Я ответил на хорошем французском, что не расслышал вопроса. Он, похоже, тоже не понял меня. Положение становилось довольно затруднительным.

– Пусть господин расскажет им нашу историю, – посоветовал Консель. – Возможно, эти господа смогут уловить какие-то знакомые слова!

Я начал рассказ о наших приключениях, отчетливо выговаривая каждый слог и не упуская ни единой детали. Перечислив наши имена и должности, я должным образом представил профессора Аронакса, его слугу Конселя и господина Неда Ленда, гарпунщика.

Человек с мягким взглядом выслушал меня спокойно, даже вежливо, и с неподдельным вниманием. Однако, судя по безмятежному выражению лица, так ничего и не понял. Когда я закончил, он не произнес ни слова.

Оставалось только одно: попробовать изъясняться на английском. Возможно, мы сумеем понять друг друга с помощью этого почти универсального языка. Я знал его, как и немецкий, достаточно хорошо, чтобы бегло читать, но явно недостаточно, чтобы грамотно на нем изъясняться. Тем не менее нужно было найти хоть какой-то способ общения.

– Теперь вам слово, господин Ленд, – сказал я гарпунеру. – Постарайтесь вытащить из своих закромов самый безупречный английский, на котором когда-либо говорил англосакс, и пусть вам повезет больше, чем мне.

Нед не заставил себя уговаривать и заново рассказал мою историю. Я понял почти все – в общих чертах. Суть осталась той же, а вот форма изменилась. В силу своего характера канадец ее изрядно оживил. Он возмутился, что его бросили в темницу в нарушение прав человека, потребовал объяснить, на основании какого закона его держат взаперти, сослался на habeas corpus[46], пригрозил найти и покарать тех, кто незаконно лишил его свободы… Он лез из кожи вон, размахивал руками, кричал и под конец красноречивым жестом дал понять, что мы умираем с голоду.

Что было истинной правдой, хотя в общей сумятице мы об этом почти забыли.

К своему огромному удивлению, гарпунщик потерпел такое же фиаско. Лица наших посетителей остались непроницаемыми. Было совершенно очевидно, что язык Араго[47], как и язык Фарадея[48], им в равной степени не понятны.

Крайне смущенный, впустую израсходовав наши филологические ресурсы, я не знал, что теперь делать. И тут Консель сказал:

– Если господин позволит, я расскажу им все на немецком.

– Что? Ты знаешь немецкий? – изумился я.

– Как любой фламандец. Надеюсь, это не вызовет неудовольствие господина.

– Напротив, я страшно рад! Дерзай, мой друг!

И Консель, своим невозмутимым голосом, в третий раз поведал незнакомцам обо всех перипетиях нашей истории. Однако, несмотря на изящные обороты речи и безупречное произношение рассказчика, немецкий язык также не имел никакого успеха.

Наконец, доведенный до отчаяния, я извлек из памяти остатки старых знаний и попытался рассказать о наших приключениях на латыни. Цицерон заткнул бы уши и отправил бы меня на кухню, но я все же худо-бедно справился с задачей. Правда, столь же безрезультатно.

Когда последняя попытка окончилась явным провалом, двое незнакомцев обменялись парой слов на своем непонятном языке и удалились, даже не посчитав нужным использовать какой-нибудь утешительный жест из тех, что имеют хождение во всех странах мира. Дверь снова закрылась.

– Возмутительно! – в двадцатый раз вспылил Нед Ленд. – Как так? Мы тут перед ними распинаемся – и на французском, и на английском, и на немецком, и на латыни, – а ни один из этих дикарей даже не удосужился ответить!

– Успокойтесь, Нед, – сказал я бурлящему от негодования гарпунщику. – Гнев здесь не поможет.

– Вы же понимаете, господин профессор, – не унимался наш сварливый спутник, – что в этой железной клетке мы непременно умрем голодной смертью?

– Ну, полноте! Возможно, мы продержимся еще долго, – философски изрек Консель.

– Друзья мои! – сказал я. – Не стоит отчаиваться. Мы попадали в гораздо более опасные передряги. Призываю вас запастись терпением и подождать, пока мы не узнаем капитана и экипаж этого судна получше.

– Да что там о них знать! – выпалил Нед Ленд. – Негодяи и есть.

– Допустим. Но из какой они страны?

– Из страны негодяев!

– Мой дорогой Нед, такую страну еще не нанесли на карту мира. Хотя должен признать, что определить национальность этих двух незнакомцев – задача не из легких. Они не англичане, не французы и не немцы – вот все, что можно утверждать наверняка. Однако я склонен предполагать, что и капитан, и его помощник – уроженцы южных широт. В обоих есть что-то от южан. Судя по внешности, они могут быть испанцами, турками, арабами или индусами – сказать что-то более определенное пока не берусь. Но вот язык их мне совершенно не понятен.

– Как жаль, что невозможно знать все языки мира! – заметил Консель. – Или что все люди не могут говорить на одном языке!

– Нам бы это никак не помогло, – возразил Нед Ленд. – Разве вы не видите, что эти люди говорят на собственном языке, который они изобрели, чтобы издеваться над мечтающими об ужине пленниками! Ведь когда человек изображает, будто что-то жует – открывает рот, двигает челюстями, захватывает зубами и губами невидимую пищу, – всем на свете понятно без слов, что он хочет. И в Квебеке, и на островах Таумоту, и в Париже, и в противоположном конце земного шара это значит одно: «Я голоден! Дайте мне еды!..»

– Увы! Не все такие догадливые… – вздохнул Консель.

Не успел он договорить, как дверь отворилась, и вошел стюард. Он принес нам одежду: куртки и морские штаны из неизвестной мне ткани. Я поспешил переодеться; Нед с Конселем последовали моему примеру.

Тем временем безмолвный стюард – возможно, глухонемой – накрыл на стол и поставил три столовых прибора.

– Ну вот, совсем другое дело! – сказал Консель. – Выглядит многообещающе!

– Не обольщайтесь! – фыркнул гарпунщик. – Чем они могут нас накормить? Какой-нибудь черепашьей печенкой, акульим мясом или бифштексом из морской собаки!

– Скоро узнаем! – не смутился Консель.

Мы сели за стол, где на скатерти были симметрично расставлены тарелки, накрытые серебряными колпаками. Мы определенно имели дело с людьми культурными, и если бы не заливавший комнату электрический свет, я мог бы подумать, что нахожусь в обеденной зале отеля «Адельфи» в Ливерпуле или парижского «Гранд-отеля». Не хватало только хлеба и вина. Вода была чистой и освежающей, но это была всего лишь вода – к огромному разочарованию Неда Ленда. Среди поданных нам кушаний я узнал разные виды рыб, весьма искусно приготовленных. Хотя некоторые угощения, причем отменные, остались для меня загадкой: я так и не смог определить к какому царству – растений или животных – относятся их ингредиенты. Стол был сервирован элегантно и с безупречным вкусом. На каждой ложке, вилке, ноже, тарелке красовалась гравировка в виде буквы, окруженной надписью. Вот ее точная копия:

«Подвижный в подвижной среде»! Девиз как нельзя лучше подходил к этому подводному аппарату, если перевести латинский предлог in как «в», а не «на». Буква N, очевидно, была начальной буквой имени загадочного капитана, чье судно покоряло морские глубины!

Нед и Консель не отвлекались на подобные размышления. Они жадно набросились на еду, и я не замедлил последовать их примеру. Наша судьба больше не вызывала у меня опасений: хозяева явно не собирались морить нас голодом.

Все рано или поздно заканчивается, все проходит – даже голод у тех, кто не ел на протяжении пятнадцати часов. Насытившись, мы ощутили непреодолимую сонливость. Вполне естественная реакция после бесконечной ночи, проведенной в борьбе со смертью.

– Пожалуй, я не прочь вздремнуть, – сказал Консель.

– А я уже сплю! – ответил Нед Ленд.

Мои спутники растянулись на циновке и тут же провалились в глубокий сон.

В отличие от них, я еще какое-то время боролся с неотступным желанием заснуть. Слишком много мыслей роилось в голове, слишком много вопросов требовало ответа, слишком много образов не давало моим векам сомкнуться! Где мы? Что за неведомая сила увлекла нас за собой? Я чувствовал – или мне это только казалось, – что подводный корабль погружается в самые отдаленные уголки океана. Меня охватил безмерный ужас. Я представлял, что в этих таинственных глубинах обитает целый сонм неизвестных науке существ, и подводная лодка была им под стать – живая, подвижная и грозная!.. Затем мой ум успокоился, воображение растворилось в дремотной волне, и вскоре я заснул как убитый.