На циферблате 21:45. Прошло примерно 15 минут, как я здесь. Довлеющее ощущение от забранного у работы времени накатывает вместе со светом лампочки из-за спины. Осмотрев мимолетно палец, выдвигаюсь по замысловатой с острыми углами кишке назад. Меня встречает полупустая кухня и весело щебечущий бар. Занят лишь один стол, тот, что в самом дальнем углу, с вызывающими глазами и суверенным обращением много пожившего и состоявшегося (главное в деньгах и через живот) мужчиной. Светлана Николаевна на своем месте подзывает меня зачем-то. В течении дня мне толком не приходилось с ней видеться, создалось даже на миг чувство, что она куда-то убежала или спряталась, чтобы не работать. Но такое подозрение я, скорее, могу применить к самому себе – не к ней. Что она собирается мне сказать? Дежурные фразы: «ты хороший работник, но должен прикладывать больше усилий»? или «ты уволен, бестолочь»? или, может быть, «отлижи мне»? От последней фразы я расплываюсь в улыбке – настолько смешным кажется сюжет, если бы он действительно произошел.

– Ну, Саш, как тебе первый день здесь? – незамысловатое начало и ее участие почти не читается, но это не те дежурные слова, что я ждал. Даже в среде банальности – банальность, не жизнь, а скотоводство.

– Нормально, Настя мне уже кое-что показала, объяснила, как работать с кипером. Поэтому… не знаю, все хорошо. А! Вот только палец порезал, но мне уже помогли. Катя помогла. Можно считать, что и с ребятами уже познакомился, – оканчиваю свой короткий монолог, увидев на ее лице скуку. И скука, вместо того, чтобы стать третьим участником диалога, прошла по лицу рябью. Последовавшая моя пауза – ей приглашение начать говорить.

– Я рада, молодец!, – на вот, открой ротик, возьми ложечку, проглоти порцию, ведь давно не ел свежего пиздежа, проголодался поди, – Так, гляди, с завтрашнего дня работаем в закрытом режиме. Ну, то есть гостей обслуживаем только в помещении ресторана. Тут. В городе. Да и не только в городе. Болячка новая появилась. Власти рестораны вообще закрыть теперь хотят, но никаких пока приказов не выходило, поэтому работаем также. Но уже без веранды. Завтра еще выставим, но пораньше просто ее уберем. А так – все. Понял?

– Да, понятно, – этот ответ мне кажется единственным, который бы она приняла.

– А вообще из тебя может получиться неплохой официант. У тебя для этого все есть: ты такой, веселый, и умеешь гостей обслужить, – она прибавляет к своей речи улыбку. Улыбку, являющуюся здесь обязательной, обязательной составной частью высказывания.

– Хаха, ну это, конечно, заманчиво – остаться официантом.

– Ну да, а чего? Официанты нормально зарабатывать умеют, – пауза, которую я не пытаюсь заполнить, – ладно, иди сходи на верх, там надо Максиму помочь веранду убрать.

– Ага.

Разворот на 180* на ступнях: ее лицо – в фокусе на старте, на секунду в глазах – размытые мазки пасмурного цвета зала, которые встают на место уже изображение выходной арки с темным проходом за ней. Дорога начинается с шага.

Максим встречает меня у любимой скамейке, курит, развернут спиною, получается лишь улавливать красный огонек его сигареты, который периодически – ярче, вырывается из ставшего насыщенней сумрака, который захватил собою все кроме этого пятнышка: с выключенными лампочками и отсутствующей полифонией из бог весть как работающего магнитофона веранду, всю эту косую улицу, в доме напротив которого, удивительно, но нет горящих окон и даже напротив, там, где казалось бы должна кипеть жизнь, все тихо, видны только смутные человеческие очертания на парковой аллее, которые моя фантазия легко превращает в скользящих меж деревьев призраков, интересно, что они в массе своей передвигаются группами и не спешат, но не удается различать их рук – чему я искренне радуюсь, этот факт добавляет достоверности тому образу, что возник у меня в голове. Теплый ветер овевает остро еще влажные от пота уголки футболки, морозится немного даже лоб, вспревший в беготне нижнего. Этот внешний осмотр заканчивается вместе с сигаретой, которую Максим докуривает и выбрасывает отработанным движением в ближнюю ко мне урну пальцами ведущей руки. С полубока разворачивается весь и приветствует хитрой ухмылкой.

– Ну что ты стоишь? Пойдем. Надо тут столы убрать. Знаешь, как это делается? – говорит, не глядя, проходив в упор, но мимо, к столам еще раскиданным по деревянному настилу.

– Неа, – конечно я не знаю, как это делается, но с первых слов узнаю эту тональность, что является своеобразным приглашением на партию в нашу общинную мужскую игру. Правила ее я прекрасно знаю: смешно пошутить и вместе посмеяться над другим, выигрывает тут тот, кто шутит смешно. Годы тренировок помогли выработать несколько приемов, которые, конечно, не делают тебя победителем (тут действительно нужны тренировки, отработка и некая, может быть из детства, склонность), но покрывают тебя прозрачным слоем адамантия… короче, делают тебя практически неуязвимым. Для этого ты должен не принимать всерьез того, что тебе говорят, все переводить в шутку, а любое обвинение, если оно правдиво, признавать, это обезоруживает оппонентов, но главным, секретным элементом этого ментального сплава является самоирония, она убирает к тебе всякие вопросы, ведь если смешнее всех остальных именно ты смеешься сам над собой, то смысл другому шутить?

Его тональность передается мне, сигналы синхронизируются, но соединение идет с помехами: коннекторы, которые стоят на его выходных соединительных кабелях еще прошлой модели, истончились со временем, чувствуется, что на нормальной мощности, в рабочем режиме не работали давно (Легкий механический шум. С треском. Как в видео плохого качества в голове, не хватает только гнусавого голоса диктора, который за микрофоном отчитывает звонкими звуками оперативную сводку.), но с высоковольтным щелканием, с естественным лагом надстройка проходит, приоткрывает, спаивает конкретные дендриты. Теперь мы, имеющие одну общую дискретную часть кода, можем договаривать друг за другом отдельные слова, и даже, правда редко, движения – желание уйти вправо возникло внезапно, через секунду Максим шатнулся в ту же сторону тоже, оглянулся, пригласив, по сути, к столу, и, взяв за край свой, пока я бился о вопрос, как собрать столешницу, единственным отработанным приемом сложил его вдвое, – но связь только этим и ограничена. В старых манускриптах упоминались способы, которыми можно очистить контакты нейронов от пыли для лучшей между собой склейки, но никто из наших героев о них, пока что, не знал.

– Да я так тут все один уберу, пока ты возиться будешь. Помощник, лять! – и смех, к которому я присоединяюсь, чтобы не допустить обиду вглубь.

– Нет, ну так подойди и помоги мне, – бросаю операции со столом и призывно разворачиваюсь. Он выдвигается в мою сторону, пробурчав что-то неразборчивое под нос.

– Смотри, – и первым делом смахивает со стола крошки, – потом берешь эту часть. Видишь? – Да. – Вот, и двигаешь на себя вот так, а потом вбок. Все, можно заносить.

В его объяснениях я ничего для себя не понял, но передо мной вместо стола появилась прямоугольная деревянная и с ножками конструкция, сбоку которой замысловатым образом была прикреплена столешница, бывшая раньше сверху, на секунду среди нас возникла пауза, занятая созерцанием этого мужского творения, в глазах создавшего – почти шедевра.

– И куда ее нести? – я говорю это смиренно, своим обычным голосом, выключив свой кликаианский режим поведения.

– Где громилу брали помнишь? Вот туда и неси.

И вся наша следующая работа, следующие 30 минут строится на этих простых, туда-сюда движениях, и каждый раз, оказываясь на веранде, я делаю глубокий вдох, чтобы насладиться вкусом вечернего уличного воздуха, и пару раз озадаченно нахожу за закрытыми глазами правильной формой каре, темные Катины волосы, и тот запах, который раньше искал, сейчас как будто оседает в верхних частях полости носа, на рецепторах, эпителии, зажимаю, двигаю, сморкаюсь им – пытаюсь сбросить с себя эту кажущуюся ненужной иллюзию, но частицы ее никуда не деваются и каждый вздох теперь рождает из короткого промежутка памяти слайд с ней, на которые мое сознание, как в кинотеатре, заняв центральное (и единственное здесь) место, алчуще смотрит, что разрушает гладкость моих движений, делает их ход прерывистым, а меня подозрительным для внешнего наблюдателя (а ведь за сегодня я уже несколько раз позволяю себе такое, неужели прошлые редкие эпизоды этой оторванности от реальности были симптомами наступающей… наступающего чего? Смогу ли я позже самостоятельно двигаться или это сродни какому-то заболеванию? Вирусу? Не откажет ли в конце сердце? Оно и сейчас кажется стучит гулко, кажется, что я как будто бы вижу, как оно оттягивает с каждым стуком необычно далеко кожу, каждый его удар – и силуэт на груди слева четче, дальше, вот сейчас он на миллиметр больше, а сейчас – еще на на чуть-чуть, уже соски стягиваются к растущему из грудной клетки эпицентру. Что это? Заразно ли это и долго мне ходить с этим мучиться?), я хватаюсь за реальность, как за ниточку, смахиваю с себя наваждение и стараюсь сосредоточиться на задании, которое было дано, спасает ограниченное количество кадров с ее участием, хранящихся в коридорах полушарий, серии начинают повторяться уже к моменту, когда мною впихнут в чулан стол и пора возвращаться. К четвертому циклу, состоящему все также, из тех же фотографий, приходит усталость и в кинотеатре начинает постепенно тухнуть свет, внутренний проектор, побеждено, отступает, подменяясь захватывающей все реальностью. Думается, что мне лучше мыслями к ее образу больше не приближаться, потому что он имеет магическую силу, силу звездного, нет, силу черной дыры притяжения, всасывания, разверстается перед лицом сознания, когда нервный импульс проходит хотя бы в иоктометре от. С размышлениями об этом я начинаю бояться уходить с улицы, спускаться вниз, приближаться к кухне, повстречаться с ней взглядом, потому что своим лицом, глазами, запахом она будет обновлять свой во мне силуэт, актуализировать его во внутренней жизни, что обязательно приведет к захвату им моей внешней компоненты.