И снова в совиных глазах Робеспьера появилась та же издевательская искорка.
Первым чувством Наполеоне было подозрение; то же самое подозрение, острое, как игла, которое сегодня уже кольнуло его в сердце, когда Бурьен сказал, что его ищут… Искоса глядя на своего сухопарого покровителя, он подумал, что это, наверное, то самое письмо… Долгожданное письмо с двуглавым орлом от российской императрицы, которое наконец пришло, хоть и поздновато из-за того, что дороги во время террора стали плохи. Вероятно, оно было перехвачено тайными агентами генерального штаба… И вот его вызывают к этому сомнительному патриоту, чтобы дать ответ. Тут просто было бы объяснить, что речь шла об обычной военной карьере, но у этих демагогов, которые шарахаются теперь от собственной тени, никогда нельзя знать, чем все обернется…
Больше не колеблясь, Буонапарте сложил ладонь трубкой и крикнул вверх, обращаясь к своему покровителю:
— Письмо для меня?
— Письмо? — пошевелил дугами бровей Робеспьер-младший. — Какое письмо?
Наполеоне остановился, пожелтев от досады, что так неосторожно выдал свою тайну, которую хранил уже более двух лет… Но Робеспьер-младший не дал ему прийти в себя:
— Пойдем быстрее!
Бурьен тоже принялся его подгонять. Он наклонился к Наполеоне и резко шепнул ему в ухо:
— Ты не слышишь? Лазар Карно ждет тебя!
Хмурый Буонапарте пошел между двумя сопровождающими — Робеспьером и Бурьеном. Он уже ясно видел, что это какое-то серьезное дело. Но какое, он не мог себе даже представить… Он только хотел загладить дурное впечатление, которое его колебания могли произвести на товарищей, — впечатление нечистой совести. Поэтому начал расспрашивать о чем-то совсем постороннем:
— Только скажи, друг Августин! Правда ли, что к Богарне больше не ходят в гости? Что они оба… Я не могу в это поверить.
— Ах, тебе уже сказали? — поднял на него Робеспьер-младший свои совиные глаза. — Хорошо, что ты об этом знаешь!
Некоторое время он искал на бледном лице корсиканца хоть какой-нибудь след тоски, тень беспокойства… Точно так же, как и Бурьен, он знал, что маленький офицерчик весьма неравнодушен к экзотической красоте мадам Богарне. Однако он не нашел таких признаков. Лицо корсиканца казалось высеченным из камня, а его зелено-голубые глаза были холодны как лед.
Посмотрев на него еще немного таким образом, чтобы поиздеваться, Робеспьер-младший делано вздохнул:
— Все равно тебе не пришлось бы скоро увидеться с твоей красавицей!
— А?.. — сказал Наполеоне коротко и прохладно, так, будто ни судьба Жозефины, ни его собственная судьба ничуть его теперь не интересовали.
— «А», говоришь? — передразнил его Робеспьер-младший и переглянулся с Бурьеном. — Вот скоро ты скажешь «а»!
Только теперь Наполеоне огляделся и увидал, что идет через пустоту. Шпалеры гвардейцев, как и густая масса плебса остались позади. На солидной дистанции впереди него и его сопровождающих шли двое жандармов из личной охраны Робеспьера и освобождали для них почетный проход.
Глава тридцатая шестая
Генерал Буонапарте
Если бы не скрытность, с которой вел себя Робеспьер-младший, Буонапарте наверняка удалился бы с площади кровавой революции с чувством облегчения. Однако странное поведение покровителя и его двусмысленные намеки навели корсиканца на мрачные мысли. Теперь ему казалось, что на протяжении всего утра он все больше и больше запутывался в грязных сетях этого серого октябрьского дня, в грязных страстях парижской толпы, в липкой революционности Бурьена, запутывался, не имея никакой возможности выпутаться. И вот теперь, уже было освободившись от всех этих сетей, он, кажется, идет навстречу новым неприятностям… Два жандарма — впереди, а по бокам — Робеспьер-младший и Бурьен. Свою сомнительную дружбу с ним они будут, вероятно, отрицать. При первой же опасности они оставят его одного-одинешенька, как поступают сейчас, во время этого дикого террора все «друзья». Но нужно закусить губы и молчать. Свои подозрения ни в коем случае ничем нельзя выдать.
Буонапарте не заметил, как они перешли по красивому горбатому мосту через Сену на противоположном конце площади. За голыми каштанами с редкими сохранившимися на ветвях желтыми листьями стали видны стройные дорические колонны великолепнейшего дворца, которым Людовик XV когда-то украсил эту площадь. Ведь этот бесшабашный правитель не мог знать, для кого его строит. Он не знал, что после революционного взрыва это красивое здание превратится в сборный пункт республиканских депутатов Франции; что оно станет главным очагом всех бурных заседаний, проводившихся народными комиссарами; гнездом, из которого будут разлетаться все «безбожные» декреты, обращенные к армии и к гражданскому населению.
Они прошли мимо железных ворот с позолоченными железными коронами, мимо группы подстриженных деревьев с привязанными к ним породистыми скаковыми лошадьми, которых охраняли вооруженные солдаты. Широкие мраморные ступени появились перед усталыми глазами. Жандармы, шедшие впереди, принялись взбираться по этим ступеням, как два пестрых осенних жучка… Раскрылась высокая дверь с бронзовыми кольцами, впуская Буонапарте и его товарищей. Жандармы остались стоять по обе стороны от входа, отдавая им честь.
Это выглядело странно и неуместно. Ведь арестованному, каковым считал себя Наполеоне, честь не отдают. Робеспьер-младший зажмурил один глаз, а другим взглянул на подопечного корсиканца, как петух на горошину. Подобный насмешливый взгляд тоже был как-то не к месту…
В большом приемном зале стоял длинный плебейский стол на грубо обструганных ножках. Застелен он был красной запятнанной скатертью. Все это не сочеталось с чудесными гобеленами, висевшими на стенах, и с резными высокими креслами, обитыми великолепной цветастой тканью, с вышитыми медальонами на спинках и сиденьях. Этот грубый стол и красную скатерть явно притащили сюда, в такое роскошное помещение не без тайного умысла. Это должен был быть своеобразный простонародный протест против благородного аристократизма падшей монархии, лежащего теперь здесь под дюжиной обутых в сапоги ног членов Конвента. Эти черные блестящие сапоги торчали из-под слишком короткой скатерти…
Августин Робеспьер подошел к председательствовавшему и что-то тихо сообщил ему. Сразу же пара блестящих голенищ выбралась из-под стола, и рядом с креслом поднялась приземистая фигура мужчины лет сорока в простой армейской форме. Его черные как смоль волосы были подстрижены полукругом надо лбом, как у древних римских сенаторов. Орлиный нос председательствующего был красиво очерчен. Свои черные, выпуклые, колючие глаза он направил на Наполеоне.
Последний сразу узнал Лазара Карно, который не раз посещал казармы, где Буонапарте и Бурьен служили Республике в качестве офицеров. Лазар Карно, собравший более десятка армейских корпусов для молодой Республики, член «комитета спасения», математик, учитель баллистики и автор всех военных планов, направленных против плохих соседей и врагов революционной Франции, тот самый Карно, который считал своим долгом заглянуть в штаб каждого полка, посетить каждый военный лагерь, укрепить падших духом и наорать на слишком самоуверенных и самовлюбленных командиров. Во всех казармах он проверял оружие и амуницию, продовольствие и одежду солдат. Как гром среди ясного неба он врывался повсюду и заставлял нести ответственность за любую небрежность и провинность. Офицеры перед ним дрожали, а солдаты были готовы идти за него и за Республику в огонь и в воду. Сам он держался в тени, далеко от шумных военных банкетов и наград, но одного-единственного его намека было достаточно, чтобы осадить самых высокопоставленных командиров и вознести наверх любого младшего офицера, если тот проявил старательность и ум.
Этот самый Карно теперь посмотрел тигриными глазами на низкорослого Буонапарте и после минутного молчания торжественно возложил на свою черноволосую голову треуголку генералиссимуса с шестью страусиными перьями, окрашенными в национальные цвета: два красных, два синих, два белых. Казалось, что его в общем-то средний рост вдруг резко увеличился. Его грудь под простым солдатским мундиром, украшенным одной-единственной трехцветной ленточкой — знаком высокого комиссарского поста, выпятилась. Он вышел из-за стола и так же торжественно, как водружал на свою голову треуголку, сделал несколько шагов к маленькому офицеру, остановился рядом с ним и сухо спросил:
