– Ну, всё, – сказал Якубович, тяготясь свалившейся на него ролью злодея-разлучника. – От винта. – И тоже забрался в самолет.

Дверь закрылась, но тут же снова открылась, и на лед выпрыгнули Джон и Ринго. Они бегом догнали Вепрева, который, как и остальные провожающие, стал отходить от самолета подальше.

– Брайни, – сказал Джон, крепко обняв его. – Ты почти стал пятым. Я тебе предлагаю не дружбу, а нечто большее – мой дом. Правда, я сейчас не знаю, где он будет, этот дом, но он всегда, в любое время суток будет открыт для тебя и твоих близких.

– А захочешь поваляться на песочке под тропическим солнцем, звони, вышлю ключи от моего райского уголка, – добавил Ринго, похлопав Вепрева по плечу.

– Спасибо, братцы, – растрогался Бронислав. – Но я все-таки надеюсь, мы еще встретимся в Москве.

Дверь наконец задраили, Якубович занял свое место в кабине, «битлы» и Мучник расселись на жестких откидных сиденьях вдоль стенок фюзеляжа и крест-накрест пристегнулись ремнями.

Двигатель затарахтел еще более надсадно, все вокруг затряслось, и, покачиваясь с боку на бок, самолет медленно начал разбег.

В салоне уже потеплело. Джон прикрыл глаза и тут же вновь провалился в сон, который продолжился с того же места – словно остановили, а потом заново включили проектор в кинотеатре.

…Открыв шлагбаум, Хендерсон торжественно сказал:

– В добрый путь, уважаемые гости!

Затем он быстро сбегал в домик, вынес два металлических овальных жетона и протянул их:

– Вот ваши стыковочные талоны. И чтоб управлять.

– Какие талоны? Чем управлять? – удивленно переспросил Джон.

– Стыковочные, – с удовольствием повторил таможенник. – Не забывайте, что вы вступаете на территорию Новотопии – государства, в котором действуют космические законы. Считаю также своим долгом посоветовать вам, сэр и юная леди, держаться восточного ветра, а не то вас унесет на запад, в Никударию, а оттуда, по слухам, еще никто не возвращался.

Джон кивнул, Люси сделала Хендерсону книксен, и они вступили на территорию суверенного государства.

Лесная тропа неожиданно сменилась идеально ровной асфальтовой полосой шириной три ярда с нарисованными белыми стрелками. Впереди трепетал наполненный ветром полосатый конус. Справа и слева они увидели таблички с большими буквами «Взлетно-посадочная полоса суверенного государства Новотопия». Снизу было приписано красным: «Внимание! Приготовиться к взлету!»

Джон почувствовал, как сильный порыв ветра мягко подтолкнул его в спину. Люси чуть не упала и взвизгнула, глаза ее стали почти черными. Джон подхватил девочку, снова посадил себе на плечи и зашлепал голыми ступнями по холодному асфальту, под натиском ветра ускоряя и ускоряя шаг.

Наконец он побежал изо всех сил и вдруг почувствовал, что отрывается от дорожки и летит, как будто бы сидя на чем-то невидимом, но мягком и упругом, как надувной диван. Резко тряхнуло…

Джон распахнул глаза. Он действительно летел. Но не на невидимом диване, а в маленьком самолетике. Он огляделся по сторонам. Его друзья и менеджер из Томска дремали.

Усатый летчик за полуприкрытой картонной ширмой оглянулся, поймал его осоловевший взгляд и подбадривающе кивнул. Затем вновь вперился во тьму за лобовым стеклом и, перекрывая шум двигателя, затянул:

– …Огромное небо, огромное небо,

Огромное небо, одно на двоих!…

«Кошмар продолжается», – подумал Джон основа опустил веки.

«-…Меня удивляет, зачем это Оракулу понадобилось написать роман, – сказала Юлиана. – Спрашивали ли вы у него об этом? И почему именно роман о том, что германцы и японцы проиграли войну? Почему именно эту историю, а не какую-нибудь иную. Это то, что он не может сказать непосредственно, как говорил всегда прежде? Или это должно быть что-то другое, как вы думаете?

Готорн ответил:

– Мы с ним давным-давно пришли к соглашению относительно своих прерогатив. Если я спрошу у него, почему он написал „Саранчу", я полажу с ним, возвратив ему свою долю. Вопрос подразумевает то, что я ничего не сделал, если не считать того, что печатал на машинке, а это будет, с одной стороны, неверно, а с другой – нескромно.

– Я сама спрошу у него, – сказала Каролина, – если ты не возражаешь.

– Разве это твой вопрос, чтобы спрашивать? – сказал Готорн. – Пусть уж лучше спросит она.

Обернувшись к Юлиане, он сказал:

– У вас какой-то сверхъестественный ум. Вы об этом знаете?

– Оракул, – спросила Юлиана, – зачем ты написал „Саранча садится тучей?" О чем мы должны были узнать?

– У вас приводящий в замешательство, суеверный способ изложения вопроса, – сказал Готорн.

Он присел, чтобы лучше видеть, как падают монеты.

– Давайте.

Он передал ей три старинные китайские монеты с отверстиями в центре.

– Обычно я пользуюсь этими.

Чувствуя себя спокойной и свободной, она начала бросать монеты. Он записывал выпадающие строчки. Бросив шесть раз, она взглянула на его записи и сказала:

– Вы знаете, какая получится гексаграмма? Не пользуясь картой.

– Да, – ответил Готорн.

– Чанг Фе, – сказала Юлиана. – Внутренняя правда. Я знаю это, не заглядывая в карту, как и вы, и я знаю, что она означает.

Подняв голову, Готорн пристально посмотрел на нее. Выражение его лица было почти диким.

– Она означает, что все, о чем сказано в моей книге, – правда?

– Да, – ответила она.

– Что Германия и Япония потерпели поражение? – спросил он.

– Да, – ответила она.

Тогда Готорн захлопнул оба тома и выпрямился. Долгое время

он молчал.

– Даже вы не сможете смело посмотреть в лицо правде, – сказала Юлиана…»

Филипп К. Дик

«Человек в высоком замке»

«Делай, что должно, и будь, что будет».

Приписывается Марку Аврелию,

Катону Старшему,

Льву Толстому и пр.

За полгода до описываемых событий, в весеннем Томске, когда из открытого окна дома на Дзержинской доносились крики детей и пахло свежим хлебом из магазина на первом этаже, вчерашний воин СА с нестандартным проконсульским именем Юлий торчал дома, обложенный учебниками за десятый класс. Он готовился к поступлению на отделение журналистики филфака ТГУ.

На самом деле больше он надеялся не на подготовку, а на военную форму, в которой собирался заявиться на экзамены. Нелепость, конечно, натягивать гимнастерку, уже давно не являясь солдатом, но так делали все «служивые» абитуриенты. Должна же приемная комиссия как-то понять, что перед ней не желторотый вчерашний школьник, а матерый человечище, отдавший долг Родине, и грех не закрыть глаза на некоторые пробелы в его знаниях.

Но хотя бы что-то знать все-таки было нужно. И Юлий читал, читал, читал… И ничегошеньки из прочитанного не понимал. Потому что весна из окна звала его в сквер гулять с девушкой, сидеть с ней на скамейке, с замиранием сердца ощущать ее упругое теплое бедро… А вовсе не штудировать работы классиков марксизма-ленинизма. Тем более что девушки у него не было, и все его существо требовало поскорее ею обзавестись.

Да и вообще, учиться Юлий не любил и не умел. Ему, например, проще было сочинить песню самому, чем подобрать и выучить чужую. В связи с этим к двадцати годам он насочинял их уже несколько десятков, чувствуя себя непризнанным гением и ставя в один ряд со своими кумирами – английскими «Битлз» и отечественной «Машиной времени». Так что грезил он этой весной не только о любви, но и о всемирной славе.

Его голову переполняли рифмы и мелодии, а гитара, сиротливо прикорнувшая возле комода, взывала к тому, чтобы он положил все это на аккорды. Но учебник грубо отодвигал ненаписанные песни в темный угол сознания, заполняя рассудок ленинской теорией имманентного и спонтанного самодвижения, содержащего внутренние импульсы, в результате которых становилось ясно, что можно говорить о переходе от определенных ступеней бытия к…