– Фламандский муравей, он хороший, да, – сказал Казимир и не мешкая взял длинный шип пальмы кунана и проколол оба волдыря, откуда брызнула бледно-желтая жидкость. Он было собирался приложить к проколам клочок хлопка, пропитанного маслом из плодов пальмы баш, но не стал рисковать, чтобы не занести проказу.

– Хорошо!.. Да, хорошо…

Робен пришел в себя, вернее сказать, его болезненное беспамятство сменилось мягкой сонливостью. Он с трудом поблагодарил своего спасителя и мгновенно уснул.

Добрый старый негр совершил настоящее чудо. Впрочем, это чудодейственное средство с практически моментальным эффектом было донельзя простым. Самая обычная народная медицина, ничего сверхъестественного. Укусы фламандских муравьев чрезвычайно болезненны. Яд, который поступает в тело жертвы через жало, в том числе вызывает немедленное образование нарывов. Похожая картина наблюдается после укусов кипящих муравьев из Экваториальной Африки. Кожа вздувается волдырями прямо на глазах, словно под воздействием кипятка. Последствия укуса совершенно идентичны тому, что наблюдается после наложения нарывного пластыря.

Когда больной проснулся, тропическое лечение завершилось крепкой настойкой из листьев батото. В результате через двадцать четыре часа Робен, хотя еще и очень слабый, был вне опасности.

Кто научил старого негра использовать такие средства, действие которых столь невероятно сходно с теми, которые применяют наши врачи, всеми этими жаропонижающими и вытягивающими препаратами? В самом деле, не был ли нарыв от укуса муравья целительнее того, что вызывает шпанская мушка? А настойка листьев батото, спасшая столько жизней лесных скитальцев, чем она хуже хинина?

Вот вам чудесное сближение, удивительная связь между тем, на что способны дикари, читающие книгу природы, и премудростью ученых, чахнущих над медицинскими фолиантами!

Беглец, наконец вырванный из хватки тропической лихорадки, был спасен. Немилосердную природу удалось победить, но ему по-прежнему грозила человеческая ненависть.

Прошло всего четыре дня, и Казимир, отсутствовавший несколько часов, вернулся, объятый ужасом:

– Мой компе!.. Там злые белые, идти сюда, к нам!

– Ох!.. – ответил Робен, глаза которого засверкали как молнии. – Белые… враги. Нет ли среди них индейца?

– Да, так. С ними калинья.

– Ну что же. Я еще страшно слаб, но буду защищаться. Я не сдамся живым, слышишь!

– Слышу, да. Но я не дать убить мой белый сын. Никуда не ходить… Быть тут, под листьями макупи. Смотреть, как старый Казимир сыграть шутка с плохая белый.

Беглец попробовал поднять свое мачете. Увы, оно все еще было слишком тяжелым для него. Затем, вспомнив о тех средствах, которыми располагал его компаньон, Робен забился под ворох зеленой листвы и затаился в ожидании.

Вскоре послышался топот быстрых шагов, а за ними раздался грубый голос, подкрепленный хорошо знакомым щелчком взводимого курка.

Вместо приветствия вновь прибывшие ограничились фразой, которая и в цивилизованных странах не предвещает ничего хорошего, а здесь прозвучала одновременно мрачно и нелепо:

– Именем закона, откройте!

Чернокожий, не дожидаясь повторного окрика, тихо открыл дверь, и в проеме показалось его обезображенное лицо.

Белые в ужасе отшатнулись, словно увидели гремучую змею, а индеец, который явно не ожидал подобной встречи, просто остолбенел.

На несколько секунд на поляне воцарилась тишина.

– Заходить, – сказал Казимир, пытаясь изобразить на лице выражение самого сердечного гостеприимства. Это была, впрочем, напрасная попытка, от этого его черты сделались еще уродливее.

– Это прокаженный, – пробормотал один из белых, одетый в форму тюремного надзирателя. – Я ни за что на свете не полезу в его хибару, там вмиг подцепишь каких-нибудь блох, клещей, а то саму проклятую заразу, что его сжирает.

– Что, не хотеть зайти?

– Да ни в жизнь. Там, видать, все отравлено внутри, все насквозь пропитано проказой. Фаго ни за что не стал бы там прятаться.

– Как знать, – подхватил второй надзиратель. – Мы не для того сюда тащились, чтобы вернуться ни с чем… Если будем действовать осторожно… В конце концов, мы же не дети.

– Ты, конечно, как хочешь, но я туда не сунусь… У меня и без того все ноги в язвах, они сразу же начали нарывать от одного только вида этого курятника.

– Моя идти, – заявил индеец, думая лишь о награде и бесконечных стаканчиках тафии, которые за ней последуют.

– Я тоже, будь оно все проклято, – сказал второй стражник. – Не умру же я от этого, в конце концов!

– Оно так, муше, – ответил прокаженный с лучезарным, как ему казалось, видом.

Надсмотрщик вошел первым, сжимая в руке тесак. Жалкая хижина едва освещалась несколькими тонкими лучами света, проникавшими сквозь плетеные стены.

Индеец на цыпочках последовал за ним. Единственной «мебелью» оказался плетеный гамак, натянутый от стены до стены. На земле лежали грубые инструменты, чашки и сосуды из высушенных диких тыкв, терка для маниока, «змея для маниока» – особая плетенка, предназначенная для того, чтобы пропускать через нее натертую маниоковую мякоть, ступка, длинная жердь из какого-то черного дерева да круглая пластина листового железа.

Прямо на полу была устроена постель из пышной охапки листьев макупи; в углу – несколько вязанок кукурузных початков и лепешек кассавы.

И больше ничего.

– А тут что? – рыкнул стражник, указывая кончиком мачете на охапку листвы. – Есть там что-нибудь?

– Не могу знай, – ответил негр с непонимающим видом.

– Не можешь знать? Хорошо, сейчас посмотрим!

С этими словами он поднял руку, намереваясь проткнуть клинком лиственное ложе.

В тот же момент раздался тихий, но пронзительный свист, и надзиратель в ужасе застыл на месте как стоял – с поднятой рукой и устремленным вниз мачете, нога выдвинута вперед, ни дать ни взять учитель фехтования, показывающий, как нанести удар из второй позиции.

Он просто окаменел. Индеец же давно вылетел из хижины. Достойный краснокожий тоже был перепуган насмерть и, похоже, совсем забыл о будущей попойке.

– Ай-ай! – вопил он. – Ай-ай!.. – И грубый акцент выдавал его безумный ужас.

Надзирателю потребовалось примерно полминуты, чтобы прийти в себя. Прокаженный, не двигаясь с места, смотрел на него с дьявольской усмешкой.

– Почему больше не искать?

От звука человеческого голоса надзиратель подпрыгнул на месте.

– Ай-ай! – пробормотал он сдавленным голосом. – Это ай-ай…

Его взгляд не мог оторваться от двух светящихся точек, раскачивающихся в середине черной спирали, закрученной, как бухта судового каната.

«Одно резкое движение, и мне конец, – подумал он. – Хватит, пора убираться отсюда».

И медленно, очень осторожно, с предельной аккуратностью, он подтянул правую ногу, отступил левой, попятился назад, пытаясь одновременно нащупать дверь.

Но в тот момент, когда он наконец испустил вздох облегчения, прямо над его головой раздался тот же свист. Волосы на голове надзирателя встали дыбом. Ему показалось, что корень каждого волоска раскалился докрасна.

Что-то длинное, тонкое, не толще бутылочного горла, медленно соскользнуло с потолочной жерди с сухим шуршанием встопорщенных чешуек.

Он поднял голову и едва не рухнул навзничь, увидев в нескольких сантиметрах от своего носа змею, которая, раскрыв пасть и уцепившись хвостом за балку, грозила свалиться на него и впиться в его лицо своими ядовитыми зубами.

Вне себя от ужаса, он отскочил назад, обрушив с размаху удар сабли на жуткое пресмыкающееся. К счастью для надзирателя, клинок прошел сверху вниз и начисто снес голову змеи, тотчас рухнувшей на пол хижины.

– Граж, – завопил надзиратель, – это граж!

Дверь была прямо позади него, он проскочил сквозь дверной проем с ловкостью акробата, прыгающего через бумажный обруч, едва не споткнувшись о третью змею, которая, ползая, издавала трескучий звук ороговевшей погремушкой на кончике хвоста.