Радиоигра шла уже два месяца, а «супругам Чугуновым» все никак «не удавалось» пристроиться на нужные для шпионажа места, поэтому немцам приходилось довольствоваться только общими наблюдениями агентов. С некоторых пор они начали проявлять по этому поводу озабоченность и тревогу.

Полковник медлил. Сомнений относительно Лидии он почти не имел, а вот Ромашов вызывал в нем стойкое неприятие. Он наблюдал за бывшим учителем, пытался поймать его на неправде, уличить в намерениях, но не мог этого сделать – Ромашов вел себя до отвратительного безупречно.

Наконец, тянуть дальше стало невозможно. В середине мая Ромашова и практически выздоровевшую Лидию усадили в грязный грузовик-полуторку и отвезли на рабочую окраину города, в стоящий последним в порядке, старый, но крепкий деревенский пятистенок с резными свежепокрашенными наличниками, цветущим сиренью палисадником, огромным садом и воинственно брехающим на незнакомцев огромным злым псом неизвестной породы, бегающим по двору на огромной бренчащей цепи, прикованной к будке.

У калитки приехавших встретил крепкий, на удивление русоволосый для своего возраста, шестидесятилетний старик с умными лукавыми глазами, одетый в домашнюю с поясом вязаную кофту рыжего цвета с отложными воротником и брюки-галифе. Старик приветливо поздоровался с «племянниками» Марией и Петром, уважительно поручкался с полковником, одетым для конспирации в штатский засаленный пиджачишко и резиновые сапоги, и, опираясь на крепкую металлическую трость, отвел всех в дом. На улице остался лишь Коротков, старательно исполнявший роль простодушного лаптя-водителя. Он натирал ветровое стекло несвежей тряпочкой, смачно сплевывал на землю слюну и грозно цыкал на набежавшую малышню, стремившуюся оседлать одно из «крыльев» грузовика.

– Знакомьтесь, это Иван Иванович Краснов, вы будете проживать под его неусыпной опекой, – представил полковник хозяина дома, а тот в свою очередь значительно, совсем по-старорежимному поклонился. – Я буду время от времени вас навещать. Сеансы связи – согласно расписанию. Ведите себя примерно. Из дома без ведома не отлучаться. Всем необходимым вас обеспечит Иван Иванович.

Старик хитро улыбнулся и снова склонил голову в знак согласия.

– Добро пожаловать, племяннички дорогие!

Лидии он понравился, а Ромашова скорее заинтересовал, тем более, что разговаривал с отчетливым волжским «оканьем». Василию нравилось слушать различные произношения, будь то южнорусские, северные или вот волжские. Для его восприимчивого ума это было удивительное увлечение и наслаждение.

Полковник распрощался, напоследок одарив Ромашова тяжелым недоверчивым взглядом, и поманил хозяина за собой. В сенях они принялись шептаться о чем-то, а новые жильцы, оставшись с глазу на глаз, застенчиво порассматривали маленькую кухоньку с большой русской печкой, крошечным столом, окном с цветастыми занавесками и скромным стеклянным буфетом, а потом впервые за два месяца прямо и долго поглядели друг на друга.

– Как ты? – тихо спросил Василий.

– Кажется, ничего, поправляюсь.

– Хорошо. Я очень боялся остаться один. Вдвоем оно как-то все равно спокойнее.

– А я даже в какой-то момент обрадовалась, что умру…

– Нет, хорошо, что ты не умерла. Тебе нужно жить. Ты молодая, красивая девушка… Тебе нужно жить.

Сказав это, Ромашов покраснел ушами и замолчал. Лидия не знала что ответить на это и только растерянно улыбнулась ему.

В этот момент вернулся старик.

– Чего с ногой-то? – спросил он Ромашова.

– Повредил при прыжке.

– Бедовый ты. Будет нас двое хромых в доме, значит. Ну-с, племянники, пойдемте, покажу вам ваши спаленки. В доме две комнаты и тераска. В одной спаленке, которая угловая, думаю, лучше барышне устроиться. Она хоть и меньше, но зато обособленная. А тебе, молодой человек, придется довольствоваться проходной. Вы не против?

Лидия и Василий дружно мотнули головами. Иван Иванович продолжил:

– Я сплю на печке в кухне. А летом на тераске. Сон у меня как у младенца, то есть чуткий и непостоянный. Могу ночью ходить или ворочится, вы не пугайтесь. Ночью на улицу не выходите, я спускаю Грома с цепи. Он носится по участку как оглашенный. Злой что черт. Любого вора загрызет – не моргнет. Если по нужде припрет, то в ведро в сенях можно…

Старик говорил заботливо и о постороннем, но Ромашов и Лидия, научившиеся читать смысл между строк, поняли посыл его слов: мол, не пытайтесь улизнуть мимо меня, услышу; вы, голубчики, под круглосуточным надзором недремлющего ока.

Лидию устроили (якобы) машинисткой в управление железной дороги, а Василия – (будто бы) в контору местного завода. Их нелегальная самостоятельная жизнь начиналась с завтрашнего дня.

Оставшись одна в своей новой комнатке, состоящей из зашторенного оконца, кровати под цветастым покрывалом, письменного стола со стулом и небольшого шифоньера, Лидия раскрыла маленький чемоданчик, которым ее снабдил полковник, и первым делом развесила на плечики пару сшитых на нее платьев, теплую кофту и разложила по полочкам чулки, небогатую косметику и прочие женские мелочи, наличию которых весьма удивилась. Однако почти сразу сообразила, что чемодан ей собирала скорее всего женщина. Мужчина до такого просто бы не додумался. Покончив с обустройством, Лидия брякнулась на кровать, закрыла глаза и, полежав так некоторое время, неожиданно для самой себя задремала.

Ромашов не спешил разбирать свой чемодан. Он подошел к одному из двух окон большой комнаты: в стекло с наружной стороны билась веточка сирени, покрытая белыми мелкими цветочками. Потом развернулся и осмотрел свое новое жилище. В углу кровать, посередине крепкий дубовый стол, покрытый льняной скатертью, между окнами трюмо. Две комнатки разъединяла стена, а соединял каменный подтопок, обложенный красивой изразцовой плиткой с синим узором. Непритязательно, но симпатично и полезно – зимой в комнатах будет тепло.

Его ноги коснулось что-то мягкое и настойчивое. Ромашов вздрогнул и посмотрел вниз. О его брюки терлась пучеглазая трехцветная кошка.

– Это Матильда, – пояснил возникший в дверях хозяин и прикрикнул: – Брысь, дура! Толку от тебя никакого, одна шерсть только кругом!

Матильда никакого внимания на окрик не обратила.

Ромашов присел и погладил кошку по мягкому и теплому шерстяному боку.

– Вы ее гоняйте, если мешает. Совсем сбрендила на старости лет, все на ласки ее тянет. Лучше б мышей ловила.

– Зачем же гонять? Она мне совершенно не мешает. Я люблю кошек. Вообще животных люблю. У нас в деревне коровы были и овцы. Куры еще были. Собака и кот…

Вспомнив дом, Ромашов погрустнел и замолчал надолго.

Хозяин, почуяв сложность момента, деликатно промолчал и уковылял на кухню, а погруженный в невеселые мысли Василий все сидел на полу и машинально гладил довольно урчащую кошку.

Пара недель ушла на привыкание к новым реалиям жизни и адаптацию к рабоче-шпионскому графику. Урочные и неурочные визиты полковника или лейтенанта воспринимались ими как неприятность, но неприятность привычная, без которой уже трудно представить себе свою жизнь.

О происходящем на фронте они узнавали из сводок Совинформбюро, пропечатанных в газетах, которые любил почитывать вслух старик Краснов, и передаваемых спокойным и уверенным голосом Левитана, льющимся сквозь помехи отчаянно шипящей тарелки радиоточки.

Несколько раз в городе объявлялась воздушная тревога. Немецкая авиация сбрасывала бомбы на автозавод, авиационный завод, завод Красное Сормово. Стреляли зенитки, носились по небу советские истребители, но бомбы продолжали падать, а бомбардировщики летать. Иногда бомбы не взрывались, иногда попадали в жилые кварталы или парки. Но, попадая в цель, наносили ущерб производству и живой силе, и тогда в городе шептались о количестве погибших и раненых. Газеты о таком предпочитали молчать. Иван Иванович все знал лучше других, но чаще молчал, лишь намеками давая понять, что известно ему больше, чем он говорит.