Ехали мы медленно, на первом километре я заглох раз десять и раза три едва не врезался в окружающих.

Девушку звали Раннэ, и она работала программистом на швейной фабрике, располагавшейся в подвале женского торгового центра. Я подкинул ее до офиса, затем на ее машине поехал к себе в редакцию, договорившись, что в семь тридцать, не раньше и не позже, заберу Раннэ от ТЦ.

На работу я рассчитывал опоздать на час, в итоге вышло два с половиной. Учитывая, что, кроме непосредственно журналистских задач, которыми я занимался обычно, на мне еще висели обязанности второго выпускающего редактора, наш шеф, Саня Никитыч, встретил меня грозным рыком.

– Не поверишь, – сказал я ему, поднимая перед собой руки. – В меня врезалась девка, в итоге я на ее машине отвозил ее к ней на работу, и сейчас эта машина стоит внизу на парковке.

Я подвел шефа к окну и показал на стоящий внизу минивэн. Единственная высокая женская машина на мужской редакционной парковке.

– А чего на женскую парковку не поставил? – удивился шеф.

– У меня ж пропуск только на мужскую, – пожал плечами я.

На женской парковке места шире, но короче. Женщины чаще ездят с детьми, их авто крепче, выше, напичканы всякой электроникой и системами безопасности.

– И как тебе бабская машина?

– Жогская фигня, – ответил я честно. – Там даже педалей три.

– Ты про деда материал не делал еще?

Всякий раз, когда Саня по какой-то причине был мною недоволен, он спрашивал про деда. Однажды, много лет назад, когда я, еще учась на журфаке, пришел сюда стажером, он поручил мне написать качественный лонгрид про деда Витю, убитого террористами накануне избрания в президенты. Статью «семейную и изнутри», то есть от внука про деда, с эксклюзивными материалами.

Я тогда пошел к отцу, с которым годами не общался, сходил к деду Митяю, пошептался с дядьями и выяснил одно: те, кто хорошо знал моего деда, говорить со мной отказывались, а те, кто его почти не знал, пересказывали всякие слухи про дурной характер, любовниц и про то, как он вкладывал деньги в стартапы, которые сразу после его смерти прогорели.

Тогда я пришел к Сане и честно признался, что лонгрида не будет. Не получится. И он вроде бы понял и принял, благо я тогда сделал отличный материал про месторождения газа под Саратовом и про литературное гетто в Торжке.

Но время от времени он про это вспоминал, чаще – не к месту.

– Не в этом году, – сказал я.

– Ладно, давай за работу, у нас послезавтра сдача номера в типографию, а я без твоей визы его даже на корректуру не отправлю. – Саня ткнул меня пальцем в грудь. – И если ты считаешь, что, прокатившись на непонятной машине пару километров, заслужил поблажку, то ты капитально ошибаешься.

Пару лет назад я выбил себе отдельный кабинет – тогда из соседнего офиса съехали парни из команды стартапа, проигравшие гонку другому стартапу, женскому. Что-то связанное с финтехом, электронными деньгами. Тогда мы в редакции долго обсуждали эту историю. Выглядело все так, словно никакие потуги господина президента не смогут сделать больше, чем сфера IT, в деле объединения мужчин и женщин, потому что на вершине дельцам обоего пола все равно, откуда приходят бабки – из мужских или из женских стартапов.

Наш журнал в тот момент резко рванул в тиражах, к тому же еще попал под приличный грант женского анклава, и мы забрали себе офис прогоревшего стартапа, а я получил отдельный кабинет.

– Миру мир, – буркнул Леха, наш корректор, потягивающий кофе в небольшом закутке между женской и мужской половинами редакции. – Я видел, ты на «ведунье» приехал? Как вообще тачка? Дашь погонять?

– Это не моя, – ответил я.

– Ясно дело. – Леха неопределенно крутанул ладонью в воздухе, показывая, что уж ему-то известно, насколько сложно заполучить мужчине женскую машину. – У жены взял? Или у матери?

Я замер.

Если честно, сама мысль о том, что можно взять что-то у жены, а тем более у матери, звучала фантастически.

Леха был коммунаром, то есть самый что ни на есть низший класс, воспитанный в длинных бараках, пропитанных вечным детским мужским потом.

Он считал, что если ты из высшего класса, да еще и женат, то общаешься с женщинами каждый день, имеешь с ними постоянно какие-то дела, делишь с ними вещи.

Занимаешься сексом каждый раз, когда тебе становится одиноко.

Господин президент и вся наша свора рекламщиков обоего пола поддерживали эту иллюзию, лепя из нас, локомотивов этой идеи, каких-то полубогов, которые живут не просто в одном доме с людьми противоположного пола, а по-настоящему вместе.

Но это – чистый обман. С матерью я последний раз говорил больше года назад, хотя она живет в трех дверях от меня, а взяв у жены без спроса хотя бы расческу, я тут же стану героем семейных анекдотов лет на десять, символом глупости и рассеянности.

– Это машина незнакомой мне девки, которая пару часов назад въехала в меня, когда я двигался в сторону работы. Погонять не дам, тем более что у тебя и прав нет.

Права у Лехи, конечно, были – но только на современные электромобили, дешевые легкие «погремушки», как их называли мы, адепты древних крокодилов на объемных газовых двигателях. Женщины обычно ездили на гибридах, которые, когда заканчивался электрический заряд, всегда позволяли доехать до зарядки на газе.

И для женских автомобилей требовались полноценные права, такие как у меня, а не «облегченные», дешевые и быстрые, как у Лехи.

– Тебе жена не говорила, что ты зануда? – Леха обиженно отвернулся.

Жена мне за восемь лет брака вообще мало что говорила, если честно. Когда у нее возникал ко мне вопрос, от нее приходила одна из тетушек, а если вдруг она была крепко мною недовольна, то подключалась тяжелая артиллерия и меня к себе вызывала мать.

Перед командировкой я забыл выключить кондиционер – тогда стояла дикая жара, – и сейчас, войдя в кабинет, окунулся в сухой арктический холод.

Открыв нараспашку окна, я достал из саквояжа брелок компьютера и воткнул в монитор, наблюдая, как по экрану побежали знакомые строки проверок перед стартом системы.

– Хр…хр… – полтора часа максимум! – рявкнул интерком редактора на моем столе, проглотив первые пару слов, как обычно с ним и бывало после долгого простоя.

Впрочем, я и так знал, что на редакторский проход у меня часа полтора – и на самом деле, конечно же, не полтора, а два или два с половиной, – но Саня считал, что постановка нереальных сроков мотивирует сотрудника выполнять свою работу быстрее.

Надев наушники с алжирской органной музыкой, я пошел по верстке, нумеруя и выделяя цветом не нравящиеся мне куски, а в файле примечаний прописывал по каждому номеру, что именно меня смущает.

Дойдя до женской части номера, я обнаружил там большой плакат на шесть полос, сложенный в середине журнала, с изображением денежной жабы, подманивающей финансовую удачу своему обладателю.

Что-то меня царапнуло, я включил редакционный VPN и залез в женский сегмент интернета. Продравшись через полтора десятка сообщений о том, что мой браузер не поддерживает какие-то фреймворки и протоколы, я добрался до поисковика и уже минут через десять открыл с дюжину вкладок про «денежную жабу». Пробежав глазами все, я получил более-менее объемную картину.

Как я и полагал, история оказалась совсем неоднозначной, пришла к нам из Лангедока, из тех времен, когда это был чисто женский город, окруженный смешанными дистриктами.

В то время на город наседали со всех сторон, а он успешно сопротивлялся во многом благодаря влиятельной гильдии женщин-купцов. Время от времени город осаждали, жительницы начинали голодать и в критический момент выбирали самую упитанную из своих рядов, судили ее за надуманные грехи – обычно как ведьму, – называли ее «жабой», убивали и съедали, что позволяло пережить осаду и сохранить независимость, в том числе финансовую.