Пишу короткое СМС другу и сажусь в машину. До дома отца отсюда совсем недолго ехать. Нужно и правда заскочить к нему. Упрямый старик только говорит, что пьет таблетки, а на деле считает, что они ему не нужны.

– Ты через Владивосток, что ль, ехал? – ворчливо жалуется, как только открыл дверь.

Закатываю глаза. Ну что за человек?

– Нет, через Нижневартовск. У них, оказывается, уже снег выпал, – язвлю и сразу на кухню иду.

Как знал. Лекарства не пьет.

Спиной чувствую приближение отца. Хромает, тяжело дышит. Но у него, якобы, все прекрасно.

На ладонь из таблетницы забираю три капсулы и протягиваю папе. Отец хмурится, но сдается.

Удивительно, раньше от его взгляда все поджилки тряслись. Казался себе вечным пацаном, у которого сердце замирало, стоило очутиться в кабинете.

А сейчас и прикрикнуть могу. В каком-то смысле уже имею над ним власть. Управление фирмы и филиалов практически на мне, хоть и не практикую. Отец редко выходит из дома: тяжело долго стоять и тем более ходить.

Я стал вне его контроля, а он зависим от меня.

Но нужен мне мой старик. Родня. И ворчит он все же забавно.

– Пей, – повторяю, когда отец морщится и застывает.

Вот упрямец!

– Да все со мной хорошо.

Не комментирую. Стою с этими таблетками в руках, и глазами продавливаю.

Да, я тоже так могу, отец. Научился. Учитель хороший был, с детства тренировал.

– Щенок, – хмыкаю на его реплику.

Папа забирает капсулы из раскрытой ладони и запивает водой.

– Я тебе сиделку найму.

– Только попробуй! – выкрикивает.

Ковыляя, идет в свой кабинет. Я за ним. Готов получить очередной выговор, что сделал что-то не так. В этот момент нужно просто кивать и поддакивать. Отец успокаивается, и я могу сказать хоть слово.

Ему лишь нужно выговориться. И да, делает он это в такой манере. Если не воспринимать все близко к сердцу, то все проходит идеально. Такой вот семейный вечер в семье Авериных.

Потом отец курит сигару и часто-часто пуляет в меня своим взглядом. Я что-то перебираю в бумагах и прекрасно чувствую его внимание на мне.

– Твой друг снова объявился.

Сжимаю карандаш. Тот трескается, разбрасывая невесомую пыль.

– Снова грабеж? – буквы перед глазами пляшут. Бурлящая ненависть брызжет изнутри фонтаном.

– А ты как думал? – со вздохом отвечает.

Мне мало информации. Понимаю, уже и незачем что-то знать, но я гонимый чувством мести. Она слепит, как уксусная кислота, пролитая на глаза.

– В розыске пока. Но по всем приметам и уликам он.

– Откуда информация?

Аверин-старший бросает такой взгляд, после которого мне становится все понятно.

– Надо было его еще пять лет назад засадить за то, что сделал, – шепчу под нос.

Гнев поднимается из живота к горлу, как муть со дна озера. Ил, не дающий моему телу функционировать.

Отец молчит. Это молчание о чем-то и про что-то.

– Скажешь, я неправ? – вскакиваю с места.

Удобное кресло будто обложено тлеющими углями.

– Или Белинский не решился? Удивлен, что это все же не случилось. Он ведь такой правильный и честный.

Снова вязкое молчание. Облизывает меня и затыкает собой органы дыхания.

Я завис. Как дурак уставился на отца.

– Саше нужно было говорить. Не замалчивать. А ты… не дал мне ей помочь!

Звучу жалко. Обвиняю. Хотя сейчас прекрасно знаю, что надо было отстоять свое право. Отстоять нас.

Нужно было тоже говорить. Орать, кричать, я не знаю…

А я молча принял рабские условия отца.

Ненавидел ли я его за это? Еще как. Но время шло, боль не утихала, лишь притуплялась. Потом авария. Взросление.

– Чтобы говорить, нужен повод.

Философ, блядь.

– А его не было?!

Грудная клетка, как у марафонца в сотом забеге. Она поднимается до мозга, опускается до кишок. И голову зверски кружит.

Все еще живо во мне.

– Ты чего-то не договариваешь?

– А нечего договаривать. Ты просил вытащить твою лисицу. Я сделал, как обещал. Меня мало заботило случившееся.

– А что случилось?

– Я не знаю. Может, и ничего.

– Как это?

Отец недовольно вздыхает. Пытается встать. Не получается, и он плюхается обратно в свое широкое кресло. Оно еще с тех времен, когда я мальчишкой стоял перед столом и слушал жесткие наставления. Дрожал, боялся, в глаза смотреть физически не мог.

Папа мечется на одном месте. Раздумывает. Взгляд летает мухой по комнате.

Меня бьет молнией от его поведения, которое ему не свойственно.

Хожу по грани, чтобы нужные ответы уже просто-напросто вытрясти.

Эти гребаные ответы, которые теперь как красная тряпка для быка. Догнать бы, а тореадор убегает.

– Слушай, раз Белинский промолчал и замял, значит, ничего и не было. Мои люди ничего не говорили. Отвезли прокурорскую дочь к дому и вернулись. Все.

Записываю его слова в память будто на пленку. Куча помех, шипение и смертельная тахикардия.

– Позора, может, не хотел? Что ты опять начал? – добавляет нервно. Срывается.

– Что именно сказали твои люди? – кричу. Тон угрожающий.

В груди настоящий шторм. Подкидывает от ветра, кости гнутся, вены вырываются с корнем.

– Ни-че-го!

– А если бы что-то было, то сказали?

Отцу уже можно и не отвечать. Все вижу. Читаю по лицу.

– Конечно, сказали. Чтобы ты был в курсе и в случае чего имел козырь в рукаве, – проговариваю то, что прочитал.

Тошно. Предрвотное состояние до спазмов в желудке и кислотного привкуса во рту.

– Мои люди не сказали, я не спрашивал. Было неинтересно. На этом все.

Запускаю пальцы в волосы, тормошу сам себя за голову. Оторвать бы ее к херам, чтобы ничего не помнить, не знать и не видеть.

Как переварить услышанное? Как справиться?

Сам виноват.

Правду никто не говорил, я вопросов не задавал. Произошедшее выстроилось для меня само собой. Фактов «против» не было. Как и «за».

И все, сука, молчали. Поголовно, разрушив две жизни.

– Ты просил ее найти. Я выполнил. Больше Белинская тебя не касается.

Андрей Аверин.

– Станислав Андреевич, доброе утро. Не ожидали вас сегодня здесь.

– А я приехал, – бросаю небрежно с порога.

Быстрой походкой иду в кабинет, где раньше работал отец. Большой стол, за которым папа сидел в последний раз в вечер аварии, завален бумагами, компьютер с пылью. Нужно будет уволить уборщицу.

Вид на Неву из окна, хорошие рестораны неподалеку, гостиница, где отец любил останавливаться – все создано для того, чтобы остаться в Питере и, наконец, заняться делами фирмы. Без меня она пойдет ко дну. Либо ее растащат конкуренты. И хорошие связи Анварова не помогут.

Прохожу в кабинет, оглядываюсь. И тянет уже обратно, в Москву. Домой.

Тем летом, когда я переехал в Северную столицу, стояла ужасная погода. Дожди шли каждый день, как назло. Пасмурно, сыро и холодно. Из-за постоянно сизого цвета в глазах рябило, стоило увидеть яркое пятно.

Сердце рвалось обратно.

Я, как наркоман, испытывал ломку. Только мой наркотик намного хуже самого сильного и смертельного.

Вылечился как-то. Пришлось ампутировать чувства.

– Будут какие-то поручения? – дважды постучав, секретарь заходит и, мило сложив руки, бесцеремонно меня рассматривает.

Не помню, чтобы давал повода.

Раньше бы подмигнул, бросил острую шутку. Замутил, возможно. Сейчас лишь подмечаю непозволительно короткую юбку и рыжие, сука, волосы.

От этого огня сложно отодрать взгляд.

– Несколько лет назад мой отец перевел сюда своих сотрудников, – отвернувшись от наглой девицы, изучаю блики на Неве. Сегодня солнечно, наконец-то.

И что все нашли в этом Питере?

– Несколько – это сколько? Я работаю здесь только третий месяц, – ничем не прикрытый флирт раздражает. А я не в настроении. Могу уволить в следующую секунду.

Агрессивно делаю недовольный вдох.