Хотел он ее не так часто, у него постоянно бывали молодые потаскухи и настоящие проститутки, которых владелец единственного в Пайбухе предприятия привозил из города. Дома его ждала жена, которую Василий Кондратьевич сильно бил, если она раскрывала рот. Лет через пять он таки отбил старой жене почки, и она умерла. Тогда Василий перевел Глафиру в статус сожительницы и по совместительству боксерской грушей. Нужно же было на ком-то срывать свою злобу. Глашка была покладистой, все загулы Кондратьевича воспринимала как само собой разумеющееся. Бил он ее порой жестоко, от того, что дела лесного бизнеса шли все хуже, а он старел, на молодых потаскух требовалось все больше денег. Цеплялся бывало за любую мелочь: плохо вымытый пол, недосоленный борщ, за грустный взгляд, в общем, за все, что угодно.

– Вы директором леспромхоза были и при советской власти? – спросила Колбина, усаживаясь за стол в гостиной.

– Нет, всего лишь бригадиром. Смысла тогда в начальство лезть не было. Тогда, если план перевыполняли, я тысячу получал, а директор – всего триста пятьдесят, и он не хозяин производства, а так. Сегодня один директор, завтра другой, я же всегда тут был и всю кухню лучше всех знал. Глашка-стерва, липового меда принеси, гостью таким медом не потчуют.

– Как же вы во главе производства встали? – произнесла Полина и ее рука легла на старческую руку, чтобы контакт был ближе.

Перед глазами хранительницы появилась видение, как прямо у правления Леспромхоза, подогнав грузовик, груженный ящиками с водкой, Василий Кондратьевич меняет ее на приватизационные ваучеры.

– Так на то ум нужен, девонька моя, – сказал дед Василий и видение ушло в туман. – Выкупил я тогда леспромхоз и преобразовал в ЗАО «Дружба».

После получаса разговора Колбина знала про главу местной администрации многое и начала собираться уходить.

– Пойду я, а то поздно уже.

– Как так пойду, ты же в баню пришла? Там все уже готово. Глашка тебя сейчас так распарит, всю жизнь вспоминать будешь.

Баня действительно была роскошная, в духе 90-х годов, с большим и маленьким бассейном. Большой, правда, теперь стоял пустым, чистить его двадцатиметровую длину у Глафиры не хватало сил.

– Смотри, какой предбанник, – все хвастался бывший хозяин леспромхоза. – Вот этого лося я сам лично добыл, – указал он на голову животного на стене. – Мы же тогда охотниками были, все местные ребята, которые крепко стояли на ногах, ко мне съезжались. Весело то как было, как мы тогда в девяностые куролесили.

Взгляд Полины снова затуманился, и она увидела визжащих молодых девчат, плескающихся в бассейне, с разудалыми крепкими мужиками с толстыми золотыми цепями на шеях. Менялись похожие картинки, вдруг хранительницу зацепила одна девчушка в школьном платье с алой лентой «выпускница».

– Привез, Василий Кондратьевич, – сказал вошедший в баню водитель. – Возле школы подобрал, обещал до дома подвезти.

– Молодец, Генка, получишь три отгула, – изрек пьяный хозяин леспромхоза, который сидел за столом с двумя своими товарищами.

Гости были пятидесятилетние нужные люди – начальник районной милиции и начальник лесоохраны. Уже распаренные в бане, они, завернутые в простыни, пили водку и закусывали шашлыком.

– Ты Сережки Копытова дочка? – спросил Василий жавшуюся в углу девушку. – Лопоухий такой, на пилораме работает. Я с тобой на счет отца хотел поговорить, поэтому ты здесь. Тебя как зовут?

– Маша.

– Мария, значит, а мамка твоя Нюрка, – все выспрашивал Кондратьевич. – Мамка ее подо мной уже была, – тихонько пояснил он своим собутыльникам.

– Хороша Маша, да не наша, а как будет наша, станет как Параша, – исковеркал пословицу майор милиции и рассмеялся собственной глупости. – Садись к нам, будем обмывать твой аттестат зрелости, – взяв Марию за руку, он усадил ее рядом с собой. – Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, недавно исполнилось.

– Возраст согласия прошел, значит его спрашивать не нужно, – веселился мент, поднося девушке рюмку с водкой.

– Я никогда не пила, – застеснялась бывшая ученица.

– Сегодня можно, я разрешаю, – сказал Василий, словно скидывая шубу с барского плеча. – За твой аттестат! Наливай по второй без перерыва. Знаешь, что я хочу тебе, Маша, сказать. Папка твой совсем плохой работник стал, пьет, дебоширит. Уволю я его, наверное.

– А я посажу, – смеясь, влез в разговор мент.

– Тише, Боров, не мешай мне разъяснительную работу вести, – угомонил его владелец ЗАО «Дружба». – Мамка твоя же безработная, огородом занимается. Как вы жить будете? Пьем за жизнь!

– Мой папа тихий, если и выпьет, то спать ложится и все, – заспорила, расхрабрившись от выпитой водки, девушка.

– Это он дома тихий, а на работе он другой. Как нам быть, чтобы его не увольнять? Ты должна ему помочь.

– Как?

– Ничего сложного. Давайте выпьем за помощь! Пойдемте все вместе помогать в комнату отдыха.

– Раздевайся, Мария, – произнес смешливый майор, когда они зашли в комнату, где стояла огромная кровать.

– Зачем? – только и успела произнести бестолковая девушка, как ее повалили на кровать.

– Обожди, обожди, майор, – принялся осаживать Кондратьевич неугомонного мента. – Она сама сейчас все будет делать.

– Зачем мне сама, так интересней, – стаскивая с девушки платье, проговорил Боров. – Держите ей ноги! Вот так, вот так, моя крошка, не дергайся, – причитал он, всовывая член в тугое девичье влагалище, навалившись на нее толстым животом. – Все уже случилось.

Майор почти сразу с хрюканьем кончил. На Машу лег молчаливый начальник лесоохраны. Василий Кондратьевич, как радушный хозяин, был в очереди последним. Они оставили девушку с собой до утра встречать первый после школы рассвет. Напоили ее до одури и делили ее на троих во все дырки. Утром же владелец бывшего леспромхоза пообещал оставить ее отца на работе и даже выписать ему премию.

Видение прекратилось, хранительница вздрогнула и посмотрела на хозяина дома недобрым взглядом.

– Этого кабана тоже ты добыл? – спросила она, переходя на «ты», все уважение к хозяину дома у нее исчезло.

– Нет, его один мент по кличке Боров подстрелил, – улыбнувшись воспоминаниям, произнес Кондратьевич. – Вот хохма была! Боров кабана убил, как мы тогда все ржали. Глашка, иди Полинку попарь, а я в предбаннике посижу, медовухи выпью.

Глафира мягко обрабатывала березовым веничком Колбину, лежащую на полке, уже второй раз. После первого раза, который был намного жестче, Полина выбежала из парной голышом и прыгнула в маленький бассейн с холодной водой. Испытав перепад температур, она будто заново родилась. Теперь же хранительница млела от мягких ударов березовых листьев по груди и животу, ее молодая кожа стала юной, как у девочки-подростка. В этот момент в баню зашел глава администрации сельского поселения Пайбуха, завернутый в простыню, как римский патриций в тогу.

– Глашка, выйди отсюда, я сам гостью допарю! – приказал хозяин дома своей жене.

Глафира мышкой юркнула в предбанник.

– Что, нравлюсь? – спросила Полина и заскользила ладонью по бедру, на котором синела надпись: «Маруха».

Колбина подняла на Кондратьевича вопросительный взгляд и, приподнявшись, села на широкую полку. Ей было понятно, зачем он пришел, но она решила поиграть с ним в кошки-мышки. Сидя перед дедом Василием абсолютно голой, Полина для пущего эффекта широко развела ноги, выставив на показ половой орган.

– Отлижи, Василий, – манящим голосом произнесла она.

– Совсем, шмара, сдурела! – крикнул дед, сбрасывая с себя простыню, обнажая хорошо стоящий фаллос. – Я тебя сейчас пороть, как последнюю суку, буду.

– Соскучился по молодому телу, Василек? Иди сюда.

Василий Кондратьевич весь затрясся от вожделения, попытался повалить молодуху на лавку, но его жестко схватили за яйца.

– Только не помирай, – обеспокоилась Колбина, почувствовав, что переборщила с отъемом энергии и постаралась вернуть деду часть сил.

– Ох, хо, хо, – застонал приходящий в себя Кондратьевич. – Как ты меня, гадина, отделала. Говорил мне мой покойный отец, чтобы я с бабами из вашего рода никогда не якшался.