Фиро протиснулся сквозь толпу и встал рядом с Тэрой.

– Залепил ему по шее первой же чашкой, – похвастался он.

– Отличная работа, кузен Ро, – с улыбкой отозвалась Тэра.

Тино и владельцы харчевни подошли поблагодарить троих ребятишек за вмешательство. Трактирщик с женой заодно хотели удостовериться, что им в самом деле возместят убытки. Оставив Тиму обмениваться цветистыми заверениями во взаимном уважении и расположении, а также выдавать расписки, Тэра и Фиро пошли посмотреть, все ли в порядке с молодой кашима.

Та была оглушена после столкновения с грузным грабителем, но серьезно не пострадала. Дети помогли ей сесть и дали выпить немного теплого рисового вина.

– Как вас зовут?

– Дзоми Кидосу, – произнесла девушка слабым голосом. – Я с Дасу.

– А вы в самом деле кашима? – поинтересовался Фиро, указывая на лежащий рядом с ней сломанный деревянный меч.

– Хадо-тика! – Тэра возмутилась бестактностью младшего брата. – Ну разве можно задавать такие вопросы!

– А что такого? Раз меч не настоящий, то, может, и звание тоже.

Однако молодая женщина ничего не ответила. Она смотрела на огонь в жаровне, где догорала вторая половинка меча.

– Мой пропуск… Мой пропуск…

– Какой еще пропуск? – спросил Фиро.

Но Дзоми продолжала бормотать, словно бы и не слышала его. Тэра посмотрела на поношенную обувь молодой женщины и на ее заплатанную мантию; взгляд девочки на миг задержался на хитроумном приспособлении на левой ноге, подобного которому ей не доводилось видеть даже у императорских врачей, лечивших самых доверенных из стражников отца. А еще она отметила мозоли на указательном и среднем пальцах и на задней стороне безымянного, а также кусочки воска и следы чернил под ногтями.

«Эта женщина проделала долгий путь из дома, да к тому же упражнялась в письме, причем упражнялась очень много».

– Разумеется, перед нами настоящая кашима, – сказала Тэра. – Она приехала сюда на Великую экзаменацию, а тот болван сжег ее пропуск в экзаменационный зал!

Вьюга усилилась, пешеходов и всадников на улице стало мало – все поспешили укрыться дома или найти приют в придорожных харчевнях и гостиницах. Стайка воробьев, забившихся под карниз, возбужденно зачирикала, когда птицам послышался в завываниях ветра чей-то голос.

– Что за проказу ты затеял, Тацзу? Решил нарушить гармонию Безупречного города?

Раздался бурный взрыв хохота, сопровождаемый перекрывшим вой вьюги скрежетом, словно бы клацнула зубами голодная акула. Но звук этот померк так быстро, что даже воробьи недоумевали, на самом ли деле слышали его.

– Киджи, брат мой, ты такой бесчеловечный вопреки всем прожитым годам. Как и ты, я прибыл понаблюдать за объявленным Куни состязанием умов, соревнованием острых слов и безупречных логограмм. Сочувствую тебе в части испытаний, выпавших на долю твоей юной ученой госпожи, но уверяю, что не имею никакого отношения к человеку, испортившему ей нынешний день. Это не означает, однако, что я не буду иметь с ним ничего общего впредь, после того как он привлек мой интерес. Тем не менее ты впал в такую ярость, что невольно возникает вопрос: что это за девушка и какой бог ей покровительствует?

– Я тебе не верю. Ты всегда вносишь хаос в порядок, раздор в мир.

– Я обижен! Хотя вынужден признать, что меня и впрямь всегда немного злит, когда смертные выхолащивают хаотичную правду истории, сводя ее к легендам – слишком гладким, складным и «гармоничным». Иной раз это меня даже бесит.

– В таком случае ты обречен пребывать в бешенстве всю жизнь. История – это долгая тень, которую прошлое отбрасывает на грядущее. А тени, по природе своей, обделены деталями.

– Ты рассуждаешь как философ из числа смертных.

– Мир не так-то легко заслужить. Не буди призраков, питающихся плотью живых.

– Но мы же не хотим, чтобы Фитовэо заскучал, правда? Что ты за брат такой, если не заботишься о том, чтобы он пребывал в надлежащем расположении духа?

Раздался звон металла, перекрывающий шум бури, как если бы подковы загремели о железный мост, перекинутый через ров, который кольцом опоясывает дворец. Воробьи попрятались и притихли.

– Моя стезя – война, но это еще вовсе не означает, что я упиваюсь смертью. Это скорее уж забава Каны.

Красная вспышка мелькнула за облаками, словно бы сквозь пелену тумана прорезался вулкан.

– Тацзу и Фитовэо, не порочьте мое имя. Да, я правлю тенями на другом берегу Реки-по-которой-ничто-не-плавает, но не воображайте, будто я желаю увеличить их количество без важной на то причины.

Поднялся беспорядочный снежный вихрь, похожий на смерч, проносящийся над белым морем.

– Ай-ай-ай! Да что же такое случилось, что это отбило у вас тягу заниматься самыми интересными делами? Вы все сделались страшными занудами. Ну да ладно. В основании Дома Одуванчика лежит позорное пятно, ибо империя родилась благодаря тому, что Куни предал Гегемона. Этот изначальный грех не смыть, и он будет преследовать Куни, как бы тот ни утешал себя мыслью о том, что руководствовался благими стремлениями.

Молчание других богов ясно свидетельствовало о том, что они признают справедливость слов Тацзу.

– Смертные никогда не бывают довольны и станут поднимать смуту вопреки всем вашим желаниям. Запах крови и гнили приманивает акул, и я просто занимаюсь тем, что для меня естественно. Не сомневаюсь, что, когда грянет буря, вы все поведете себя точно так же.

Сумбурный вихрь слился с завывающей вьюгой, и вскоре снег засыпал следы, оставленные последними из прохожих.

Дору Солофи пробирался по снегу, стараясь шагать как можно быстрее. Наконец он решил, что ушел достаточно далеко от «Трехногого кувшина», и, свернув в переулок, привалился к стене, дабы отдохнуть. Он дышал с трудом, а сердце его бешено колотилось.

Будь проклята эта кашима, и будь прокляты эти детишки! До этого его нехитрый трюк отлично срабатывал несколько раз и принес кругленькую сумму. Впрочем, Дору вскоре спустил все в игорных притонах и в домах индиго. Если кашима в самом деле донесет на него констеблям, ему придется на какое-то время залечь на дно, пока заваруха не утихнет. При любом раскладе, наверное, было слишком рискованно оставаться в столице, ибо меры безопасности там строже, чем где-либо, но Дору не хотелось покидать ее кипучие улицы и рынки, где от близости к власти, казалось, сам воздух потрескивал.

Он был словно волк, которого выгнали из логова, и теперь тосковал по дому, который отныне ему не принадлежит.

Хлоп! Сзади в шею ему врезался снежок, и ощущение холода резануло острее, чем боль. Дору повернулся, закрутившись волчком, и увидел какого-то мальчишку, стоявшего в нескольких шагах дальше по переулку. Малец ухмыльнулся во весь рот, показав полный комплект желтых зубов, казавшихся неестественно острыми. Это впечатление еще усиливалось благодаря ожерелью из акульих клыков, висевшему у него на шее.

«Кто он такой? – подивился Дору Солофи. – Дикарь с Тан-Адю, где жители подпиливают зубы клинышком, повинуясь своему варварскому обычаю?»

Хлоп! Малец метнул еще один снежок, на этот раз попав Дору прямо в лицо.

Солофи смахнул с глаз снег, чтобы лучше видеть. Вода от тающего льда и снега стекала за воротник рубахи, отчего на груди и на спине было мокро. Он чувствовал, как мурашки бегут по коже, особенно в местах, обожженных горячим чаем. Лед добавлялся к спиртному и чаю, уже прежде намочившим одежду Дору, и зубы у него стучали на пронизывающем ветру.

Он взревел и прыгнул на мальца в намерении преподать тому урок. Было невыносимо думать, что даже какой-то жалкий сопляк позволяет себе издеваться над Дору Солофи, некогда самым сильным человеком в этом городе.