Даниэль молча шел рядом, заложив руки за спину. «Жаль, — думал Гомолла, — парень не больно-то общительный, не умеет ладить с людьми».

«Слишком уж ты нос дерешь, — сказал он. — Ты должен поступать, как я, сердца надо завоевывать».

Друскат не ответил, только посмотрел на него. Как? Лишь с удивлением? Или же в его глазах сверкнула насмешка?

Когда они наконец поднялись по ступенькам на застекленную террасу трактира Анны Прайбиш, было, наверно, уже около часу. В глотке у всех пересохло и после проигранного сражения отчаянно разыгрался аппетит.

Трактир был на замке.

Гомолла стукнул кулаком в дверь, еще и еще раз. Наконец послышались шаги, дверь шаркнула по полу, затарахтел жестяной колокольчик в прихожей, на пороге появилась фройляйн Ида и благовоспитанно осведомилась, будто в трактир ломились абсолютно посторонние люди:

«Что вам угодно?»

Гомолла хлопнул в ладоши:

«Восемь жаждущих мужчин желают, во-первых, доброго дня, а во-вторых, быстрого обслуживания».

Фройляйн Ида, казалось, только теперь распознала, кто стоит перед дверью.

«Ах, это вы, господин Гомолла, — пролепетала она. — Как мило».

И честное слово, попыталась сделать маленький книксен.

«Мы хотим пить», — повторил Гомолла.

«Какая жалость, — огорчилась фройляйн Ида. — Я бы, конечно, охотно вас обслужила, но... — она оглянулась по сторонам и зашептала, будто выдавая секрет: — по случаю событий пить сегодня запрещено».

В самом деле, бургомистр распорядился отпускать спиртное только с восемнадцати часов. А тут несколько жаждущих и голодных представителей официальных властей стоят перед трактиром, и они вполне правомочны снять запрет.

«Пусти нас наконец в дом, — нетерпеливо сказал Даниэль. — Ты же прекрасно знаешь, товарищ Гомолла у нас в районе главный начальник».

Фройляйн Ида захлопала глазами.

«Ну и что? — а потом заявила: — Вчера вот почтальон пришел не ко времени, тоже пить хотел, путь и впрямь дальний, сами знаете, к тому же в форме ходит, и все равно Анна не сделала исключения. Мы ведь уже однажды потеряли лицензию, господин Гомолла».

Тут в передней появилась сама Анна Прайбиш. Она расправила на голове черный платок и воскликнула:

«Заходите, заходите, коли моей комнатой не брезгуете».

Мужчины, разумеется, согласились. Их провели в диковинную комнату. Даниэль попытался усадить Гомоллу так, чтобы высокий гость не углядел портрета Бисмарка. Тем не менее тот недружелюбно покосился на портрет и, покачав головой, обратился к Анне:

«Никак с ним не расстанешься!»

«Воспоминания... к политике все это отношения не имеет, личные воспоминания,» — мечтательно отозвалась Анна.

Однажды, Гомолла еще помнил, ей стало невмоготу в черном вдовьем уборе, он пособил с застежкой, но потом — черт побери, когда же это было? Он смотрел на старуху, старуха на него.

«Скоро на пенсию, Густав. По тебе видно», — сказала она.

Он вернул комплимент:

«Ты тоже не помолодела».

«Эх, молодость... чудесное время», — вздохнула Анна.

«Не для меня», — помрачнел Гомолла.

Но потом оба улыбнулись, почему — никто не понял. Они были на «ты», и никто этому не удивился: Анна издавна привыкла обращаться на «ты» ко всем посетителям, будь то ребенок, который просил шипучки, или знаменитый актер. Порой к ней заглядывали артисты и спрашивали угрей или старинные стулья. У Анны была поразительная память: она могла сказать, в чьи горницы в свое время перекочевала обстановка графского особняка, вот почему хорбекскую трактирщицу знали даже в самом Берлине, в кругах любителей старины.

Они улыбнулись друг другу — Гомолла и Анна, кому придет в голову, что у них есть общий секрет, что старики знакомы с той поры, когда Анна была уже, правда, не первой молодости, но гораздо моложе, чем теперь, и в пятьдесят еще бела и крепка телом, только вот он тогда не смог. Никак ему не забыть, до чего язвительно она смеялась, когда он бранил этого самого Бисмарка, чей портрет действовал ему на нервы, — собака-реакционер, говорят, каждый день лопал на завтрак по четыре яйца. Что ж, Гомолла искупил свое поражение, попозже, когда окреп... ай-ай-ай, старушка Анна, помнишь?

В ту субботу, весной шестидесятого года, Анна сказала:

«Ничего особенного предложить не можем — хлеб, яйца, шпик. Но, по-моему, это то, что нужно. У вас, поди, и так забот хватает».

Как и всегда, Анна Прайбиш была прекрасно осведомлена обо всем, что происходит в Хорбеке, слухи дошли до нее быстрее, чем Гомолла со своими людьми.

Они заказали яйца и шпик, и женщины удалились на кухню, снабдив гостей пивом и шнапсом.

Мужчины стали держать совет. Решили подкараулить траурную процессию на обратном пути, и пусть хоть полночь будет, документы в комитете лежат наготове — знай подписывай.

Друскат хотел непременно посчитаться со Штефаном, в одиночку, без посторонней помощи. Гомолла понимал, что самолюбие парня требует этого. Все они тоже хотели расквитаться, придется, правда, терпеть до вечера, ведь сейчас и двух нет.

Восемь мужчин сидели в комнате у Анны, курили и разговаривали, удивляясь, как хладнокровно Гомолла сносил свое нынешнее поражение.

«Мне, — сказал он, — еще не такое пережить довелось в свое время, когда нужно было решать: кто кого? А ведь сегодня этот вопрос давно решен...»

Он как раз собирался поведать о небывалых классовых битвах, но тут вдруг открылась дверь.

В комнату с ребенком на руках вошла Розмари. Она тогда помогала Друскатам по хозяйству. Писаная красотка, двадцать-то ей было ли? Вряд ли. Изящная, белокурые волосы, длинные, с рыжеватым отливом, да зеленоватые глаза — ох, ведьмочка. Даниэль как будто смутился. А мужчины многозначительно переглянулись. Гомолла не знал, насколько плоха была в ту пору жена Друската, как же могло ему прийти в голову, что Даниэль и эта рыжеватая вертихвостка, чего доброго... нет, это ему в голову не пришло, зато бросилось в глаза, что, прежде чем поздороваться, красотка весьма вызывающе оглядела мужчин.

Хрупкая девочка обхватила Розмари за шею, может испугалась такого количества людей. Друскат встал, взял малышку на руки, прижал к себе, потом осторожно поставил на ножки.

«Это моя дочка, Аня, товарищ Гомолла».

Потом попросил девочку — сколько ей тогда было? Года четыре, наверно:

«Скажи: здравствуйте!»

Девчушка несмело подала ручку всем присутствующим и тоненьким голоском поздоровалась.

«Боже святый, — растрогалась Анна Прайбиш, она как раз открыла дверь, чтобы впустить в комнату фройляйн Иду с подносом, — боже святый, кто же это отправил крошку в мужскую компанию? Иди к Анне, — поманила она, — иди!» — и обрадовалась, когда Аня со всех ног кинулась к ней и зарылась мордашкой ей в юбки. Анна взяла ребенка на руки, фройляйн Ида проворно накрыла на стол; потом хозяйка спросила, и голос ее звучал отнюдь не приветливо:

«В чем дело?»

Красавица потупилась, снова открыла глаза, посмотрела на хозяйку, всего один миг, и повернулась к Даниэлю:

«Ваша жена беспокоится. И потом... она себя плохо чувствует».

Затем она спросила старуху Прайбиш:

«Можно я ненадолго оставлю ребенка у тебя? Я еще не успела накормить скотину».

Анна сделала вид, будто просьба исходит от Друскатовой дочки.

«Ну конечно, — сказала она, лаская девочку, — конечно, ты останешься у Анны».

Розмари поблагодарила и ушла, Даниэль — следом за ней. Мужики опять переглянулись, Анна Прайбиш глубоко вздохнула, а фройляйн Ида шепнула Гомолле:

«Говорят, она вовсю спит с ним, дрянь эдакая, — а вслух проговорила: — Милая девушка».

Гости засмеялись. Тут Анна, забыв, что на коленях у нее дочка Друската, закричала: какая, мол, дикая затея накрывать этот стол на восемь персон и вообще она не потерпит никаких пересудов, пусть вся компания убирается в зал. Ребенок расплакался, и она принялась звонко целовать девочку:

«Ну что ты, лапушка моя, люди дурные, но старая Анна тебя любит».