Обычно к полудню деловые встречи и работа с документами сменялись для Павла Ивановича Кадашева «Фантазией» – одной из многочисленных бань Баку. Только там, предавшись пару и воде, можно было отвлечься от суеты делового мира. Здесь, как только попадал в огромный роскошный вестибюль с фонтанами и бассейном, сразу чувствовалась прохлада. Но самое главное – в «Фантазии» можно было уединиться в отельный номер. После раскаленных улиц города это было истинным блаженством! Здесь, под смачные шлепки толстого волосатого банщика, который лупил по-настоящему, по-русски, от души своими можжевеловыми вениками, можно было и соснуть с часок, понабраться сил. А уж затем возвращаться к этой адовой суете большого промышленного города.
Обычно день его был расписан до мелочей. Рано утром в понедельник он добирался в свою контору к 9.00, работал с бумагами и последними новостями. К 11.30 отправлялся в баню, потом обедал в одном из городских ресторанов, где часто параллельно происходили встречи с партнерами, а затем возвращался в контору. Часам к 18.00 добирался до скромных апартаментов на Николаевской улице, где за газетой, бумагами или письмами коротал свои одинокие рабочие вечера. По пятницам, устав от городской суеты и делового мира, он часам к пяти вечера садился в свой фаэтон9 и отправлялся, наконец, в сторонуМардакяна10, домой, к семье в Майское.
Вот и в этот жаркий июньский день посещение спасительной бани было совершено заблаговременно. А за обедом его ждало одно важное и приятное событие, после которого Кадашев собирался сразу отправиться домой.
– Трогай! – сказал вполне любезно Кадашев, посвежевший и отдохнувший после "Фантазии", усаживаясь в фаэтон. Коляска качнулась и, набирая ход, понеслась от Биржевой улицы в сторону Александровской набережной. Эту дорогу он особенно любил, она впечатляла своими претенциозными зданиями и всем своим видом демонстрировала богатство и власть. Здесь размещались лучшие дома города: губернаторская квартира, здание Общественного собрания, где он был частым гостем, изящные беседки, торговые ряды с самыми разнообразными товарами, где Кадашев всегда прикупал кое-какой подарочек для жены, а также новый великолепный бульвар из двух аллей. Но главное – здесь был прекрасный вид на пристани и качавшиеся на волнах грузовые и пассажирские суда – все то, что так любил Кадашев. Отсюда фаэтон сворачивал на Михайловскую – лучшую, пожалуй, в городе. Она была вымощена асфальтом, а потому на ней дышалось свободнее, чем где бы то ни было. Потом въезжал на Ольгинскую, привычно бросал взгляд на двухэтажный красного кирпича дом – редакцию зятя, фыркал и отворачивался в сторону, наблюдая, как коляска проносилась мимо Парапета.
Неделя подходила к концу. Усталость этих дней давала себя знать, но его ждала встреча с недавним деловым партнером в ресторане “Гранд-Отель”. Павел Иванович ждал от него вестей несколько месяцев. Человек, с которым была назначена встреча, восхищал и пугал Кадашева одновременно. Их совместное дело, о котором они сговорились еще зимой 1911 года, сулило Павлу Ивановичу очередной доходный проект. И эта мысль грела, ой, как грела его душу. Весть о приезде столь долгожданного гостя поднимала настроение. И периодически Кадашев похлопывал себя по внутреннему карману жилетки, где лежало письмо, полученное на прошлой неделе. Письмо это обнадеживало, а потому стоило ему закрыть глаза, как возбужденное воображение рисовало приятные картинки: вот он, некогда сын крепостного крестьянина, Ваньки Кадаша, становится ни много ни мало совладельцем крупнейшей транспортной компании в России и владельцем золотодобывающей компании…
Сидя в коляске, Кадашев задумчиво смотрел в окно. Усталый мозг перебирал события уходящей недели: деньги, зернистая рожа подлеца-адвоката, толстый банщик с черными бровями, поддающий пар в парной…А потом всплыла родная гостиная, и лицо Кати, Катерины Муратовны…Да, обед, деловой разговор, а потом – домой, домой, в Майское, хоть пару дней побыть со всей семьей!
На его лице появилось что-то нежное, довольное, даже счастливое. И вот перед нами высокий крупный мужчина шестидесяти лет. Тучный живот и мощная шея не мешали ему быть довольно шустрым. Ничего не выражавший еще минуту назад взгляд серых глаз теперь потеплел и повеселел. Слегка посеребренная шевелюра, немного курчавая, придавала ему солидность. Черная шляпа покоилась на колене. Темно-коричневый костюм-тройка в еле заметную черную клетку сидел отменно, ну, если не считать большой живот, который здорово выпирал. Добавьте к этому властное лицо, крупный нос, глубоко посаженные глаза и тонкие губы, которые чаще всего самодовольно усмехались. Это был человек, сделавший себя сам. После долгих лет скитаний, лишений крестьянской доли, он поймал удачу за хвост и превратился в успешного промышленника Баку.
«Довольный индюк, в баню ходил, а я тут прей на жаре», – думал про себя извозчик, щуплый с клочковатой черной бородой Петрос. Он передернул плечами, погоняя хозяйскую лошадь. По его лицу струился пот, собираясь на лбу и стекая за пазуху белой хлопковой рубахи. Он нервно смахивал капли со лба запястьем, мастерски удерживая кнут.
Средних лет, с мелкими суетливыми и пронырливыми глазками удин11 Петрос, или Петька, как звал его Кадашев на русский манер, многим был обязан Павлу Ивановичу, но предпочитал об этом не вспоминать. Павел Иванович уже много раз грозился содрать с него шкуру или уволить и по миру пустить, но отходил и прощал. Не его жалел, а поначалу бабу его, а потом и ребятишек. Петрос был заносчив, вспыльчив и не слишком прилежен, при любом случае, только капля попадала в рот, грозил «пятым годом»12 и посылал проклятия на голову хозяина-буржуя. В выходные кучера лучше было не трогать: он пил много и неумело, гонял детей, или валялся, не помня себя. Хотя на утро новой недели всегда был готов, лошадь накормлена, начищена – грех жаловаться. Жена его, то ли армянка, то ли удинка, давно утопилась, а детей – малого Мехака, или Мишаню, да дочку Аруську – взяла под свое крыло жена Павла Ивановича, Катерина Муратовна. Они были сыты, при деле и здоровы. Почему он держал его? Да Бог его знает, – сам себе нередко отвечал Кадашев. Бросить, как собаку, не мог, детей было жалко, да и грех, как-никак. Вроде как дал работу, дал кров, так и ответственность какая-то за него теперь появилась.
А вообще-то Кадашев был уверен, что люди делятся на слабаков и сильных. Он откровенно презирал своего кучера, потому что видел – слаб он. Сам-то Кадашев считал, что есть у него такое право – презирать слабых, потому что сам всю жизнь доказывал: человек может многое, только надо упорно биться и рвать всех и вся, кто стоит у тебя на пути. За свою жизнь Кадашеву пришлось многое пережить. Был он из бедной крепостной семьи Костромской губернии. Скудные урожаи толкали семью заниматься промыслами. Зимой с отцом отходничал, работал и плотником, и рыболовом. Когда отменили крепость, ему было всего одиннадцать. Лет пять они с отцом пытались подзаработать на Волге: рыбачили, помогали разгружать баржи, таскали тяжелые тюки с товарами. А когда ему исполнилось шестнадцать, ушел из дома. У матери с отцом остались еще два сына, а потому совесть его была чиста. Братья были работящими, покладистыми, на них можно было родителей оставить. А его манила новая жизнь. Мать с отцом покорились, держать не стали. Помнил, как мать тихо крестила его и украдкой вытирала слезы. Он подался на старую баржу помощником. Делал все: и плотничал, и пробоины латал, и капитану куртку штопал. А когда подкопил деньжат, отправился дальше, в Москву.
Она манит всех возможностями и богатством. В Москве сотни тысяч людей сходятся и расходятся ежедневно. Здесь он также нанялся помощником на грузовое судно, ходил по Оке, Волге, добирался до Дона. А к двадцати пяти годам купил свою первую гусянку13 и сам стал возить грузы. Получив огромный опыт в речных перевозках, он быстро находил заказчиков. Небольшие артели с радостью нанимали его, желая сэкономить. Суденышко было маленькое, широкое и плоское, нужна была сноровка, чтоб его загрузить и разгрузить, но у него неплохо получалось.
