Прибыв к Сирмию, Лициний расположился в поле, подходящем для сражения, расставил дозорных, укрепил тыл, фланги и стал ждать Константина. Но на подступах к городу армия Запада развернулась и начала отступление.

– Он заманивает нас, – произнес Лициний на военном совете. – Не хочет биться на наших условиях.

Военачальники, вторя друг другу, заверяли августа:

– Константин надеялся взять Сирмий в осаду, теперь ему приходится отступать. Прежде он сражался только с дикими варварами и скудоумным Максенцием. У него еще никогда не было противника, равного тебе. Ты застал его врасплох, о Божественный, превзошел в скорости и мощи.

Все они грезили победой. Лициний высказывал опасения только ради того, чтобы услышать, как их опровергнут. Он отдавал противнику должное, считая его способным военачальником, но решил, что тот переоценил свои силы, понадеявшись на Господа. Лициний двинулся следом, желая навязать Константину сражение. День за днем он постепенно нагонял его. Лициний загнал войска противника в ущелье между высокой горой и глубоким болотом, шириной в половину римской мили. Авангард августа Востока схлестнулся с арьергардом армии Константина, который пытался задержать врага. Лициний прислал подкрепление, арьергард был смят, его остатки стремительно отступили. Но радовался август Востока недолго. Армия Константина укрылась за укреплениями, рвом с торчащими кольями, земляным валом и высоким частоколом, на котором виднелись баллисты-скорпионы и лучники. Остановив наступление, Лициний выслал разведчиков. Как только они вернулись, он устроил военный совет.

– Местные говорят, что Константин, проходя по этим землям, осмотрел ущелье и оставил отряд, который возвел укрепления, – доложил командир разведчиков.

– Он не отступал, а заманивал нас сюда, – разочарованно произнес Лициний. – Я же предупреждал.

Хотя сетовал он в большей степени на самого себя.

– Ты мудр, о Божественный, Константину не удалось скрыть от тебя свой замысел, – сказал главный военачальник Лициния Секстий Випсаний; его голос звучал тихо и устало. – Он так старался тебя перехитрить, что ради этого сам себя загнал в ловушку. Ему не вывести армию из этого ущелья, оно станет их гробницей.

У Випсания было угрюмое, осунувшееся лицо с глубокими морщинами, тонкие губы и тусклые карие глаза. Когда-то Лициний служил под его началом. Август Востока недолюбливал своего бывшего командира, но обойтись без него не мог.

– В ближайшем городке Кибалисе люди Константина закупили провиант и отвезли его в ущелье, – продолжил предводитель разведчиков. – Торговцы не видели знамен и якобы не знали, с кем торгуют.

– Всё они знали! – воскликнул кто-то.

– С Кибалисом разберемся после. Константин запасся провиантом, занял выгодную позицию и возвел укрепления, – подвел итог Лициний.

– И что это ему даст? – фыркнул Випсаний. – Мы соберем осадные машины и разнесем его частокол. Ущелье узкое, нам не развернуться полным фронтом, но и Константин лишил себя маневра. У нас больше войск, мы прижмем его к горе и размажем по ней. А если он будет упорствовать, то запрем в ущелье и дождемся подкрепления.

– Долго ли Запад продержится без императора? – задумчиво произнес Лициний. – Недавно Константин казнил своего соправителя, а теперь ушел сам, забрав большую часть армии и лучших военачальников. Сколько бы он ни запас провианта, время работает против него. Если Константин хотел вынудить нас идти на него штурмом, то он мог бы остаться на своей земле.

– Он спешил начать кампанию как можно скорее, – сказал Випсаний. – Заткнуть рты всем недовольным, доказав, что можно побеждать вопреки воле богов. Такие, как он, не могут придерживаться единого надежного плана, у них полно рискованных идей. Ему повезло, что Максенций был еще сумасброднее. От нас ему даров ждать не стоит.

Випсаний презирал Константина за то, что тот покровительствовал христианам, считал его победы заслугой превосходной армии, доставшейся ему от отца, которую он постепенно разлагал, заставляя поклоняться Богу рабов.

– Дадим армии отдохнуть, соберем осадные машины и начнем обстреливать позиции Константина, разнесем его укрепления в щепки, – заключил Лициний. – А пока повсюду выставить двойные дозоры и отправить конные разъезды, чтобы больше никаких неожиданностей.

Военачальники стали расходиться, Лициний велел Кассию Ювентину задержаться. Молодой патриций, всегда угрюмый и задумчивый, выглядел мрачнее обычного. За время совета он не произнес ни слова.

– Ты не представляешь, сколько раз меня уговаривали заключить тебя под стражу, достойнейший Кассий, – начал Лициний, когда они остались наедине. – Другие думают, что ты либо сбежишь к Константину, поведав ему о наших замыслах, либо перейдешь на его сторону в самый разгар битвы.

– Если сомневаешься в моей преданности, о Божественный, прикажи заковать меня в цепи и бросить в яму.

– А ты был бы только рад этому? – улыбнулся Лициний.

– Я не могу сражаться против брата, – признал Кассий. – Но и предательства себе никогда не прощу!

– Кассий, ты раб или свободный человек?

– Я отпрыск патрицианского рода! – ответил тот.

– Тогда не смей думать о яме, в которой можно отсидеться. Ты должен сделать свой выбор! Я не хочу проливать кровь ни легионеров, ни твоего брата, ни даже Константина. Меня вынудили вытащить меч из ножен так же, как тебя стать соглядатаем. Ты не мог ослушаться. Это был твой долг перед семьей и императором, поэтому я простил тебя. Но с сегодняшнего дня ты сам в ответе за свои поступки.

– Я понял тебя, о Божественный, – склонил голову Кассий.

– Ты знаешь, почему христианство называют религией рабов? – спросил Лициний.

– Потому, что большинство ее приверженцев – невольники.

– Не только поэтому. Все люди перед их Господом рабы, живут и умирают по Его воле. А Константин мнит себя кем-то вроде Его надсмотрщика. Разве невольникам ведома честь? Нет! Вот почему Константин дал тебе, патрицию, столь недостойное поручение. Ты для него все равно что раб! Присмотрись к христианам. Они отвечают перед Богом не только за свои поступки, но даже за помыслы. Вера дает им силу и полностью себе подчиняет. Мы, римляне, отдаем богам должное, чтим их, но не пресмыкаемся. Христианин же всегда будет рабом, сколько бы он ни кутался в шелка или пурпур.

Опустив взор, Кассий вспоминал, как он спас Константина от безумца у Мульвийского моста, а вместо награды тот стал к нему холоден и не позволил принять участие в триумфе.

– Я хочу служить только тебе, о Божественный! – произнес патриций.

– Значит, так оно и будет, – кивнул Лициний. – У Константина есть преимущество, о котором мы забываем. Его людям некуда отступать, они будут биться насмерть, если не узнают, что есть другой выход. Я сохраню жизнь вместе со свободой всем, кто сложит оружие. Они мне не враги.

– Как до них это донести?

– Сам решай. Завтра ты отправишься в лагерь Константина во главе моего посольства.

– Я не гожусь для этой роли, о Божественный.

– Ты не можешь этого знать, пока не испытаешь себя. Я верю в тебя, Кассий. Передай Константину мои требования, а его войскам мое обещание.

Тем временем военный совет проходил и в шатре Константина.

– Арьергард потерял около сотни человек, – докладывал Марк Ювентин. – Примерно столько же ранены и в ближайшей битве участвовать не смогут.

– Это была необходимая жертва, – вздохнул Авл Аммиан. – Ты уберег арьергард от разгрома, Марк. Поступок, достойный твоих славных предков, они гордятся тобой.

Молодой патриций зарделся от похвалы бывалого военачальника. Константин коротко кивнул Авлу, он просил своих приближенных приглядывать за Марком Ювентином, по возможности поддерживать и подбадривать.

– Ни слова о том, что сейчас услышите, ни солдатам, ни даже доверенным слугам, – приказал император. – Болота, примыкающие к лагерю, считаются непроходимыми, но Эроку и его воинам удалось найти тропу.