В огромном в пол зеркале на нее смотрела какая-то другая Саша. Черные волосы большой массой были рассыпаны по плечам, серо-зеленые глаза темны от слез и потому были просто огромны, тонкая рубашка была свободна, но сквозь ткань угадывались стройные черты ее тела.

Не до конца понимая, что делает, Саша вытащила из-под кровати свои домашние туфли и, сунув в них босые ноги, вышла из комнаты.

В доме было тихо. Все уже давно спали, наверное. А потому Саша тихонько, на цыпочках добралась до лестницы и, прислушиваясь, осторожно спустилась вниз. Добравшись до отцовского кабинета, она прислонила ухо к двери: там он или нет? И ничего не услышав, решительно открыла дверь и вошла.

В кабинете было темно и довольно прохладно. Саша пожалела, что не взяла платок. Стоя у порога, она поежилась, не понимая, зачем она сюда пришла. Потом подошла к секретеру на столе и открыла его. От окна пробивался тусклый свет от фонарей, освещавших периметр сада. А потому хоть и тускло, но она видела ту самую бумагу, которую показывал ей отец. Купчая. Саша достала ее и попыталась в темноте прочитать. Речь шла о пяти гектарах земли, приводились какие-то цифры и номер участка. Ничего не понимая, Саша сложила купчую и убрала обратно. Движимая больше любопытством, чем пониманием того, что она делает, она начала перебирать документы в секретере. В самом низу лежал ее аттестат об окончании Тифлисского института благородных девиц – плод ее усилий на протяжении 10 лет. Она была в числе тех немногих девушек, кто его получил за отличные успехи в учебе. Другие девочки получали лишь свидетельство, что прослушали курс. Этот аттестат давал право вести домашние уроки, и Саша действительно рассчитывала, что он когда-нибудь ей пригодится. Но теперь…Кажется, все эти усилия были бессмысленны.

Из аттестата торчал еще какой-то зеленоватого оттенка документ. В тусклом свете от окна Саша прочла: «Выпись из метрической книги за N5 Александро-Невской церкви г.Баку Бакинской губернии о рождении 9 июня 1895г. Александры Павловны Кадашевой. 10 августа 1904г.» Судя по дате, выписка была сделана для ее поступления в институт благородных девиц. Саша порылась еще в отцовском секретере, но больше никаких документов, касающихся ее, в нем не было. Еще бы! Разве девице восемнадцати лет полагались документы? Ведь даже для путешествия по стране и в Европу данные о ней записали бы просто в паспорт отца, словно ее самой и нет вовсе!

Саша тоскливо взглянула на выписку из метрики. Это был единственный клочок бумаги, удостоверяющий ее существование.

“Ты что – купчиха, выбирать?” – с горечью вспомнила Саша слова отца. Уж лучше быть купчихой, да самой выбирать свой путь!

Однако, вздохнув, Саша сложила выписку обратно в аттестат и убрала все на место в секретер. Опершись руками о стол, она грустно посмотрела на портрет деда на стене. Бравый горец генерал осуждающе смотрел на внучку.

Вдруг за дверью послышался какой-то шум и тихий смех.

Саша насторожилась и едва успела прижаться в угол между стеной и крайним шкафом, как дверь кабинета открылась и сквозь шорох и смех Саша услышала тихий Олин шепот:

– Нет, Миша, прямо здесь, в этом самом месте, – она тихонько посмеивалась, увлекая за собой к дивану поручика Косыгина.

Саша стояла, ни жива, ни мертва, вжавшись в угол, не в силах оторвать глаз от разыгравшейся в темноте перед ней сцены. Ольга была в легком пеньюаре, настолько легком, что все части ее тела бесстыдно проглядывали сквозь ткань. Она за руку тянула тяжело дышавшего Косыгина в расстегнутой рубахе и кальсонах. Они попеременно хихикали, поручик то и дело зарывался лицом в крупные груди Ольги, а она совершенно свободно легла на холодную кожу дивана, поправив руками тяжелые золотистые волосы.

Косыгин стоял у двери, пожирая ее глазами, что-то выискивая рукой под рубахой. Через секунду вынул шелковый расписной платок и, расправив его, начал медленно приближаться, помахивая платком, словно матадор перед разъяренным быком.

– Иди же сюда, – Ольга насмешливо рассмеялась и соблазнительно раздвинула свои ноги, округлые бедра слегка оголились.

Косыгин почти взвыл от увиденной картины и, бросив платок на ее грудь, яростно набросился на Ольгу сверху, которая уткнувшись в его голую взмокшую шею, тихо с наслаждением хохотала.

Саша отвернулась к стене, не в силах смотреть на падение своей сестры. Жар охватил ее щеки, по телу пробежала мелкая противная дрожь. Она искоса взглянула в сторону дивана и снова отвернулась. Тяжелое дыхание обоих практически смешалось в одно, Оля периодически вскрикивала, а поручик почти рычал.

Саша сползла вниз по стене, забившись еще сильнее в угол, кровь бешено стучала в ее висках, она уже не слышала ничего, что происходило на диване, а по щекам текли беззвучные слезы. Обхватив колени руками, она лбом прислонилась к холодным обоям стены. Она все понимала. Горько и противно было все, что она понимала. Бедная Оля… Жалкая Оля…

6.

Саша то ли заснула, то ли потеряла сознание, но, когда пришла в себя, в кабинете уже было тихо. Словно ничего и не было. Она с трудом вытянула затекшие от одной позы ноги и устало поднялась. Уже хотела выйти из кабинета, как увидела на полу возле дивана что-то пестрое. Это был тот самый шелковый платок, который Косыгин преподнес Ольге. Саша неуверенно подняла его, не зная, что делать. Оставить здесь, чтобы отец увидел и догадался? Нет, Саша не могла так поступить. Она поспешно скрутила платок в руке и вышла в коридор.

Пробираясь осторожно по спящему дому, Саша сжимала платок. Он была немым доказательством того, как планы отца сломали Олину жизнь. Красивая, невероятно привлекательная женщина, вынужденная жить со стариком, разве могла она быть счастлива?

У Саши не выходили из головы ее слова: «прямо здесь, в этом самом месте». Наверняка, думала Саша, в этом же кабинете и ее судьба решалась. Месть? Наверное, это была месть.

Проходя мимо комнаты Марии, Саша заметила, что дверь была приоткрыта, и тусклый свет падал полоской на ковер коридора. В комнате были слышны женские голоса. Саша замерла. Как бы пройти незаметно? Этот день был невыразимо длинен…

– Саша? Иди сюда, – шепот Маши, а потом ее лицо показались в проеме. Маша была в ночной рубашке и свободном плюшевом халате, полы которого были завязаны на груди. Она ласково улыбнулась и поманила Сашу рукой.

Вздохнув, понимая, что уйти незамеченной не получится, Саша переступила через порог и оказалась в просторной комнате. Это была одна из лучших спален в доме. Когда-то она была родительской, еще до Сашиного отъезда в Тифлис. Эта спальня состояла из двух комнат, первая, большая, являлась спальней, а из нее вела дверь в комнату поменьше – детская. Катерина Муратовна любила эту комнату, все ее дети были рождены и вынянчены в ней. А после того, как Маша родила двойняшек, Катерина Муратовна распорядилась навести здесь ремонт, они же с Павлом Ивановичем переселились в спальню поменьше в другом крыле коридора. А эту комнату делали специально для Маши в надежде, что она будет часто приезжать с внуками в родительский дом и подолгу гостить. Надежды эти не оправдались. Мария была постоянно занята газетой и своей семьей, а потому приезжала крайне редко. Но когда приезжала, эта комната всегда оставалась за ней.

Белоснежная дверь в детскую была плотно закрыта. Рядом с большим приоткрытым окном на тахте полулежала Ольга все в том же полупрозрачном пеньюаре. Видно, сестры давно уже здесь секретничали. Маша села к зеркалу на туалетном столике, продолжая расчесывать щеткой свои тяжелые темные волосы, а Оля, все также лежа на тахте, поманила Сашу к себе. Она, как всегда, была бесстыдно красива. Ее пышная грудь почти вывалилась из тонкого пеньюара, темные соски заставляли Сашу отводить взгляд и краснеть от смущения. Хорошо, что в комнате было довольно темно, а потому ее румянец был незаметен. Оля держала в правой руке длинный мундштук из резной кости и, улыбаясь, курила. Когда Саша подошла к ней, Оля взяла ее мягкими пальчиками за правую руку и покрутила из стороны в сторону.