пахнуть, как лекех…^[18]