Четвертый садик, примыкавший к нашей беседке, использовавшейся для игры в прятки, чаще других становился местом для игр. Его секция из проволочного заграждения служила воротами в гандбол. В самом здании с торца было что-то вроде широкой террасы на уровне второго этажа или некоего своеобразного балкона – такого в нашем городе я больше не видел. Легко взбираться и стоишь высоко, обзор двора и гаражей с другой позиции дарит новые ощущения: ты видишь давно знакомые вещи под иным углом. Правда, это позволяли себе, если точно знали, что в этот момент нет сторожа или он куда-то ушел. Иначе отступать было просто некуда. На хоздворе детсада был еще один интересный закуток – я иногда любил туда зайти и осмотреться. Оттуда можно было сбежать не только через калитку, но и через невысокую покатую крышу погреба, благодаря которой можно было легко перемахнуть забор.
В Четырнадцатом детсаде мы играли реже, но там, вдоль ограждения между детсадами, росли высокие удобные широколиственные деревья, на которые было легче взбираться, чем на неудобные яблони, и мы это использовали для игры в войнушку. Тот, кто не знал о таких нюансах, рисковал проиграть в чистую. Представьте, пробираешься по территории детсада, поглядывая в разные стороны в поисках своего врага, и не ведаешь, что кто-то уже давно целится в тебя сверху, как сам Создатель. Тра-та-та и ты – убит.
Шестой детсад был у нас наименее популярен. Его окружал самый неудобный забор – из железных прутьев, и преодолевать его было одно мучение, хотя он был ниже других сетчатых ограждений. Исключение лишь в общем заборе с Четырнадцатым садиком – оттуда в Шестой и перебирались. Само здание, небольшое, окружало не самое привлекательное пространство: деревьев мало, детские площадки какие-то голые и неинтересные. Кроме того, там не было яблонь, и уже одно это для нас являлось серьезным минусом.
Становясь старше, я все реже перебирался через заборы поиграть на территории детских садов – это выглядело все более несерьезно, кроме того, ослабевал сам интерес. Где-то в средних классах школы игры в детских садах сошли на нет.
7. Соседи
В нашем дворе, сколько я себя помню, всегда – даже, когда я стал взрослым и приходил навещать родителей – были посиделки группы старушек. Когда меньше, когда больше, но всегда находились пенсионерки, которые кучковались то на одном подъезде, то на другом, то на скамейках на некотором расстоянии от дома. За редким исключением это были тетечки из других подъездов.
В нашем подъезде под нами, на первом этаже, с момента нашего приезда, жила с родителями Ира, на два года меня младше, которая тоже ходила во Вторую школу. В начальных классах я с ней еще играл, но потом мы с ней почти не общались. Сверху, на третьем этаже соседи постоянно менялись, хотя одно время там жила другая Ира с родителями, и она тоже была младше меня на пару лет. Помню, у нас случались игры, когда со мной были обе Иры, живущие на первом и третьем этажах.
Одно время, что-то около полугода, когда мне было лет двенадцать, сверху снимала квартиру даже наша родня. Моя двоюродная сестра Лена, мамина племянница, дочка второго из четырех старших маминых братьев, чья семья единственная осталась в деревне, однажды вдруг стала нашей соседкой. Она уже вышла замужем, и у нее была полугодовалая дочь, моя двоюродная племянница Олька. Поначалу мама обрадовалась. Лена постепенно стала отдавать нам дочку, когда шла в магазин или еще по каким-то делам. Помню, я с удовольствием смотрел за девочкой, хотя сам еще был ребенком, и это был мой первый подобный опыт. Но как-то незаметно это становилось все чаще и чаще, Лена уходила на все более долгое время, и возникало ощущение, что она вообще ребенка с собой никуда не берет. Бывало, мне нужно было делать уроки или просто отдохнуть, а тут мне в который раз вручали девочку, которая не спала и спокойно не сидела, и я даже пожаловался матери. Потом я стал смотреть в глазок прежде, чем открыть, и брал племянницу уже не каждый раз. К этому моменту мать уже каким-то образом узнала, что Лена крадет у нас из почтового ящика газеты и журналы благодаря тому, что ключи от ящиков были одинаковыми, но Лена в этом не признавалась, а обвинить ее открыто мать не решилась. Но ее отношение к ней изменилось. При этом наглость Лены, чуть что приносившей нам ребенка, никак не уменьшалась. Но однажды она с мужем съехала на другую квартиру.
На нашей площадке, слева от нас, изначально жила бездетная семейная пара, оба угрюмые, некрасивые, нелюдимые. Тетя Люба в отличие от мужа прожила до старости, и с какого-то времени она превратилась в вечно бормочущую мегеру, если кто-то проходил мимо, либо она подходила к своей двери и возилась прежде, чем ее открыть. Она ни с кем не общалась, но без конца приглушенно кляла всех и вся. Ее муж, дядя Вася, выглядел не таким мрачным, но он умер, когда я еще учился в школе. Помню, что он чаще других открывал мне входную дверь нашей квартиры в первом классе, когда с ней были проблемы, мне не хватало силы повернуть ключ, и, по совету отца, я просил об этом кого-то из соседей. Понятно, что сначала я звонил в квартиру ближайших соседей. Дядя Вася молча, с едва заметной полуулыбкой открывал мне дверь, лишь молча кивая на мое «спасибо».
На четвертом этаже, через этаж над нашей квартирой, жила Лена, которая училась в параллельном классе. Отца у нее не было, но был младший брат. Одно время, в старших классах школы, у нас едва не начались отношения, как между парнем и девушкой, но это быстро прошло. Лена любила петь, и ее часто можно было услышать даже с нашего этажа. По-моему, голос у нее был отменный, хотя на эстраду она так и не попала.
Над Леной, на пятом этаже жил дядя Джон, да, именно так его и звали. Джон любил негромко напевать, когда спускался или поднимался в подъезде – он долгие годы участвовал в самодеятельности в местном Доме Культуре. Жену его звали Неля. У них был сын Игорь, но он был намного старше меня, и я его плохо помню: он рано женился и съехал от родителей.
Единственным другом моих родителей в нашем подъезде можно назвать дядю Гену, он жил с женой на пятом этаже в однокомнатной квартире. Высокий, черноволосый, слегка заикавшийся, он нередко приходил к нам и, бывало, просто сидел, наблюдая, как у меня шли морские бои «на кораблях», которые перемещались по полу общей комнаты. Он всегда называл меня Игорек, иногда приносил что-то вкусное. Мне кажется, он меня любил, как можно любить чужого ребенка – своих детей у него не было. Он был евреем, как и его жена, Нина, прямая его противоположность: маленькая блондинка. Она к нам почти не приходила и была очень застенчивой. Мы вместе встречали у нас Новый год, 1991-й, после чего они уехали в Израиль, чтобы больше никогда с нами не увидеться.
8. Родственники
В отличие от родителей мамы из деревни, дед и баба со стороны отца жили в городе. В их дворе росли пару яблонь тех сортов, что мне больше всего нравились: «штрифель» и «путинка». Подростком я любил набрать у деда и бабы целый пакет яблок, пахучих и больших. Во дворе был курятник, сарай, там я провел первые пять лет своей жизни, и там я потом бывал чаще, чем у других родственников. С ними всю жизнь прожил Вова, младший папин брат, с которым в зрелом возрасте я общался по-дружески едва ли не с единственным из своей многочисленной родни. Он был всего на одиннадцать лет меня старше. Он играл на гитаре, писал музыку, стихи, даже начинал с десяток романов, правда, ни один из них так и не закончил. Остальное же он по-настоящему так и не продвигал из-за своей непутевости и вообще образа жизни, где все очень портила проблема с алкоголем.
Одно время, пока я жил с родителями у деда и бабы, с нами, как третье семейство в одном доме, жила папина младшая сестра с мужем и моей двоюродной сестрой Жанной, которая была на пять лет младше меня. Вторая дочь у них родилась спустя семь лет, когда все уже жили отдельно. Мы жили на веранде, это была одна комната, а тетя с семьей – в общей комнате, самой большой, но проходной, между большой спальней и коридором. Сложно представить, как мы там все помещались, наверное, все это длилось недолго. Когда я был в начальных классах, и мы жили отдельно, у бабы с дедом жила моя прабабушка Настя, мать бабы. Она пережила оккупацию уже в зрелом возрасте, была слепая, и, когда я приходил, она, называя меня Игорек, просила, чтобы я дал ей руку. Кожа у нее была очень старая, но меня это не пугало, не отталкивало, как часто бывает с детьми, и я с удовольствием протягивал руку, чтобы она меня «нашла» и что-нибудь сказала мне. Прабабушка жила в одной комнате с дядей Вовой. Она была, как и баба, невысокая, сухонькая, и прожила 90 лет, умерев поздней осенью 83-го года, когда мне было девять.
