— Да, вам нужно это знать. Мои земли граничат с владениями барона Фаннегарда Хонгескъё. Мы с ним не то чтобы дружим — так, приятельствуем. Совместная охота, визиты. Ну, знаете, как это у соседей принято. Довольно занятный субъект в плане семьи. Его первая жена была из людей, дворянка. Привез её откуда-то с юга. Родила ему сына, да при родах и умерла. Иннегарду, первенцу его, лет шесть было, когда барон новой супругой обзавелся, тоже людского рода. Что в брачную ночь у них случилось, доподлинно не известно, только на второй день после свадьбы и её не стало. Третьей женой эльфийку взял. Год прожили, детей не прижили, и её тоже потерял. Да глупо как-то погибла, собственным шарфом удавилась на прогулке. Лошадь понесла, баронесса упала, а шарф на поводья намотался. Сейчас барон вновь женат, тоже на эльфийке, на этот раз вполне счастливо. Баронесса Киара оказалась покрепче своих предшественниц, — на губах виконта промелькнула усмешка. — Подарила барону двенадцать детей.

— Двенадцать?! — неподдельно изумился Гилэстэл.

— Двенадцать, — подтвердил барон. — Девять из них мальчики. Её первому сыну, Эрегарду, сейчас двадцать один. Он на восемь лет младше Иннегарда, сына от первой жены. Первоначально именно Иннегард должен был стать мужем Виарины.

— По взаимной договоренности отцов, я полагаю? — спросил Гилэстэл, не упустившийупоминание о пограничных землях будущих сватов.

— И это тоже. Но Виарина любила этого прохвоста. Я точно знаю, я видел, как она страдала от его предательства.

— Прохвост? Вы назвали сына барона прохвостом? — не удержался от смешка Гилэстэл.

— Это самый мягкий эпитет, которым я могу его наградить, — нахмурился Риоган. — Баронесса Киара очень печется о собственных детях, как любая мать. А барон любит их всех. Им было составлено завещание. Условия его довольно занятные, но, как я говорил, Фаннегард чудаковат. В завещании сказано, что наибольшую долю наследства, в которой, кстати, немалую часть составляют земли рядом с моими, получит тот сын, кто первым женится и родитнаследника. А тут такая удача — Виарина и Иннегард. Единственное, о чем я пекусь — о счастье и достатке своей племянницы. Все шло прекрасно, помолвка состоялась, была назначена дата свадьбы. Но жених пропал.

— Пропал? — вскинул брови князь.

— Исчез за неделю до торжества. Без следа. Бедная девочка тогда все глаза выплакала, что только не вообразила себе. Уже почти похоронили его. А он появился через месяц, как ни в чем не бывало. Мне, говорит, подумать надо было. И вроде все хорошо, помирились, новую дату свадьбы назначили. А этот плут в ночь перед ней снова сбежал с какими-то шутами, лицедеями! Мне даже описывать не хочется, что с Виариной было. А с Фаннегардом мы крепко тогда поспорили, чуть до поединка не дошло. Второй сын его, Эрегард, часто к Виарине с соболезнованиями наезжал, с извинениями за брата. Так до свадьбы дело и дошло. Уж этот-то от своего слова не откажется, воспитание родители ему дали соответствующее. А старший…. Упустил барон Иннегарда, пока за собственным счастьем гонялся.

— И где сейчас старший сын барона? — спросил Гилэстэл, обративший особое внимание на один факт — первенец семьи Хонгескъё был полукровкой.

— А кто его знает. Я полагаю, бродяжничает по миру, ищет приключений. Как перекати-поле, ни семьи, ни обязательств. Слава создателю, остальные дети барона не такие легкомысленные, как он.

***

Границу владений Хонгескъё пересекли на двадцать первый день путешествия. Гилэстэл поделился с Астидом мыслью о том, что, путешествуя налегке и без долгих стоянок, можно преодолеть это расстояние в более короткие сроки. Последнюю остановку перед прибытием в замок барона устроили на пологом берегу реки, выше по течению которой виднелись бревенчатые стены городка.

Гости, предвкушающие скорое окончание путешествия, угомонились далеко за полночь. Погасли огни, лагерь затих, погрузившись в сон. Стреноженные кони, разбредясь по берегу, щипали траву. Время от времени то одна, то другая лошадь спускалась к воде, чтобы напиться. Лунный свет серебрил речную гладь. Лежа на спине и покачиваясь на волнах, Астид смотрел в раскинувшееся над ним ночное небо. Утомленный дневной суетой и многолюдьем, он отдыхал, погрузившись в теплую воду ночной реки.

В лунном свете по берегу быстро промелькнула человеческая тень. Не будь движение столь торопливым, едва ли Астид обратил бы на него внимание. Он скосил глаза. Тень шмыгнула к шатру Виарины, стоявшему на взгорке над рекой. Астид, насторожившись, перевернулся на живот и тихо поплыл к берегу. Притаившись в прибрежных зарослях, он прислушался. Тишину не нарушил ни крик, ни другой звук. Полукровка, расслабившись, собрался отплытьот берега и вновь погрузится в отрешенное состояние покоя, но движение у палатки виконтессы заставило его передумать. От тени шатра отделились два силуэта, в одном из которых Астид узнал Виарину, и поспешным шагом направились в сторону городка.

Больше Астид медлить не стал. Он выскочил на берег, сгреб одежду, и, не одеваясь — спят же все — бросился к князю.

Палатка озарялась неярким светом ночника, горевшего в изголовье княжьей постели. Князь бодрствовал, занятый своим любимым делом — чтением. На этот раз в его руках был внушительный том «Наказаний за неправые деяния и злонамеренные помыслы в эпоху Безэcальта II Сурового», позаимствованный в королевской библиотеке на время путешествия. Гилэстэл с выражением крайнего неодобрения воззрился на голого мокрого Астида с тряпичным узлом в руках, стремительно отбросившего полог шатра.

— Имей совесть, Астид! По всему лагерю, нагишом.

Полукровка отмахнулся, кинул одежду на постель, и, схватив покрывало, вытерся.

— Спят уже все. У меня интересная новость, — споро натягивая штаны, стрельнул глазом на князя.

— Говори.

— Виарина сбежала.

— Что значит — сбежала? — Гилэстэл закрыл книгу.

— Ушла в сторону городка.

— Одна?

— Нет.

Гилэстэл побарабанил по обложке пальцами, озадаченно хмыкнул.

— Решила последовать примеру своего бывшего жениха? Иди за ней, только незаметно. Выясни, в чем дело. Это может быть ничего не стоящий пустяк, а может и нечто серьезное. Если мы будем оставлять такие вещи без внимания, то какие же из нас заговорщики? Надо уметь пользоваться чужими тайнами.

Астид сунул ноги в сапоги, набросил рубашку, опоясался ремнем с кинжальными ножнами, и, накинув куртку, выскользнул из шатра.

Догнать беглянку, несмотря на её торопливый шаг, у Астида получилось достаточно быстро. Она и её спутница — только теперь полукровке удалось рассмотреть, что это женщина — в самом деле шли в направлении городка. Держась на достаточном расстоянии, пригибаясь к земле и прячась в тенях деревьев и кустов, Астид проследил их путь до городской ограды. На шпилях над воротами вяло колыхались на ночном ветерке вымпелы с гербом дома Хонгескъё — два скрещенных кинжала и копьё на алом поле.

Сопровождающая виконтессу женщина стукнула пару раз в воротное окошко и негромко сказала что-то выглянувшему оттуда стражнику. Скрипнули петли, ворота приоткрылись, и дамы юркнули внутрь. Астид не стал усложнять себе задачу. Подошел к воротам, постучал. В открывшееся окошко выглянула полусонная немолодая физиономия, одарив мутным взглядом.

— Куда?

— Туда, — неопределенно ответил Астид.

Сработало, как по волшебству. Погремев железом, страж открыл ворота.

— Хужей нет, чем тута в ночь пост держать, — вздыхая, ворчал привратник, задвигая засов. — Хуч вовсе не запирай, шмыг да шмыг, туда да обратно. Идите уж, илан. Да пожалейте мои годы, гуляйте уж тама до свету.

Астид его не слушал, припустив по узкой улочке вслед за женскими силуэтами, исчезающими в тенях городских стен.

— О, как невтерпеж-то, — ухмыльнулся страж, почесавживот под ремнем. — Одначе, в молодые годы я шибче бегал.

В городке, несмотря на позднее время, было оживленно. Узкие улочки освещались светом факелов и масляных ламп, покачивающихся на цепях над зазывно распахнутыми дверями домов. Астид шел, стараясь не терять из виду Виарину, и недоуменно поглядывая на ярко освещенные окна двух и трехэтажных особняков, прислушивался к доносящимся оттуда звукам — музыке, смеху, женским веселым визгам. На крыльцо дома, мимо которого проходил полукровка, вывалились трое подвыпивших мужчин. Рядом, хохоча, повисая на их плечах и норовя поцеловать в ухмыляющиеся физиономии, вились полуодетые девушки.