Агат вскоре возвращается с напитками и протягивает Винсент джин с тоником. Мина чуть улыбается Агат натянутой улыбкой, свет мигает быстрее.

Винсент смотрит на мобильник и видит сообщение от Киллиана.

Она убирает телефон. Музыка пульсирует, приятно сбивает с толку мерцающий свет – Винсент хотела бы слегка опьянеть и отключиться.

– Тебе красавица букашка Лу, – наклонившись к ее уху, говорит Батист.

– Что ты сказал? – Ей приходится повышать голос, чтобы перекричать музыку.

– Тебе понравится рубашка Лу, – более отчетливо говорит он.

Батист пьет ирландское пиво из коричневой бутылки, и жизнь Винсент с Киллианом во всех смыслах уплывает за шесть с половиной тысяч километров. Она наблюдает, как Батист по кусочку отскабливает этикетку. Он более сдержанный, когда рядом Мина. Он исключительно мил с Винсент, и они по-прежнему подкалывают друг друга, но он делает это менее очевидно. Вместо этого рядом с ней ло-фай Батист, так же как рядом с Лу почти всегда получает суматошно-активную Винсент.

– Почему мне понравится его рубашка? И вообще, иногда ты говоришь со мной только о Лу. Больше ни о чем. Зачем тебе это? – отпив джина, спрашивает Винсент.

– Ты слышишь лишь то, что хочешь услышать. – говорит Батист так убедительно, что Винсент задумывается, а так ли это на самом деле. Он энергично кивает. Она смеется.

– Понравится чья рубашка? – вклинившись между ними, интересуется Агат.

– Увидишь, – говорит Батист, простирая руку с бутылкой в сторону находящейся перед ними небольшой сцены.

Два парня – один белый, другой чернокожий – поднимаются по ведущим на сцену боковым ступенькам, и Винсент интересно, кто из них сосед Лу, Аполлон, а кто – Сэм. Еще один чернокожий парень выходит на сцену, и Винсент припоминает, что Лу говорил еще о ком-то по имени Эмилиано, но ей не удается определить, кто есть кто, пока за ними не выходит девушка с толстой косой, крашенной в белый цвет и перекинутой через плечо, – Ноэми. На голове у нее светодиодная лента. Наверное, вот что имел в виду Батист, когда сказал, что Ноэми интересная.

Дальше, улыбаясь, Лу выходит на сцену и оглядывает зрителей. Он поднимает обе руки, скрещивает их, разводит их. Когда на него падает свет, Винсент замечает, что на нем свободная бледно-желтая футболка с ван-гоговскими подсолнухами. Батист наклоняется к Винсент, чтобы сказать ей в ухо ouais, и ей кажется, что она прыгнула с высоты и находится в свободном падении.

До того как они поселились в новом доме в Калифорнии, Киан никогда в лицо не называл Джека расистом. Но как-то за ужином, когда отец говорил о Дублине, слово вырвалось у Киана само собой.

– Дело было не в работе и не в волнениях… ты хотел, чтобы мы уехали из Ирландии из-за Шалин… ведь она чернокожая… а ты расист. Ты бы так не поступил, будь она белой, – положив вилку на стол, сказал Киан. Он устал, ему было так одиноко, он тосковал по Дублину. У его мамы, Ифы, целый день в тиховарке тушилось жаркое с морковью, луком и картошкой. Это было любимое блюдо Киана, она приготовила его, чтобы он почувствовал, что здесь, так далеко от дома, его любят и хотят утешить. Аппетита, правда, у Киана не было.

Он вырос слушая, как отец с отвращением говорит об отношениях между белыми и чернокожими, об их браках и совместных детях. Все это не имело значения, когда Киан смотрел на Шалин. Он видел очень красивую девушку, с которой ему было весело. Девушку, которую впервые тайно поцеловал после школы у мокрой стены из белого кирпича в тот дождливый четверг сентября. Столкнувшись носами, они рассмеялись.

Киан писал Шалин сумбурные письма и рассказы. Сказки собственного сочинения, как они вдвоем сражались с драконами и жили в шотландских замках, где были таинственные сады и зверинцы со сказочными зверями. В жизни они после уроков, когда родителей не было дома, проводили время друг у друга. В основном они соблюдали осторожность, но иногда были такими же неосмотрительными и безрассудными, как чувства Киана. Шалин занимала все его мысли: рот Шалин, язык Шалин, попка Шалин, ее грудь, сладость у нее между ног. Он просто не мог находиться с ней рядом, не испытывая желания быть внутри ее. И она сходила по нему с ума не меньше.

Однажды все произошло так быстро, что ни один из них никак не попытался остановиться. Он оторвался от нее, нагой и с липким бедром. Потом они минут десять целовались без остановки. Оба потные от жары и возбуждения, они не замечали октябрьской прохлады, врывающейся в ее спальню сквозь чуть приоткрытое окно.

Как-то раз Киан спросил у отца, что бы тот сделал, если бы Киан захотел привести в дом чернокожую девушку, и отец велел больше никогда не задавать ему этот вопрос. Вскоре отец нашел у Киана под подушкой фотографию Шалин. Потом родители Шалин сообщили Джеку, что знают: Шалин и Киан вместе спят – ее отец, вернувшись как-то с работы раньше обычного, застал их наедине. После этого их отношения запутались и усложнились, и они взяли паузу, так как не знали, что делать. А когда родители заставили ее перейти в другую школу, пена взаимного чувства между Кианом и Шалин задрожала и осела – у них не осталось места, которое они бы с уверенностью в сердце могли назвать домом.

Только оказавшись в Калифорнии, за восемь тысяч километров от Дублина, Киан узнал, что Шалин была от него беременна. Отец Киана сообщил о переезде в Калифорнию неделю спустя после того, как встретил в закусочной на другой стороне города заметно беременную Шалин с родителями. Ее вид был последней каплей, заставившей Джека увезти семью, однако Киану Джек не сказал, что видел Шалин и ее родителей, пока они не оказались в Сан-Франциско.

– Твой отец… – начала было мама, сидя за ужином. Джек остановил ее жестом.

– Не тебе в этой семье решать, кто я и что я, – сказал Джек.

– Я ей напишу и сообщу… – заговорил Киан.

Джек с налившимся краской лицом стукнул кулаком по столу. Ифа схватилась за стоявший перед ней стакан.

– Попробуй только связаться с ней или с ее семьей. Будешь делать, как я сказал. Разговор окончен. Неблагодарный какой. Я не позволю тебе не уважать меня в моем собственном доме! – предупредил отец.

Киан рос, до ужаса страшась вспышек гнева отца, того, как быстро он свирепел. Попросив разрешения выйти из-за стола, Киан поднялся к себе и написал письмо Шалин.

В тот же вечер он бросил письмо в почтовый ящик, но флажок не поднял, решив, что почтальон все равно его увидит и отправит в Дублин.

Киан уже спал, когда Джек вошел к нему в комнату и встал у кровати.

– Если ты хотел заниматься сексом с чернокожей девушкой, это твое дело. Если ты накосячил и сделал ей ребенка, это уже дело мое, – тихо сказал отец. Глаза Киана были полузакрыты, потолочный вентилятор, шурша, крутился в темноте, но воздух оставался неподвижным. Лицо Джека было в тени. Киан, барахтавшийся в море неприятных чувств, подумал, что, наверное, все это ему снится.

Заметив небольшую дыру, которую Киан пробил в стене, отец лишь сказал, что Киан должен заделать ее сам.