«Ты сомневаешься в моей силе?»
«Нет. Просто удивляюсь».
«Я покажу тебе».
Ифрит превратился в дым, и клубы затянуло обратно в бутылку. Рыбак тут же заткнул ее и сказал ифриту: «Я брошу тебя обратно в море, построю на берегу хижину и буду каждому рыбаку рассказывать, что в сосуде живет злой ифрит, чтобы никто и никогда не освободил тебя из сосуда».
Ака-джун кинул взгляд на меня и Мар-Мар, проверяя, не уснули ли мы. Он закончил сказку, и я поняла, что он как-то заманил ифрита обратно в кривую вазу. Тот, кто владел красивым домом на Солнечной улице, кто заботился о лозах и смоковницах, также владел мудростью, достаточной, чтобы усмирить мои детские страхи и тревоги. Наконец я могла уснуть. Полная луна подмигивала мне между переплетенными цветами на слоновой кости пологе. Я чувствовала запах жимолости, которая наполняла ночь сладким ароматом своего нектара…
Бадр аль-Будур
Выйди через сад на дорогу, которую ты увидишь перед собой, и пройди по ней расстояние в пятьдесят локтей; ты увидишь там портик с лестницей – около тридцати ступенек – и увидишь, что вверху портика висит зажженный светильник.
«Рассказ про Ала ад-Дина и волшебный светильник»
Зимней ночью 1978-го ака-джун рассказал нам сказку про Ала ад-Дина и волшебный светильник. Азра поставила в гостиной корси – традиционный предмет мебели, который иранцы используют для обогрева зимними ночами. Она накрыла огромным квадратным пледом низенький столик и поставила под него круглую жаровню с горячими углями. Мы собрались вокруг корси и накрыли ноги пледом, чтобы угли грели нас ночью.
Я спрятала под плед голову, когда, рассказывая об Ала ад-Дине, ака-джун упомянул магрибинского колдуна. Я представила, что горящие угольки были драгоценными камнями, которые Ала ад-Дин увидел в глубине пещеры. Ака-джун сказал, что принцессу, в которую влюбился Ала ад-Дин, звали Бадр аль-Будур. Мы с Мар-Мар засмеялись над этим странным именем и спросили, почему рассказчик так смешно назвал принцессу.
– Она была прекрасной китайской принцессой с бледным и круглым, как луна, лицом. – Ака-джун объяснил нам, что на Востоке все имена имели значение, а Бадр аль-Будур означало на арабском полнолуние полнолуний.
Когда он описал все добродетели принцессы, я влюбилась в нее, точно как Ала ад-Дин. Я тогда впервые услышала о любви. Он нарисовал безукоризненное, без кровинки лицо любви прямо перед моим мысленным взором, и безупречная картина Бадр аль-Будур заворожила меня на годы. Он никогда не разъяснял, как может человек влюбиться с первого взгляда, как не просветил меня о слепящих последствиях любви. У Бадр аль-Будур были мягкие черные волосы, обрамляющие привлекательные миндалевидные глаза – меру красоты в персидской литературе. Умиротворенная и спокойная, она была идеальным образцом для фантазий маленькой девочки. Я была помешана на ней все свое детство; для меня она стала идеалом женской красоты. Много лет спустя, когда я увидела экранизацию «Ала ад-Дина» от «Дисней», я обратила внимание на огромную разницу между тем, что представляла в детстве, и тем, как ее изобразили в мультфильме. Принцесса Жасмин ничем не походила не бледную луноликую Бадр аль-Будур, которую я обожала. Как могла девчонка с бычьими глазами и треугольным лицом напоминать полную луну? Как мне повезло, что никто не рисовал мне образец прекрасных дам. Я была наедине с собственным воображением, когда представляла героев и героинь рассказанных мне историй. Только я, тишина таинственных ночей Тегерана и колдовство рассказов ака-джуна, что завладевали моими снами.
Несколько ночей спустя мы с Мар-Мар чистили зубы перед сном, когда в холле зазвонил старый дисковый телефон. Он был единственным в доме бабушки и дедушки и стоял на круглом столике возле лестницы. Я выглянула из двери ванной, пытаясь разглядеть, что творится в холле. Мар-Мар попыталась протиснуть голову между мной и дверью, касаясь полным зубной пасты ртом моего уха.
На звонок ответил дядя Реза. Почти все звонки так или иначе были ему. Он забрался на пролет с трубкой и выглянул из окна лестницы. Завитой провод растянулся на всю длину, почти сдернув телефон со столика.
– Субханалла! – крикнул он. – Спасибо за звонок, Мажид.
Он спрыгнул со ступеней, положил трубку и бросился в гостиную, где за корси сидели ака-джун и папа. Я не разобрала, что он сказал, но услышала рассерженные слова папы.
– Как ты можешь верить в эту утку?
– Все сейчас видят это в небе. Все врут? – крикнул в ответ Реза. Он выскочил из гостиной и бросился в холл. Порыв холодного ветра ворвался в дом, когда он открыл дверь. Через пару минут он вернулся с деревянной лестницей – той, которую ака-джун прислонял к стене, чтобы забраться повыше и обрезать деревья. – Кто полезет со мной на крышу? – спросил он, затаскивая лестницу на второй этаж.
Я не знала, что баба́ имел в виду под «уткой». Я впервые услышала от него это слово. Ухо у меня жгло зубной пастой Мар-Мар, и мне мучительно хотелось знать, что происходит в небе. Я побежала вверх по спиральной лестнице, а Мар-Мар побежала следом. Лейла и Саба выглянули из своей комнаты на втором этаже.
– Что происходит, Реза? – спросила Лейла.
– Хочешь посмотреть на луну? – сказал Реза.
– Что сегодня не так с луной? – спросила Саба.
– Сами посмотрите.
Мы все пошли за Резой по коридору между его спальней и комнатой теть. Конец коридора от холла второго этажа отделяла узкая дверь. Будучи любопытной девчонкой, я много раз заглядывала в это темное пространство, но кроме полок, полных домашних солений, уксусов, соков и варений, никогда не замечала пути на крышу. Реза пристроил лестницу к стене над полками с соленьями и полез к потолку. Там я впервые увидела на потолке лючок. Столп лунного света осветил кладовую, когда Реза потянул на себя деревянную дверцу. Мелкая белая пыль посыпалась с потолка – будто звездная пыль с запахом извести и штукатурки. Реза поднялся с последней ступеньки лестницы на крышу и исчез в ночном небе. Бесстрашная и быстрая, я следом за ним забралась на две ступеньки, прежде чем Лейла схватила меня под мышки и не дала лезть дальше.
– Коджа?[4] Крыша не для детей, – сказала Лейла.
Я вцепилась в лестницу.
– Но я хочу посмотреть на луну.
– Нет, ты вернешься в гостиную. Там наверху опасно.
– Откуда ты знаешь? Сколько раз ты туда лазила? – упорствовала я.
– Можи! – закричала она. – Ты сейчас же слезешь, или я позову твоего отца.
Она отцепила мои руки от лестницы, но я завыла и заплакала и в истерике бросилась на ледяную мозаичную плитку кладовой. Мар-Мар тоже начала плакать, увидев, как я катаюсь по полу. Реза выглянул из люка и спросил:
– Что там происходит, Лейла? Почему бы тебе не одеть их в куртки и не взять сюда наверх с собой?
Вскоре я уже была в теплой шерстяной курточке и поднималась по лестнице на руках у Сабы. Она была пышной добросердечной тетей, которая не выносила нашего плача. Сквозь слезы и пыль луна сияла, как волшебный светильник. Она была такой яркой, что я протянула руку, чтобы ее коснуться. Во мне жила девочка, которая надеялась, что волшебство сработает и я смогу дотянуться до сияющей луны. Мар-Мар цеплялась за ногу Лейлы возле лестницы, дожидаясь, когда мы вылезем из люка. Крыша была плоской и покрытой гудроном, как и у большинства домов в Тегеране. Края едва поднимались над самой ее поверхностью. Я заерзала на руках Сабы – мне хотелось подойти к краю и посмотреть на город сверху, но она не выпускала моей ладони. Лейла поставила Мар-Мар рядом со мной и тоже крепко взяла ее за руку.
Мар-Мар потянулась ко мне, как часто делала в испуге. Мы уставились на небо и окрестности. Огоньки свечей мерцали на крышах, будто осыпавшиеся с неба звездочки. Издалека мне не было никого видно, но люди скандировали слоганы, которые я не понимала. Их крики превращались в пугающий рев, будто близящуюся грозу.
