– Как же «не виноваты»? Тухлой капустой торгуют, людей потравили, – опять насторожился сержант.

– Какой капуста?! Я тебе завтра из эпидема анализ принесу, все там в порядке будет, атвечаю. У нас продавцов не хватает на прилавках, где я людей вазьму, да? Не дай пропасть, товарищ дарагой!

Милиционер помолчал для солидности, как бы демонстрируя напряженную борьбу мужской дружбы со служебной инструкцией.

– Ну, черт с тобой. Но только если обещаешь, что завтра постановление принесешь со станции.

– Мамой клянусь! Сержант повернулся к камере:

– Пак, Югай, на выход!

– Вай, спасибо, Сергей-джян!

Кореянка, проходя мимо Меня, пробормотала вполголоса:

– Слышь, ты, поп, переведи этой сучке японской: ее счастье, а то бы до утра не дожила.

Мень никак не отреагировал, молча глядя перед собой. Кореянки и их спаситель ушли. Милиционер Сергей немного помедлил, поглядывая то на сидельцев, то на закипающий чайник на плитке, потом развернул пакет, достал оттуда палку дефицитной сырокопченой колбасы, примерился ножом и отрезал несколько ломтиков. Затем также поступил с квадратной буханкой хлеба. Водрузив колбасу на хлеб, он положил бутерброды на газету и молча протянул их сквозь решетку. Мень принял еду и дистанционно осенил стража порядка крестным знамением.

– Спасибо, сын мой, – сказал он и громко начал молитву: – Сый благословен…

– Э, э! Вы это прекратите! – испугался страж. – Опять за свое?!

Мень замолчал, усмехнулся в бороду, и все трое принялись за трапезу. Настроение у Йоко поднялось еще больше, когда она получила вдобавок крепкого сладкого чая в алюминиевой кружке.

Милиционер Сергей подкрутил громкость телевизора. Из динамиков раздалась мелодия заставки программы «В мире животных». Сержант сунул руки под мышки и задремал.

– Скажи-ка мне, сестра Йоко, – Мень откинулся, прислонился удобно спиной к обшарпанной стене и сложил руки на животе, – что тебя так сильно гложет?

Йоко не удивилась. Она ответила просто:

– Я предала мужа. Я не хотела. Просто я… Я только хотела…

Вдруг она почувствовала, что из глаз побежали слезы. Она тихонько завыла и стала покачиваться взад-вперед.

– Ну-ну, – нахмурился Мень, подался к ней, положил на голову руку и нараспев зашептал что-то по-русски.

Йоко прекратила плакать и сидела неподвижно, глядя перед собой. Все эти странные слова она уже слышала когда-то. От кого? Может быть, от тетушки?

– Все будет хорошо, – закончив молитву, сказал священник просто, по-мирскому. – Какой ты веры, сестра?

– Сама теперь не знаю, Александер-сан, – негромко отозвалась Йоко. – Я была воспитана согласно канонам буддизма и католицизма, а в последнее время… – Она задумалась. – Разные восточные философии, мистицизм… Астрология еще.

– Я почему-то так и думал, – кивнул Мень. – Нет, я тебя не осуждаю. Меня самого постоянно обвиняют в униатстве, обзывают ойкуменистом, говорят, что я умышленно смешиваю свет с тьмою. – Мень тихонько посмеялся. – А как же иначе? Что, разве на нашей многострадальной земле царит лишь свет? Или вечно главенствует тьма?

…Они проговорили всю ночь. Мень говорил о вере, об оккультизме, о живом Слове, о буддизме, о смысле жизни и смысле смерти и даже о юморе Христа. Иногда он упрощал, не зная, как перевести какие-то слова или целые фразы на английский, и все равно Йоко была потрясена. Казалось, он знал все обо всем.

Точнее, он точно знал, что хорошо, а что плохо, а ведь это главное. И верность этого знания не вызывала у нее сомнений. Она задавала вопросы и получала четкие и ясные ответы. Он не обращал ее в свою веру, не давал советов или благословения, он просто говорил, и его слова, словно чистая родниковая вода, вымывали из души Йоко накопившиеся за сорок семь лет шлаки.

Забрезжило утро. Сержант в очередной раз опасно накренился влево, вздрогнул и проснулся. Просмотрев какой-то журнал, он строго сказал священнику:

– Мень, на выход с вещами.

Йоко стало так жаль, что он уходит, как будто это был член ее семьи, брат или отец. Забыв все правила этикета, она схватила его ладонь двумя руками.

– Александер-сан, вы позволите вам писать?

– Конечно, сестра.

Мень попросил у милиционера листок и ручку, написал адрес и протянул его Йоко.

– У вас есть, кому позвонить в России, кто мог бы помочь вызволить вас отсюда?

– Конечно! – воскликнула она, только сейчас вспомнив о Галине Брежневой. Но тут же сникла. Вряд ли дочь главного коммуниста страны станет слушать опального служителя культа или его друзей. – На днях я познакомилась с… Галой, дочерью вашего… – У нее вылетело из головы, как называется высший коммунистический чин, и потому она только показала пальцем вверх.

– Понятно. Не продолжайте. – Мень оглянулся на милиционера. – Сделаю, что смогу.

– Спасибо.

Мень помолчал. Потом сказал:

– Сестра Йоко, хотите совет?

– Да! – с радостной улыбкой воскликнула Йоко, как будто он предлагал ей все царства земные.

Милиционер театрально нахмурился, нетерпеливо постукивая пальцами по столу.

– Если сможете, останьтесь на пару недель в России. Сейчас ваша душа пуста и девственна, как у ребенка. Ей надо наполниться. Все, что вы могли получить там, – священник неопределенно махнул рукой, – вы получили, но без сожаления расстались с этим грузом. Побудьте теперь немного здесь, пообщайтесь с людьми.

Он приобнял Йоко и погладил ее по голове – в точности так, как хотел, но не позволил себе, погладить Джон, когда она видела его в последний раз. Затем отец Александр развернулся и вышел из камеры.

– Как это, в деревенских домах? – не понимала Линда. – Мы будем жить в коттеджах?

– Ну, что-то вроде того, – краснея от стыда и злости, подтвердил Вепрев.

Они шли за Михаилом Николаевичем по вытоптанной дорожке вдоль главной и единственной улицы деревни Буркин-Буерак. Справа и слева высились сугробы в половину человеческого роста и выше, Линда ахала и под собачий лай из-за заборов фотографировала все подряд, как на экскурсии в индейскую резервацию. Пол, как мог, подыгрывал ей, однако на его лице, как и на лицах остальных «битлов», все чаще появлялось задумчивое выражение.

Слева раздались шум, кудахтанье, хлопанье крыльев, и Бронислав явственно осознал, что сейчас с ними приключится какая-то неприятность. Он уже свыкся с их неумолимой периодичностью.

В паре шагов от них в последних лучах нежаркого зимнего солнца грелись гуси, куры и один внушительных размеров индюк. Линда решила сделать снимок здоровенного матерого гуся анфас, забыв о правилах безопасности на сафари.

– Цыпа-цыпа-цып, – заворковала она ласково и сделала кистью такое движение, будто сыпет корм. Приблизилась к гусаку вплотную, села перед ним на корточки и… Ослепила вспышкой!

Гусь сначала просто не поверил в происходящее. Он обернулся к своему гарему. Пернатые одалиски потупились, не смея видеть позора властелина. А вот индюк издевательски закулдыкал, тряся мясистыми брылями.

Гусь медленно повернулся к Линде. Она наконец почувствовала неладное. Она протянула вперед ладонь и сказала:

– Ладно, ладно, чего вы, мистер…

Гусак два раза копнул ластами снег, пригнул голову и с шипением бросился на обидчицу. Линда завизжала и побежала вперед по дорожке. Гусь гнался за ней.

– Брось камеру! – крикнул Ринго.

Гусь настигал. Линда послушалась и швырнула фотоаппарат на снег в надежде, что гусь притормозит и обратит свою ярость на него. Но гусь был не так глуп и скорости не сбавил.

Пол и Джон согнулись от смеха, Ринго и Вепрев наблюдали за ситуацией с тревогой, но не знали, как поступить, и только Джордж и Михаил Николаевич кинулись вдогонку, выкрикивая:

– Кыш! Кыш!

Линда пересекла маленький деревянный мостик через овраг, повернула и скрылась за сугробами. Буркин добежал до мостика, резко остановился сам и схватил за руку Джорджа.