Молодой человек был одет в черную поварскую куртку и «шарлотту»[10] на голове. Говорил он быстро, с легким акцентом, который Жанна не смогла опознать. Тулуза? Байонна? Она хорошо знала юго-запад страны – они с Пьером часто ездили туда в отпуск. Жанна предпочитала Страну басков с ее лесистыми горами, величественным побережьем и несравненным сыром. Жанна подняла руку.

– Не тараторьте, юноша, я не поняла ни одного проклятого слова!

– Я услышал, что вы сдаете комнату, мне как раз нужно жилье, сколько вы за нее хотите?

Жанна не предвидела ничего подобного. Она составила объявление, не представляя, сколько нужно просить за комнату, уверенная, что поиск займет много времени и еще не факт, что удастся найти подходящего жильца. Эта мысль даже вносила успокоение в ее душу. Подумав несколько секунд, Жанна решила, что будет справедливо попросить ту сумму, которой ей не хватает на дожитие каждый месяц.

– Двести евро.

– Заметано! Беру!

Жанна долго смотрела в лицо претенденту. Взгляд у молодого человека был кроткий, входивший в странное противоречие с нахмуренными бровями. Он внушал доверие, но Пьер часто ругал ее за простодушие. В последний раз, открыв дверь постороннему, она купила у него десять томов какой-то энциклопедии.

Над дверью булочной звякнул колокольчик. На улицу вышла темноволосая женщина с картонной коробочкой в руке, остановилась и начала рыться в сумке.

– Сколько вам лет, молодой человек?

– Восемнадцать.

– Вы работаете здесь?

– Ну да, я подмастерье кондитера.

– Мне нужны гарантии. Можете принести три последние ведомости на зарплату и рекомендацию от вашего нынешнего квартиросдатчика?

Он кивнул, но не сразу. Жанна вытащила из кармана листок с объявлением и протянула ему.

– Здесь есть мой номер телефона, позвоните, когда соберете документы.

Он поблагодарил, повернулся, чтобы уйти, передумал и посмотрел Жанне в лицо.

– Мадам, мне правда нужна квартира! Я пока не знаю, где она находится, но готов поселиться там и каждый день пересекать Париж, добираясь до работы. Я смогу платить за комнату, правда, хотя зарабатываю немного, но намерения у меня самые серьезные. Прошу вас, дайте мне шанс.

– Простите, что вмешиваюсь, но… вы сдаете комнату?

Жанна и молодой человек одновременно повернулись на голос. Брюнетка из булочной с улыбкой смотрела на Жанну. Ей очень шла стрижка каре, лицо не портила даже потекшая тушь под зелеными глазами.

– Собираюсь, – ответила Жанна. – У меня в квартире есть свободная комната, и я ищу жильца.

– Им стану я! – мгновенно отреагировал молодой человек.

– Не уверена… – подала реплику Жанна.

– В каком она квартале? – спросила брюнетка.

Жанна указала на одно из окон четвертого этажа в доме, отстоявшем от булочной метров на пятьдесят, не больше.

– Ух ты! – хором воскликнули «претенденты».

– Мадам, я тоже очень заинтересована, – заявила брюнетка. – Очень и очень. Жилье необходимо мне немедленно. У меня приличная зарплата, я скромная, сдержанная и честная. Заслуживаю доверия. Вы не пожалеете, если согласитесь взять меня на постой.

Жанна колебалась. Лицо молодого человека приобрело замкнутое выражение, лицо женщины дышало надеждой. Разрываясь между чувством справедливости и жалостью, она протянула объявление молодой женщине и повторила то, что сказала ее конкуренту:

– Я изучу ваше досье.

– Так нечестно, я был первым! – возмутился ученик кондитера.

Молодая женщина упрямо мотнула головой.

– Извините, я правда в безвыходном положении.

– Ладно, чего уж теперь… Мне в жизни никогда не везло.

Он крутанулся на каблуках и скрылся в булочной. Молодая женщина еще раз извинилась и тоже отправилась по своим делам. А Жанна вернулась в овощную лавку, заглянула к табачнику, бакалейщику и сняла объявления.

У меня очередной облом. Я готов был предоставить фальшивую рекомендацию от «предыдущего владельца квартиры» – уверен, она сдала бы мне комнату, но, как назло, влезла эта придурочная. У меня нет никаких шансов против ее реальной зарплаты. Я заметил, как на меня смотрела старуха! Я вызывал доверие. И дом совсем рядом с работой! Нет, это было бы слишком хорошо, а такой вариант не для меня. Я разнервничался и неудачно себя подал, значит, все пропало. Мне часто повторяли, что я слишком быстро воспламеняюсь, все мои психоаналитики и психологи сходились на этом. Один назвал меня гиперактивным, остальные пришли к выводу, что виновата «ситуация». Ох как же меня смешила эта их манера подменять нормальные, настоящие слова эвфемизмами! Как будто слова способны ранить сильнее фактов.

С первым моим специалистом, доктором Леру, я встретился в шесть или семь лет: он играл на телефоне, а мне вручал бумагу с карандашами и говорил: «Рисуй, дружок…» Потом был доктор Волан, очень милый человек, который на самом деле хотел мне помочь, вот только я не желал с ним разговаривать. Еще я помню доктора Банжеллуна, самого депрессивного человека Вселенной. На каждом сеансе он повторял, что мир дурно себя чувствует, человечество пропало, жизнь бесполезна, раз мы все умрем. Я покидал его кабинет, пропитанный оптимизмом из песни Адель. В подростковом возрасте со мной работал доктор Мерни. Мы встречались несколько лет. Во время сеансов он курил и всегда выглядел растрепанным. Он смешил меня, хотя настроение у него часто менялось, он то улыбался, то корчил козью морду. Как-то раз я вошел в кабинет и увидел, что он сидит, положив ноги на стол.

– Знаете, почему я так сижу? – поинтересовался он.

– Нет.

– У меня чирей на заднице.

В другой раз я отменил наше свидание в последний момент, потому что сильно простыл и почти лишился голоса, и он был сильно недоволен. Заявил, что не может всегда быть в моем распоряжении, что мне остается позвонить, когда я буду готов соблюдать взятые на себя обязательства. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг разорался – фигурально выражаясь, конечно, поскольку из горла вырывался жалкий писк. Он молча слушал мой «сип души» на тему: «Мне осточертело, что вы обращаетесь со мной как с коровьей лепешкой, я требую уважения!» – а потом очень спокойно предложил связаться с ним, когда голос восстановится и перестанет напоминать пищалку в животе у плюшевого щенка. Он скоро вышел на пенсию, о чем я жалел, потому что был не против наших встреч. Последним специалистом стал доктор Фабр. Этот выходил в приемную, приглашал меня в кабинет, устраивался в кресле, закрывал один глаз, устремлял на меня другой и не шевелился до конца сеанса. Не моргал. Я заранее составлял свой рассказ, иначе на сеансе царила бы мертвая тишина. Иногда я корчил ему рожу или делал козу, но он не реагировал – как чучело, и «оживал» только на последней минуте. Никогда не платил дороже за сеанс наблюдения за спящим.

В кармане джинсов подает голос телефон, я иду в сортир и закрываюсь в кабинке: Филипп терпеть не может, когда я в рабочее время пялюсь на экран. Это Белла. Мы обменялись номерами после первого разговора, и я тогда же ушел с сайта. Она предлагала обменяться еще и фотографиями, но я предпочел подождать. Она свою все-таки прислала, чего я совсем не ожидал. Белла – настоящая секс-бомба, длинноволосая и крутобедрая. Если увидит меня, сразу исчезнет.

«Привет, малыш, скучаю по тебе. Я на английском, препод ужасно нудный».

У меня крутит живот, когда я читаю сообщения, и уже неделю вспоминаю Беллу по несколько раз на дню. Я поклялся себе больше не влюбляться, слишком больно бывает расставаться. Придется сказать, что мне не нравится прозвище «малыш». Так звала меня мать. Отвечаю Белле сразу – полунебрежно-полузаинтересованно, убираю телефон, нащупываю листок с объявлением и тороплюсь написать сообщение, пока Филипп не разъярился.

«Мадам, мне очень жаль, что я вспылил и нагрубил вам. Поверьте, я не из плохих парней. Обещаю платить каждый месяц и ничем вам не мешать. Музыку буду слушать через наушники, а курить – на улице, могу печь для вас разные вкусности, у меня хорошо получается. Не хочу врать: я не смогу предоставить вам рекомендацию от нынешнего квартирного хозяина, потому что он… это метро. С наилучшими пожеланиями, Тео Рувье».