Позднее на праздниках начали сжигать чучело жабы, якобы привлекая деньги к участвующим в процессе, а в нынешнее время – просто держали у себя статуэтку жабы или плакат с ее изображением.

Самая мякотка скрывалась в том, что жаба, нарисованная на плакате для нашего журнала, была синей – то есть явно «мужского» цвета, – да еще и с характерным моноклем, в точности как у господина президента, а под лапами виднелись связки хвороста.

То есть это была такая шутка для ценителей, причем для ценителей-женщин, подставляющая в некотором смысле весь журнал, а в особенности руководство, которое этот намек проспало.

Я вышел из VPN, посмотрел статью про денежную жабу на всеобщей энциклопедии: да, про Лангедок пара фраз, причем никакого каннибализма, просто «поверье пришло из региона…», все очень политкорректно, спокойно и красиво.

Ха, мужские сказки и легенды, пересказанные для женщин, тоже теряют огонь. Наверное, так оно и должно быть, чтобы выносить к общему очагу не измазанные кровью и дерьмом ножи и дубины, а что-то более симпатичное…

Прошел по всем статьям в женской части номера, специально проглядел каждую иллюстрацию, но, кроме жабы, ничего провокативного не нашел.

Нажал на интерком, дождался, когда Саня буркнет мне «Ну чего там?», и сказал:

– Саня, правки по номеру отправил тебе и первому выпускающему, там есть ряд вопросов, и напомни – плакат мы же отдельно заказываем, потом уже в типографии его складывают перед прошивкой?

– Да, плакат отдельно, там бумага другая и цвета немного отличаются, я уже отправил на печать – а что?

– Останови, пожалуйста, если это еще возможно, мне надо кое-что уточнить.

Через пару минут в корпоративный мессенджер прилетело от Сани: «Остановил, но разбирайся быстрее, там процесс».

Я глубоко вздохнул, пробормотал: «Жогская хрень!» – и пошел на женскую половину редакции. Раньше между половинами была дверь, но однажды ее не открывали пару месяцев, предпочитая общаться в корпоративном защищенном мессенджере, и за это время потеряли ключ.

Саня был в ярости, и в итоге дверь демонтировали, а на ее место повесили плотную штору – и теперь уже к этой шторе не прикасались неделями и месяцами.

Никто не запрещает мужчинам заходить на женскую половину, а женщинам – на мужскую. Не важно, работа это, или дом, или, может, просто какое-то общественное пространство.

Но, проходя сквозь границу, подчас невидимую, хотя и всегда явную, ты словно кровью расписываешься в том, что у тебя есть дело к людям противоположного пола и оно достаточно срочное и важное для того, чтобы нарушить устоявшееся течение их жизни своим присутствием.

– БатюТвоегоЧеПугаешь! – скороговоркой на высокой речи рявкнула Траана, стоящая у ксерокса с кипой документов.

Она занималась юридическими вопросами редакции, причем как женскими, так и мужскими: у нее был диплом заочно оконченного мужского юридического факультета. В интернете, где она чаще всего и вела дела, ее не страшил никто – да хоть даже сам господин президент!

А в реале зашедший с мужской половины коллега мог вызвать инфаркт.

– Где Алаяна? – уточнил я, вежливо ускорив речь.

– Тристаседьмой, тренингведет, – чуть замедлилась Траана. – ЩаПостойСекунду.

А потом набрала воздуха в легкие и на грани ультразвука, так, что у меня едва не разорвало барабанные перепонки, заорала:

– ВолодяВофисеКАлаяне!

И неодобрительно глянула на меня.

Я в ответ уставился на нее, но, вспомнив школьные уроки, на которых мы рассматривали невербальное общение диких мужчин и женщин между собой, тут же отвел взгляд. Если верить школьным учебникам, такие вот «гляделки» могли закончиться только гормональным всплеском у обоих, реже – у одного, после чего мы либо подрались бы прямо здесь, либо занялись бы сексом.

Конечно, и я, и Траана – из высшего круга. Оба всю жизнь тренируемся сдерживать в себе животное. Она замужем, и наверняка ее муж никогда не опаздывает на супружеский час, так что внезапные гормональные бури ей не грозят, а я могу распознать семь признаков своей растущей агрессии и сдержать себя.

Но лучше не провоцировать.

– О Володя. – Алаяна говорила со мной даже не на общей речи, когда женщины замедляются, а мужчины ускоряются. Она говорила на чистой низкой, правильно артикулируя и подчеркивая окончания даже четче, чем это делаем мы сами, общаясь между собой. – Что привело?

– ЖабаПровоцируетКонфликт. – Я попробовал было выговорить это максимально высоко, на женской речи, но в конце фразы позорно пустил петуха и перешел на комфортную мне «общую»: – Вы нарисовали денежную жабу с президента. Исторически это спорный символ каннибализма и ритуального сожжения ради процветания общества.

Алаяна кивнула мне, мы прошли в ее кабинет. Едва усевшись, она косо глянула на меня, усмехнувшись и тут же отведя глаза – четко по правилам, так, что я не успел даже на мгновение воспринять это как вызов.

– Ты единственный заметил, молодец, – сказала она. – Плакат уже в типографии. Без плаката тираж не продадим.

– Я остановил печать.

На лице Алаяны я заметил промелькнувшую тревогу. Она уставилась на меня пристально, словно собираясь начать поединок взглядов, но за мгновение до того, как это стало неприличным, моргнула и отвела глаза.

– Через полгода выборы, – сказала она.

– Все знают, что выиграет какая-то девка и у дистрикта будет госпожа президент на следующие восемь лет, – ответил я.

– Это для тебя «какая-то», – ответила Алаяна. – А у нас сейчас острая фаза перед выборами. Этот плакат – часть нашей внутренней избирательной кампании. Выпад одной из кандидаток против другой. Похожесть жабы на господина президента – это один слой из сотни. Мужчины – в большинстве своем – не считают ни одного. А женщины увидят, и будет небольшой скандал, который на вас, впрочем, никак не отразится.

– Это связано с тем, что журнал – не чисто мужской или женский, а общий? – уточнил я.

– С этим связано в первую очередь, – призналась Алаяна. – Володя, ты лезешь туда, где очень горячо. Прошу тебя – не впутывай сюда Саню. Пропусти плакат.

– Саня должен знать.

Я уже понимал, что зря сюда лезу. Здесь была завязана политика, здесь были спонсорские деньги от анклава и реклама, которую у нас размещали, а у конкурентов – нет. Но и просто так взять и подставить главреда я не мог.

– Чего ты хочешь? – спросила Алаяна и пристально взглянула мне в глаза.

Сочетание такого вопроса и такого взгляда имело очень много подтекстов. Мы оба были из высшего общества и оба понимали, что она не имеет в виду секс. Но животное начало внутри меня – и, я уверен, внутри главреда женской части редакции – зашебуршилось, оценивая собеседника в качестве потенциального партнера.

Она была старше меня лет на пять, слишком высокая, слишком худая. У нее наверняка было уже не меньше четырех детей – такая высокая должность подразумевала крепкий брак и большую семью.

А я для нее был слишком низкостатусным, слишком молодым и, наверное, слишком низкорослым и недостаточно атлетичным.

– Я хочу, чтобы все было по правилам, – ответил я.

– Никогда все не бывает по правилам. – Она отвела взгляд, показывая, что не рассматривает меня как партнера, и мы оба чуть расслабились. – Твоя жена сейчас курирует пару залов под присмотром твоей же матери, руководящей музеем. Я могу перевести ее с небольшим повышением в министерство культуры, это откроет для нее новые возможности.

Я задумался. Лезть в женские дела – вещь опасная. Если мать узнает, что я сделал что-то подобное, взорвется весь дом, и двоюродный дед, являющийся лидером мужской половины нашего клана, пинком выкинет меня из дома.

С другой стороны, если Айранэ, моя жена, повысит свой статус, это откроет новые возможности и для меня, особенно если она забеременеет и родит четвертого ребенка.

– Об этом никто не узнает, – утвердительно сказал я.