Броневик резко притормозил, Вадима прижало к кромке люка.

— Что там еще? — Пульхен нагнулся к чертыхающемуся водителю.

— Гриб! Целая гора! И как нарочно поперек улицы. Места другого ему не нашлось!

Вадим подтвердил сказанное кивком. Действительно, подобием баррикады улочку перегораживала рыхловатая, чуть пульсирующая груда. Высотой, наверное, метра в четыре, грязного бурого цвета. Скорее всего гриб вырос тут не сам по себе, под мясистой его пленкой, наверняка, скрывался остов какого-нибудь автобуса или грузовика. Гриб догладывал останки сидений, растворял шинную резину, органику стекол. Это он уважал и любил. Пустые улицы его не интересовали.

— Вот бы в эту груду да хорошим ветряком! — вслух помечтал Вадим.

— Ага, как же! Вор вора за руку не ухватит… А может, из огнемета в него жахнуть?

— Нет! — Пульхен свирепо взглянул на часы. Непредвиденные задержки его всегда выводили из себя. — Объезжай!

Броневик с рычанием попятился. До первой поперечной улочки. Разворачиваясь, шкрябнул металлом о кирпичную стену, своротив угол здания.

— Осторожнее нельзя?

— Вот и я думаю: фару бы не попортить…

Дорога здесь оказалась еще более скверной. Машину то и дело потряхивало, а справа и слева тянулись сплошные завалы. Последствия давнего артобстрела. Собственно говоря, до этих мест и дошла Дикая Дивизия. Здесь и полегла под снарядами Кита. Теперь с утра до наступления сумерек среди развалин копошились согбенные фигурки людей. По памяти и по слухам пытались откапывать бывшие магазины, лавочки и мечту всех кладоискателей — продуктовые склады. Городской Клондайк разрабатывался не просто. Оттаскивая кирпичи и штукатурку, долбили ломиками бетон, гнули решетку арматуры. При этом обдирали в кровь руки, теряли последнее здоровье. Везло же, как водится, немногим. Правда, в случае находки столбить место даже не пытались. Брали, сколько успевали, а после налетало со всех сторон полчище, и обнаруженный источник в считанные минуты иссыхал.

— Этой ночью в музей Ганисяна «банкиры» наведывались, — словно между прочим обронил Пульхен, когда Вадим вновь спустился вниз.

— Ну, и? — Дымов нахмурился.

— Ничего. Детей с воспитателями не тронули. Сторожей только повязали, одному черепушку разбили. Помнишь того рыжего? Его и поранили.

— Почему его?

— Он единственный не спал.

— Мда… Что взяли?

— Да, почитай, все, что нашли в залах. Ганисян говорит, пара автобусов подъезжала, — грузили не меньше часа. А нас вызвать не мог, — рацию отобрали.

— Вот заразы! Круто орудуют!

— И мне так кажется. Пожалуй, для «банкиров» даже чересчур круто. Может, это и не «банкиры» вовсе?

— Возможно. — Вадим потер переносицу. — А в запасники совались?

— Пробовали. Но там броня — сантиметров тридцать. Никаким автогеном не взять. Насчет шифра Ганисян стемнил, молодец. В общем покрутились, повертелись и отчалили.

— Почему старик решил, что это «банкиры»?

— Попалась пара знакомых физиономий. Да и кого в наше время могут интересовать картины?

— Да хоть того же Кита.

Пульхен кивнул.

— Тоже возможно. «Банкиры» — народ несерьезный. Старичье в основном. А тут автобусы, боевики… В общем есть над чем подумать.

— Ну да… Как говорится, информация к размышлению.

— Я слышал, Кит курган какой-то сооружает, — подал голос Панчуга. — Наподобие египетских пирамид, только вроде как для потомков. Может, и картины туда хочет переправить?

Дымов с Пульхеном одновременно пожали плечами.

— А что, это на него похоже. — Егор покрутил головой и без всякой связи с предыдущим неожиданно сообщил:

— А твоя-то, Вадим, к Саньке сегодня подмазывалась. Прикатила, да не с пустыми руками.

— Что-то подарила?

— Велосипед! Самый натуральный, с насосом. Ох, будет теперь наш оболтус гонять!

— Молодец, — пробормотал Вадим. Непонятно кого он имел в виду, но вопрошающий взгляд полковника так и остался без ответа.

Завод простирался перед ними — туманный, целящий в небо десятками труб, пропахший металлом, химией, подвывающий не одним десятком собачьих глоток. Давнее вторжение почти не коснулось этой махины. Несколько шальных снарядов — вот, пожалуй, и все, что ему досталось. Недалеко от главного здания, почти касаясь низких туч, одиноко высился стержень ветровой энергостанции. Лишенная лопастей и растяжек, она угрожающе раскачивалась, дополняя собачий вой низким размеренным скрипом.

Автоматные очереди, доносящиеся из глубины цехов, наконец-то стихли. То ли крашеным надоело стрелять в пустоту, то ли у них кончились патроны. Пульхен переговаривался с патрульными у проходной, и было видно, что он взбешен. Не считаясь с приказом, дружина по собственной инициативе вступила с крашеными в перестрелку, выбив террористов из котельных и загнав в центральные цеха. Ни о взрывах, которыми грозились крашеные, ни о возможных последствиях командиры дружин, похоже, не задумывались. К крашеным было особое отношение — некая смесь опаски и брезгливой ненависти. Так или иначе, но били крашеных все кому не лень — и «бульдоги», и «лесная братва», и боевики Поля. Крашеные боролись с человечеством в целом, приветствуя таймерную эпидемию, холеру, спид, сифилис. «Дьяволу — дьяволово!» — провозглашали они. Мир, по их мнению, давно уже превратился в ад, — таким образом — разрушение ада, уничтожение его жителей стало единственной задачей всех настоящих людей. Однако, как они полагали, настоящих людей во все времена было мало, и чтобы отличать таковых от ненастоящих, их надобно было метить. И крашеные метили друг дружку, даруя жертвенному алтарю левые мизинцы, крася шевелюру в синий «смертеприемлющий» цвет. Однако выразительнее всего их метила сама природа.

То есть, если разобраться, таймерная эпидемия никого не умервщляла. Тем не менее заболевание существенно влияло на пигментацию кожи человека, его суставы, структуру скелета. По сути на земле возникала своя обособленная раса. Кожа крашеных приобретала медно-зеленый оттенок, поверх реберного каркаса медленно, но верно начинал прорастать костный панцирь, отчего тела безобразно грузнели и округлялись. Полностью «созревшего» крашеного не всякая пуля могла и одолеть, что тоже истолковывалось идеологами крашеных, как божий знак, как дар, ниспосланный свыше.

Жизнь не любит тех, кто не любит ее. А крашеных к числу жизнелюбов причислить было никак нельзя. Потому и чурались их, словно мокриц. Тот же Воздвиженов уверял, что таймерная болезнь здесь вовсе ни при чем и что на самом деле имеет место особой направленности мутация, сумевшая затронуть древнейшие хромосомные программы. «И кстати, — витийствовал ученый, — лишний раз подтверждается теория о едином источнике зарождения человечества с последующим разноматериковым развитием. Китайцы, негры, европейцы — все в сущности живут со схожей ДНК, а разрез глаз, пигментация, рост — диктуются местными климатическими условиями. Хотим мы того или не хотим, но крашеные — еще один шанс природы. Они более приспособлены к нынешним диким условиям, только и всего…» Так считал Боря Воздвиженов, но несколько иначе полагало большинство людей. Крашеных продолжали рассматривать, как разносчиков пандемии, и возглас «Ату выродков!» воспринимался с глубочайшим пониманием.

Выбравшись на башню броневика, Вадим поглядел на себя в карманное зеркальце. Ему показалось, что царапины стали глубже и более припухшими. Бред какой-то! Он поплевал на платок и осторожно прижал к щеке. Без особого любопытства покосился в сторону пленных. Никто из них не сидел и не стоял, все лежали. Оно и понятно, с дистрофии не тянет пускаться в пляс. Часовой, молодой парень в потертом бушлатике и трехлинейкой через плечо даже не смотрел на свох подопечных. Все пленные были из разряда откровенных доходяг. Как не крути, а голод в первую очередь бил по крашеным. Их не подпускали к распределителям, не позволяли рыться на перспективных свалках. Они были сами по себе, а главное — преследовали цели не выживания, а напротив — наиболее скорого и эффективного конца. Тот, кто часто поминает смерть, поневоле ее приманивает. То же происходило и с крашеными.