Дотянувшись до большой кружки, Ирэн осторожно сделала глоток. По привычке, она сперва коснулась напитка самым кончиком языка, пробуя. И только потом рискнула сделать небольшой глоток. Вкус миллиарда лепестков, самых дивных и различных, смешался с ароматом цитруса и специй. Удивительная смесь заставила Ирэн широко распахнуть глаза, когда поезд мягко качнулся и замер. Вагоны едва ощутимо дрожали, вдыхая и выдыхая, подобно легким.

За окном не было перрона, не было и намека на город или какое-либо поселение. Вокруг царила пустота, наполненная одиночеством и болью. Безысходность, как старая, влажная тряпка, не стиранная годами, душила затхлым запахом. Песок, словно забытое древнее золото, сверкал под лютым солнцем. Оно не покидало пост ни на мгновение, невзирая на прошедшие часы пути. Вцепившись в небеса, светило уверенно заполонило собой все пространство. Где-то вдалеке показались робкие тучи, но, смутившись, быстро ретировались, будто их и не было.

Поезд не двигался, продолжая дышать вагонами. Окно запотело, купе слегка сжалось, в ожидании чего-то необычного, а может и ужасного. А может даже и прекрасного?

Ирэн допила чай, но продолжала сжимать в ладони кружку. До ее слуха донеслись первые голоса. Весь поезд был погружен в волшебный сон, и только два голоса: детский и мужской, – нарушили эту тишину.

Мужчина в вагоне

– Я не хочу туда ехать! – воскликнула девочка, влетая в купе первой. Румяная, словно поросенок перед Рождеством, она насупилась и села у окна. Мужчина в твидовом костюме и с пышными усами вошел следом. Его появление было подобно рассвету: теплому, долгожданному, дарящему новый день. – Мы должны найти ее!

– Уже все решено, малыш, мы не можем сдать билеты.

Мужской голос походил на бархат, который ласково касался кожи на шее, скользил вверх и вниз, замирал под ухом. Шептал слова, теплые, как плед в зимний вечер.

Девочка же не реагировала. Она скрестила руки на груди, отвернувшись к окну. Исходящее от нее негодование походило на лаву, обжигающую, смертоносную и поглощающую все вокруг себя.

Ирэн улыбнулась, разглядывая недовольное создание. Вспоминала и себя в этом возрасте, когда только и делала, что топала ногами, визжала и барабанила кулаками по ноге отца, убегала от бабушки. Не сидела на одном месте, не слушалась взрослых. Так же любила отворачиваться и смотреть в другую сторону, чтобы не видеть упрека в глазах отца.

Мужчина вздохнул, но не стал ничего говорить. Его взгляд, ласковый, как первые лучи солнца, скользнул по дочери. Девушку они оба словно не замечали. Но Ирэн была этому рада. Семейные сцены не нравились ей от слова «совсем»: особенно, когда родители пытались достучаться до чад в надежде, что те услышат мудрые речи. Но это ведь дети – нежные создания, вечно себе на уме, уверенные в собственной правоте. Мир малышей всегда полон красок.

Ребенок тихо фыркнул, как маленький паровозик, не поворачивая головы. Ее можно было понять: когда капризы не выполнялись, хотелось злиться. Крики, слезы и истошные оры – не работали.

Мужчина нежно дотронулся до макушки дочери, склонился для поцелуя. Девочка не шевелилась, продолжая дышать собственными обидами.

– Скоро мы увидим маму, – пообещал он тихо, боясь растерять слова, выпустить их на волю раньше времени. – Она будет нас ждать.

– Не будет, – упрямо ответила девочка и сжалась, прячась в углу сиденья. – Не хочу! Не хочу! Не хочу я ехать! Хочу найти Евангелину!

Отец ничего не сказал, прекрасно все понимая.

Понимала и Ирэн, чьи глаза наполнились сочувствием. Ее переполняли ностальгия, сожаление и чувство потерянного времени. Когда-то давно, еще совсем маленькой девочкой, она наделала глупостей, которые не могла простить себе сейчас. Ее душа, истерзанная мыслями, металась внутри тела, запечатанная и умирающая.

Взгляд печальных глаз скользнул по девочке, а рука сама потянулась к ней, но Ирэн вовремя опомнилась. Не мать она, не тетя. Никто. Не имела права прикасаться, говорить и уму-разуму учить. У девочки был отец, но так хотелось вмешаться и помочь. Лишь силою воли Ирэн отодвинулась, села поглубже на сиденье и обняла себя руками. Не могла она спокойным взором смотреть на ребенка, что так напоминал ее саму давным-давно.

А девочка все хмурилась, покачиваясь в такт вагону. На шее у нее болтался кулон, маленькое сердечко, синее, как в каком-то старом фильме. Оно еще переливалось так странно, как будто внутри хранилась вода. Хотя, почему бы и нет? Наверное, подарок отца, в цвет его глаз.

– Может быть вкусного обеда желает дитя? – Брам Квал улыбалась в дверях белоснежной улыбкой, которая ничего не выражала. Она просто была, как вселенная, как звезды на небе, как губы на лице. Так была и улыбка. Без эмоций, но взгляд старался поменяться. Глаза немного метались, как будто проводница искала внутри себя что-то очень важное, полезное, но не находила.

– Благодарю, обед не помешает, – ответил мужчина. Пышные усы дрогнули, выдавая улыбку. Добрую, искреннюю, настоящую. Брам Квал с интересом наклонила голову вперед, как будто бы разглядывая изгиб губ и повторила его точь-в-точь. Возможно, это был ее особый ритуал знакомства, Ирэн не знала.

– Я не откажусь от обеда, – вставила она. Еда. Ирэн причмокнула губами, сохранившими остатки влаги. Чай был допит, но его вкус и аромат не покидали. Ирэн даже глаза прикрыла, чтобы удержать приятные ощущения, не отпускать их еще немного. Внутренне она сложила ладони вместе, образуя шар, и спрятала там вкус. Чтобы вернуться к нему потом, попозже, снова лизнуть воздух и вспомнить, каково было ей в то мгновение.

Брам Квал принесла поднос: большой, цвета первого яблока, еще не спелого, но уже подбирающегося к этому этапу. Три тарелки, три наполненных стакана. В каждой внушительные порции всякого разного, чтобы распробовать. В самом центре лежало нечто розовое, такое нежное на вид, беззащитное.

– Что это? – Ирэн смотрела на нечто с любопытством, не испытывая отвращения или страха. Брам Квал улыбнулась, на этот раз более естественно.

– Это наше фирменное. Особый сорт, редчайший. Только в этом вагоне и только для вас, госпожа Ирэн, – проговорила проводница, чеканя каждое слово, как будто лично подбирала их в словаре. – Это маринованная медуза.

Ирэн наклонилась вперед, касаясь пальцем ценного деликатеса.

– Почему только для меня?

Мужчина не проявлял к ней интереса. Лишь однажды удостоил взглядом, сперва тарелку, а потом и ее саму, но не сказал ни слова. Его заботила дочь, которая теперь отказывалась есть.

– У нас существует поверье, что есть определенные гости, кого стоит угощать этим. Тела, чьи души неспокойны, получают шанс сделать вдох и выдох.

Ирэн посмотрела в глаза проводнице, но не увидела никаких намеков. Откуда та могла знать об ее душе, о тех метаниях и боли, неуверенности и сомнениях? Откуда бы она узнала про неспокойное состояние, если только не видела насквозь?

Страшно, глупо, нелепо и непонятно.

Девушка перестала смотреть по сторонам. Отец сумел победить упрямство дочери, соблазнил ее вкусной хрустящей корочкой мяса, приговаривал что-то ласковое и рассказывал о каких-то дальних странах. Там жили только дети и они правильно питались, ели много и вкусно, пили соки и лимонады, жили своей жизнью. Но не было там взрослых, которые бы помогли им. Вот и приходилось детям жить на улице, накрываясь коробкой, чтобы спастись от дождя.

Ирэн слегка поморщилась, как от резкой головной боли. История эта казалась ей знакомой. Настолько, что девушка словно вживую видела эти потрепанные коробки, промокшие от настойчивых капель дождя, сметающих все на своем пути. Ей мерещились сотни и тысячи пар глаз, полных отчаяния, боли, где-то даже надежды. Тихие всхлипы, слабые стоны. Хотелось помочь всем и сразу, но стоило Ирэн сделать хотя бы шаг, как иллюзия рассеивалась.

Она отправила в рот сочно поджаренную картошечку, такой блестящей и хрустящей, с золотящейся от масла корочкой. Мелко-мелко нарезанная зелень, щедро посыпанная сверху, напоминала прощание осени с летом. Словно теплая пора еще пыталась о себе напомнить, но сентябрьская роскошь уже вступила в свои законные права ветреного наследника. Изумрудная пыль казалась лишь жалкой попыткой передать привет.