– Давай спасем «битлов» от позора, увезем их оттуда. Ко мне, в Томск. На самолете. На маленьком, как ты любишь.

– Слишком далеко, – покачал головой Якубович. – И почему обязательно на маленьком, почему не посадить на нормальный, «аэрофлотовский»?

– Кто им, интересно, разрешит? И мне… Поездом тоже нельзя, заметят, проверят документы и вернут со скандалом обратно. Нет, Леня, это возможно сделать только тайком. Украсть! И доставить как можно быстрее. Значит – на самолетике.

– Вот что, Мося, – Леонид начал говорить с легким возмущением, – ты что-то… – Но вдруг замолчал. Теперь мини-торнадо начало бешено вращаться уже в его сознании: «Это будет приключение! Настоящее приключение! В духе Жюля Верна!… А потом я напишу про это книгу… Сценарий… По нему снимут фильм… Канны. Венеция. „Оскар"!…»

Моисей Миронович заметил, что в глазах Леонида зажегся авантюрный огонек. Так было всегда, когда тот готовился предпринять что-то рискованное – без билета провести друга в Большой театр или прямо в метро познакомиться с красивой девушкой… Теперь ничто не могло его поколебать. Мучник был в этом уверен, ведь он и сам был сделан из того же теста.

– Только одно мне объясни, Мося, чем твой Томск лучше той, как ты выразился, Тмутаракани, куда их уже отправили?

– Да тем, что у нас зал на три тысячи человек, и он будет битком. Что Москва далеко, не остановит, а журналисты непуганые напишут.

– Так, – быстро кивнул Якубович. – Самолет возьмем на «Большом Грызлове», у меня ключи есть. – Он уже генерировал конкретный план действий. – Ты в какой гостинице? – Мучник назвал. – Хорошо, жди меня в девять и оденься потеплее. У тебя есть деньги на случай несговорчивости сторожа?

– Есть водка и икра.

– Еще лучше. До встречи.

Якубович пожал Мучнику руку и торопливо ушел.

Несмотря на обещания, Йоко посадили в изолятор временного содержания недалеко от аэропорта, в городке Домодедово, поскольку в самом аэропорту ИВС был переполнен.

В камере с решеткой во всю стену было относительно чисто, в соседях у Йоко оказались две женщины азиатской внешности и, к ее удивлению, мужчина в помятой черной рясе.

Напротив решетки стоял стол, за которым сидел милиционер и без интереса смотрел телевизор без звука. На черно-белом экране показывали Брежнева за трибуной. Он смотрел в зал и экономно двигал челюстями.

Женщина-азиатка посмотрела на Йоко с подозрением, потом пригляделась, улыбнулась и спросила:

– Аньен, ирыми муосимника?* [* Привет, как тебя зовут? (нор.)]

Йоко прекрасно поняла корейскую фразу. Но воспитание и зов крови предков, веками презиравших корейцев и считавших их низшей расой, «бакачон», заставили ее высокомерно бросить по-японски:

– Вакаримасэн*. [* Не понимаю (яп.).]

Судя по глазам кореянки, в которых дружелюбие сменилось неприязнью, ей тоже не была чужда врожденная, воспринятая с молоком матери ненависть к оккупантам с острова Ниппон. Она наклонилась к подруге, и они зашептались по-русски, исподлобья поглядывая на Йоко. Та почувствовала себя неуютно.

Священник доброжелательно посмотрел на нее.

– Вы из Японии? – спросил он на английском.

– Да, я японка, но живу в Соединенных Штатах, – ответила она. – Меня зовут Йоко Оно, я супруга Джона Леннона. Из «Битлз». – Она значительно посмотрела на служителя церкви.

– Знаю их, слушал, очень нравятся, – покивал он. Он говорил медленно, долго подбирая слова. – А меня зовут Александр Мень, я православный священник.

– Рада познакомиться, – сказала Йоко вежливо и слегка поклонилась. Уважение к служителям церкви также было у нее в крови. Она решила, что обязана поддержать разговор. – Извините меня, пожалуйста, сэнсэй, быть может, мой вопрос нескромен, но как получилось, что вы очутились… Что вас поместили в эту камеру?

– Прошу вас, не называйте меня «сэнсэй», – попросил Мень. – Все мы братья и сестры. Просто Александр. А что касается этой каталажки… Вообще-то, по тюремным законам возбраняется выспрашивать о причине попадания за решетку, но вам я скажу. – Он посмотрел Йоко в глаза, чем очень ее смутил.

Но она отбросила вековые традиции этикета и так же прямо и дружелюбно посмотрела священнику в лицо. Ей почему-то стало тепло и хорошо, как в детстве, когда она сидела в деревянной офуро**. [** Японская ванна, предназначенная для банных процедур.]

– Все просто: очередной донос. Я приехал в аэропорт, чтобы встретить друга, сам я служу в Новой Деревне, недалеко отсюда. Он привез мне мои книги, изданные в Брюсселе. А в нашей стране за это наказывают.

– Как, Александер-сан, вас арестовали за то, что вы издаетесь за рубежом, а не в России?

– Именно так. Но долго я здесь не задержусь. По закону я ни в чем не виноват, но власти не упускают возможности меня повоспитывать.

– О чем базар?! – рявкнул на него милиционер.

– Госпожа Оно поинтересовалась, долго и я тут пробуду, и я объяснил ей, что завтра меня выпустят. Как всегда.

– Еще неизвестно, выпустят лиа-ав, – с зевком заметил милиционер.

Кореянка на соседних нарах демонстративно достала цветной носовой платок и трубно высморкалась. Йоко поморщилась. Вторая кореянка встала и подошла к решетке. По пути она нарочно толкнула Йоко бедром в спину, да так сильно, что та, чтобы не упасть, еле успела выставить перед собой руку – и уперлась в грудь священника.

Йоко резко встала, громко выругалась и схватила обидчицу за черный хвост грязных жирных волос. Та хрипло взвизгнула.

– А ну успокоились, живо! – Милиционер вскочил и ударил несколько раз палкой по решетке. Та загудела. – Я вам покажу, бля! Цирк здесь устроили! Обезьяны, бля!

Отец Александр взял Йоко за руку, отцепил ее от черной гривы и, делая другой рукой успокаивающие жесты милиционеру, усадил японку на место. Та, тяжело дыша, села.

Кореянка, даже не оглянувшись, как ни в чем не бывало, обратилась к охраннику:

– Начальник, а когда кормежка будет?

– А вот я тебя сейчас твоей долбаной камчой и накормлю, – пригрозил милиционер.

– Кимчи, – поправила заключенная.

– Это ж надо, – не слушая ее, обратился милиционер к Меню, – на рынке отравой торгуют, шесть человек в больницу попали на промывание после капусты их кореянской!

– Да не от капусты это, – подала голос вторая торговка. – Это ваши бабки местные пирожки с крысятиной продают. Вот кого сажайте.

– Это санэпидемстанция разберется, где тут крысятина, а где капуста. – Милиционер опять сел и забросил ноги на стол.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнул охранник, опустил ноги на пол и поправил на поясе кобуру.

Вошел хорошо одетый человек ярко выраженной кавказской внешности. На нем были меховая кепка-аэродром, дорогая дубленка и фирменные джинсы, гармошкой заправленные в сапоги. Посетитель был гордым обладателем внушительного носа и златозубой улыбки.

– Вай, здравствуй, дарагой Сергей Николаич! – закричал он с порога. – Сидишь апять адын, как арел, вот я тибе гостинец принес, закусить-выпить па-челавечески.

Он подошел к столу и поставил на него булькающий замасленный бумажный пакет.

В отделении запахло копченостями и зеленью. Сержант строго посмотрел на посетителя и сказал с напускной официальностью:

– Аликпер Адыге… зялович, здесь опорный пункт, я на службе, какие еще закусить-выпить?

Было, однако, видно, что гостинцем он доволен.

– А-а, апорный пункт говоришь, чалям баш*. Панимаю, дарагой. Домой возьмешь, деток покормишь. Присесть магу?

Не дожидаясь разрешения, кавказский гость уселся на стул спиной к решетке. Йоко заметила, как возбужденно зашептались кореянки, одна из них стала медленно засовывать ноги в валенки. [* Капуста вместо головы, пустоголовый (азер.).]

– Вы по делу, Аликпер, э-э…

– Да какие у миня дела? У вас дела, у меня так, делишки… – От глаз Йоко не ускользнуло, как азербайджанец наклонился и сунул что-то подлежащую на столе газету «Правда». – Паслушай, Сергей Николаич, отпусти маих девачек, прашу как брата, не винаваты ани.