— Чего, чего, — строптиво начала девушка, и вдруг в голосе её прорвались слезы. — Завтра на плиты пойду… Вот чего!.. И слушать не хочет. Тебе, говорит, забава, а мне план. Вот как он рассуждает…

Послышались сдержанные рыдания.

Мать и дочь заговорили так тихо, что уже ничего нельзя было разобрать. Девушка, кем-то сильно обиженная, плакала, а мать старалась успокоить ее. «Солнце глиной не залепишь…» — сердито сказала Варвара Михайловна.

Скоро голоса смолкли, щелкнул выключатель.

Утром Сергей умывался во дворе. По ступенькам высокого крылечка дробно простучали каблуки.

— На речку без меня не ходи! — послышался девичий голос. — Сама полью огород. И корову подою…

Охлупин обернулся. У крыльца стояла девушка лет восемнадцати. Его поразили голубые глаза такой ясности, что трудно было представить их отуманенными слезами. Светлые волосы она уложила в небрежный пышный узел, и казалось, что это сделано сознательно: небрежность прически очень шла к широкому смугловатому лицу. Короткие рукава пестрой блузки открывали загорелые руки.

Девушка заметила любопытный взгляд Сергея, смущенно поклонилась и торопливо пошла к воротам.

«Красивая! — подумал Сергей. — А чего же ты ночью плакала?»

После завтрака он пошел в артель повидать технорука. Оказалось, что технорук уехал с председателем в районный центр.

Захватив этюдник, Сергей пошел на старинные каменоломни.

Хотелось спросить Варвару Михайловну о рябиновой ветке на письменном столе, но уж очень расстроенным было и утром лицо хозяйки.

Цветущим лугом Сергей спустился к узенькой светлой речке с желтыми берегами и густыми зарослями ольхи. Посвистывали стрижи. Хотя еще сверкала роса, но в воздухе уже накапливался зной.

Начался лес. Стояла сенокосная пора, и в стороне виднелись цветные платья женщин, доносился звон литовок. Остро пахло свежим сеном. В воздухе мелькали стрекозы. Словно брызги воды, из-под ног разлетались кузнечики.

Узкой лесной дорогой, видно, пользовались только в покосные дни: высокая трава была чуть примята колесами. По сторонам стояли могучие березы, какие можно встретить в старинных парках. Скоро колесная дорога кончилась, вытянувшись в плотно утоптанную тропку, по которой и следовало идти до самых каменоломен. Она привела на просеку с высоковольтной линией, зараставшую березовым подлеском и шиповником. Охлупин присел на пенек.

Раздвинув кусты, на просеку вышел старик в синей рубашке, в сапогах, с узловатой можжевеловой палкой в руках и небольшой торбочкой за спиной. Из-под густых бровей сияли добрые серые глаза.

— Счастливо отдыхать, — сказал старик.

— Спасибо, — отозвался Сергей и предложил папиросу.

— Нет, сынок, свои курю, — ответил старик, удобно присаживаясь на траву возле пенька. Он достал расшитый бисером кисет и стал набивать табаком маленькую трубку с желтым костяным мундштуком.

Словоохотливый старик оказался жителем поселка мраморщиков. Звали его Кузьмой Прохоровичем. Узнав, зачем приехал в поселок Охлупин, он обрадовался.

— Ага, помнят, что тут старинные мастера живут, — пробормотал он в бороду, которую в разговоре все отводил в сторону, словно хотел отмахнуться от нее.

— Родился на мраморе, — сказал о себе Кузьма Прохорович, — борода от старости зеленеть начала, все на мраморе живу. В хорошее ты место приехал, жалеть не будешь. Мраморские работники славятся. Слышали, наши памятник другу Горького французскому писателю Анри Барбюсу делали. В Париже на могиле стоит. И моя долька в том памятнике есть. Мы тогда все лето лучшие блоки для памятника искали — самый хороший уральский камень отобрали, без трещины, без изъяна.

Кузьма Прохорович начал рассказывать о своих детях. У него два сына, оба — мастера по мрамору, от отцовской профессии не отступились. Дома почти не живут, по городам катаются — то зовут их дворец облицовывать, то жилой дом, то вокзал. Широко в жизнь мрамор пошел. Не то, что раньше, когда знали только ступени для особняков да плиты на могилы. Жаль, что сейчас сыновей дома нет. Не успели из Москвы приехать, где высотный дом облицовывали, как в Молотов вызвали: речной вокзал мрамором украшать.

Без сыновей скучно стало дома, вот и пошел змеевик искать. Подарок хочется одному хорошему человеку сделать, хоть чем-нибудь повеселить его.

Заговорили о мраморе, о камнях, о красоте их, оживающей в руках настоящего мастера. О всяком камне у Кузьмы Прохоровича имелась в запасе занятная история, со всяким камнем у него была связана какая-нибудь удача в жизни. И трудно было разобрать, где в его балагурстве кончалась правда и начиналась сказка.

Сергей поднялся.

— Ты где остановился, мил-человек? — спросил Кузьма Прохорович, тоже поднимаясь.

Сергей назвал.

Кузьма Прохорович переступил с ноги на ногу.

— Ты там обо мне молчи, — таинственно подмигивая и отводя в сторону бороду, попросил он. — Змеевик этот для дочки Шестопалихи ищу. Знатный был мастер ее отец, самый видный. В музее его работы держат. Так и называются — шестопаловские. У Нюрки отцовские руки и глазок острый… Сын в технику ударился, а дочка от камня отойти не может. Смотри-ка, девчонка, а камень к себе потянул… Так ты обо мне промолчи там. Будешь жить, мой дом не обходи. Может, и стариковская болтовня в чем поможет.

— Ладно, сохраню секрет, — пообещал Сергей, вспоминая рябиновую ветку на письменном столе. Не ошибся он, что попал в семью камнереза. Но не думал он, что мастером может оказаться эта девушка.

Они простились. Сергей двинулся дальше по тропке, а Кузьма Прохорович полез в кусты искать свой змеевик.

Лес впереди посветлел, и тропка вскоре вышла на линию железной дороги. По сторонам насыпи, до самых шпал, густо рос пахучий и высокий, по плечо иван-чай. Все видимое пространство ало пламенело. Жужжали шмели.

За насыпью начинался дремучий лес. Сочная трава на полянах была такая высокая и густая, что в нее страшно было шагнуть: запутаются ноги, не выберешься. Среди зелени забелели большие глыбы мрамора. «Похоже как будто великаны камешки бросали», — подумал Сергей. Чем дальше углублялся он в темноватый лес, тем чаще встречались небрежно разбросанные каменные глыбы.

Впереди послышался сухой частый перестук, словно не меньше десятка дятлов вперегонки бегали по стволам деревьев, разбивая острыми клювами кору. Началась проезжая автомобильная дорога, которая вскоре вывела к каменоломне.

Сергей подошел почти к краю и остановился. Перед ним открылся глубокий разрез с отвесными стенками. Ажурные передвижные краны легко перетаскивали, цепко захватив, большие сверкающие мраморные блоки, удивительно правильной кубической формы. Отовсюду слышалась веселая песня отбойных молотков. От солнечного света немного даже резало глаза, а тени поражали своей бархатной густотой.

Сергей присел, раскрыл этюдник.

Домой он вернулся поздно, опаленный солнцем, усталый, возбужденный увиденным.

Ему хотелось поговорить с Нюрой.

— Где ваша дочка? — спросил он Варвару Михайловну.

Она устало повела рукой:

— У подруг сидит… Опять до полночи пропоют.

— А ведь я к вам надолго. Работать в артели буду. Жильцом оставите?

— Знаю, что работать. Живите пока…

Сергей напился молока и сразу лег спать.

Председатель артели и технорук не вернулись и на следующий день из района. Сергей провел его за работой на каменоломнях.

Утром, проходя через горницу, Сергей увидел Нюру. Присев, она наливала в мраморное блюдечко молоко. О ее ноги терся пестрый, как яшма, котенок.

Умывшись, Сергей вошел в свою комнату и застал в ней девушку. Она стояла у письменного стола и рассматривала его этюды. Нюра не слышала шагов.

Сергей подождал, потом спросил:

— Нравятся?

Она вздрогнула и резко обернулась.

— Ведь это Егоша? — тихо спросила Нюра, показывая портрет мальчика с темными спутанными волосами и лукавыми карими глазами, сидевшего на камне, выставив острые исцарапанные коленки.

— Егоша?

— Сын сторожихи на каменоломне.