РИС. 5. Голова Асклепия. О-в Мелос. Около 340 г. до н. э.
К сожалению, в сохранившихся источниках не отражены правовые нормы, которые регулировали деятельность врачей в полисах. Имеющиеся отдельные сведения освещают экстраординарные случаи, которые рассматривались в судебном порядке. Видимо, именно суд определял невиновность, «чистоту» врача, если его пациент умирал вопреки усилиям лечившего медика. Преступные деяния врачей наказывались по всей строгости закона — Платон указывает, что если врач уличен судом в отравлении больного, то его надлежит казнить[435].
Но особенностью врачебной профессии было то, что лекарь мог принести непоправимый вред больному по незнанию или по небрежности. Сами медики хорошо понимали эту опасность, недаром в Гиппократовом своде неоднократно указывается, что лекарю весьма полезно консультироваться со своими коллегами в особо трудных случаях. Вероятно, такие консультации, о которых говорит Аристотель, иногда принимали характер отчета врача о проведенном им курсе лечения, так как консультанты должны были знать все применявшиеся способы и медикаменты. Но самые квалифицированные советы не всегда могли исправить допущенные лекарем ошибки. Кроме того, и больные иногда так запускали свой недуг, что позднее обращение к врачу не могло уже принести пользы. В таком случае вопрос о том, кто же виновен в неудачном исходе лечения, представлял неразрешимые трудности. Разбиравшие конфликты между больными (или их родственниками) и лекарями полисные магистраты уже в V в. имели какие-то законоположения, которые устанавливали ответственность врача или необоснованность претензий к нему. Но эти правила касались лишь наиболее ясных казусов, как позволяет заключить указание аттического оратора Антифонта[436]. В действительной жизни часто возникали ситуации, когда небрежность лекаря выступала достаточно четко, но результаты ее не давали оснований для возбуждения прямого уголовного преследования. Однако полис стремился не допустить продолжения практики медика, деятельность которого приносила вред гражданам.
Юридическая мысль греков со временем нашла выход из такого положения. Специально для врачей в полисах была выработана форма наказания, именовавшаяся αδοξία — бесчестие[437]. Автор «Закона» сетует на то, что невежественных и вредоносных лекарей подвергают только адоксии, применяемой к одним лишь медицинским работникам. Высокоэрудированный знаток практики современных ему лекарских кадров, каким был автор «Закона», имел, вероятно, много оснований требовать более суровых наказаний лже-врачам и обманщикам[438]. Но даже то обстоятельство, что полисное законодательство определило адоксию как специальное наказание для врачей, делало упомянутую юридическую санкцию особо эффективной. Она, несомненно, создавала атмосферу недоверия, отчужденности и презрения вокруг осужденного лекаря. А это означало, что он полностью лишался практики, так как всякий здравомыслящий больной избегал обращаться к обесславленному врачу.
Конечно, наказание адоксией было несколько мягче, чем те кары, которым подвергались неудачные врачи, практиковавшие при дворах эллинистических монархов. Здесь усилия медиков не ограничивались лечением недугов, возникших естественным путем, приходилось бороться и с тайным применением ядов. Уже М. И. Ростовцев, отметив, что жизнь придворного медика не была сплошным удовольствием, привел рассказ Диогена Лаэртского о судьбе врача-родосца Хрисиппа, который был вовлечен в заговор против Птолемея II Филадельфа, за что и был казнен. Не только очевидные преступления, по и недостаточный эффект лечения высокого пациента мог грозить карой эллинскому лекарю на чужбине. Напомним смерть на кресте врача Главка, которого Александр приказал распять за то, что лекарь не смог излечить его молодого друга Гефестиона[439]. Все же в условиях полисной жизни адоксия не была легким наказанием, тем более что она пятнала не только самого провинившегося, но и его потомков[440]. О значении адоксии можно судить отчасти по тому, что властолюбивые и честолюбивые граждане полисов весьма ее опасались[441].
Конечно, материальное положение осужденного медика влияло на то, как он воспринимал наказание. Если провинившийся лекарь принадлежал к богатым людям, адоксия оборачивалась для него преимущественно моральными лишениями, в частности потерей доверия и уважения сограждан. Возможно, что наказанный адоксией был как-то ограничен в гражданских правах[442]. Для медика, обладавшего средним или небольшим состоянием, адоксия становилась причиной полного упадка доходов — ведь практика тотчас исчезала. Отсюда было недалеко до крайней бедности и даже превращения в обездоленного неудачника.
Хотя источники не сохранили сведений ни о самой процедуре адоксии, ни о важнейших ее последствиях, все же можно предположить, что наказание виновных медиков было достаточно суровым. Следует помнить, что юристы древней Греции тщательно разработали систему правовых санкций против лиц, наносящих вред полису. Разнообразие и многостепенность тех наказании, которые известны ныне исследователям древнегреческого нрава, позволяют думать, что и адоксия была достаточно эффективным орудием для борьбы полиса с лжеврачами и невеждами[443].
Существование специальной правовой нормы, оберегавшей полис и его граждан от плохой работы врача, несомненно оказывало влияние на медицинские кадры. Прежде всего, боязнь адоксии заставляла каждого рядового лекаря относиться к своей работе с большим чувством ответственности. Далее, добросовестные врачи, заслужившие публичную благодарность полисов в виде почетных декретов или декретов о проксениях, стали заботиться о том, чтобы изъявление признательности государства не носило общего характера, по честно обрисовывало их профессиональную безупречность. Достичь этого уважаемому эскулапу было нетрудно, так как уже в V—IV вв. полисы часто отмечали в псефисмах заслуги чествуемых лиц, а в эллинистический период такие постановления стали еще более пространными. Получая официальное признание полиса, восхваляющего его безукоризненную работу, врач не только вооружался против возможных необоснованных обвинений, но и получал в свои руки дополнительное свидетельство о высокой квалификации. Естественно, что каждый чествуемый полисом лекарь не упускал возможности принять участие в подготовке текста псефисмы, посвященной его заслугам. В пользу реальности высказанного нами предположения говорит весьма специфическое изменение формулировок почетных псефисм, заметное в начале эллинистического времени.
Действительно, еще в IV в. тексты декретов о врачах сравнительно мало отличаются от псефисм в честь лиц иных профессий. Можно привести в качестве примера уже упоминавшийся декрет афинян в честь родосца Фидия от 304/ /3 г., в котором говорится о том, что он предложил работать даром и тем проявил свое благорасположение к городу. Афиняне указали на великодушие врача, но не останавливались подробно на прочих его качествах[444].
Уже в III в. декреты в честь врачей и некоторых других работников интеллигентных профессий приобретают более конкретный характер благодаря довольно пространному изложению заслуг восхваляемого лица. Но характерной чертой декретов о медиках становится то, что в текст этих документов часто включали весьма квалифицированное перечисление профессиональных достоинств лекарей. Создается впечатление, что составители псефисмы учитывали те обязательные требования, которые предъявлял полис к лекарю и которые постулировала для врача специальная пропедевтическая литература. Вряд ли полисные власти знали так основательно труды ученых медиков. Более вероятно предположить, что сами чествуемые лекари, заинтересованные в получении хорошо аргументированной оценки[445], оказывали помощь магистратам, писавшим текст псефисмы, в выработке формулировок. Так постепенно в эллинистической Греции складывалась традиция выдачи полисом официального отзыва о практиковавшем в нем враче. Упомянутое явление было необходимым орудием полисной государственности, в которой точная и ответственная документация различных событий в жизни общества играла весьма важную роль.
