Но, как иногда бывает, некоторые вещи идут не по плану. Аклиф гнал животных строго к указанному месту, расставленные заранее перевязки меж деревьев мешали оленям двигаться куда-нибудь иначе. Дичь бежала в ловушку к охотнику. Временами летели неудавшиеся стрелы. И всё шло, как задумывалось, вернее, так казалось Аклифу. Расстояние стремительно увеличивалось между ними, и вскоре животные пропали из виду.

Раздосадованный провалившейся попыткой, юноша угрюмо остановился, сплюнул, опуская свой лук, и засунул очередную стрелу обратно в почти опустевший колчан. Он зло повертел головой, приводя в порядок свои мысли.

Постепенно догадываясь, что произошло, раздвинул кусты и пошёл в дебри леса. Аккуратно отодвигая листья и ветки, перешагивая повалившееся дерево и вглядываясь на север. Он до конца осознал причину потери четвероногих, выйдя на небольшую поляну с цветущими ромашками, орешником и крапивой. Там возле ствола дерева мирно посапывал его друг, в обнимку со своим ивовым луком. Листья дерева, у подножия которого он развалился, закрывали его от лучей Руэса. Ни о чём не заботясь, он просто спал.

Аклиф постоял, тяжело вздымающейся грудью вздохнул. Затем с размаху пнул под зад, приводя в чувство друга. Тот от неожиданности подскочил, опешившими зенками оглянулся, увидел своего товарища и лёг обратно, перевернувшись на другой бок.

– Ещё… ещё немного, и встаю.

– Даже роса ему нипочём… – тихо проговорил юноша. Достал флягу с чистой водой, откупорил её. Бесцеремонно вылил содержимое на голову своему товарищу. Немного подумав, пнул ещё раз. Олам не стал кричать, верещать или дёргаться. По сонному обыкновению, лишь угрюмо перевернулся на спину, глядя прямо в глаза обидчику.

– Во-от такого жука на тебе увидел, – нисколько не смутившись, показывая пальцами, произнёс Аклиф Ронас, поднимая бровь кверху.

– Ты жестокий, бескомпромиссный человек, – сын короля протёр лицо от воды.

– У меня ещё немного осталось, – повертел флягой, в которой раздался плеск.

Паркальский встал, отряхнулся от пожухлой листвы. Недовольно принялся бурчать себе под нос.

– Ладно, ладно. Всё, встал. Видишь?

– Не бухти, сам виноват. Мы дичь упустили. Даже не мы – а ты!

– Кардсаль! – зло сплюнул Олам, вытирая ладонью лицо. – Три смены Даллору на милость. Ты ещё со своими жуками. Мог бы убить его, как все остальные. Просто прихлопнув.

– Он сидел у тебя на шее, а принца не пристало шлепками тревожить.

– А пинать можно? Что-то раньше тебя это не тревожило… У меня до сих пор след остался от стимула.

– Так то ж не я был. А тётка. Да и нечего было в кустах шарахаться, она думала, снова пёс куриц гоняет.

– Да? А кто рядом прыгал и кричал: «По спине ему, по спине»?

– Ладно. Бывает хуже, но реже! – усмехнувшись, ответил сын бывшего клороньера. – Пойдём собирать ловушки – и домой. Нас, наверное, уже потеряли.

– По пути надо будет в пекарню заглянуть.

– Ты всё не угомонишься… – упрекнул друга Аклиф.

– Меня бесит тот факт, что она всё время увиливает. Я ей цветы – она их в пекло, я ей побрякушки – она их в яму, что ей надо? Понятия не имею. А добиться её расположения – это уже стало делом чести! – раздухарился Олам, усердно жестикулируя.

– Может, ей плевать на все твои подарки, может, ей нужно что-то… иное?

– Это как так, «иное»?

– Внимание, уход… – Закинув голову назад и глядя в небо, Аклиф ненадолго ушёл в раздумья, пока они шли обратно забирать свои приспособления. – Может, она хочет посмотреть на тебя с другой стороны, не со стороны высокородного.

– Погоди. Ты хочешь сказать, что из меня прямо-таки прёт пафосом и высокомерием, коим обладают эти дворяшки?

– Бестолочь. Я не про это. Ты можешь дать ей всё, что она хочет, лишь в материальном смысле, вот только ей этого не надо. Ей надо… Покажи себя с нищей стороны. Проведи время с Алисией, не тратя ни медяка, погуляй с ней вдоль реки. Заболтай её. И не упоминай своё знатное положение. Это же женщины, они думают всегда по-другому… «по-женски».

– Думаешь?

– А почему нет? Если для тебя это дело чести, то пробуй подходы с разных сторон. Это как игра: не можешь взять с наскока – значит, подкрадывайся.

– Попробую! – Улыбаясь, Олам принялся снимать первую сеть. – Сзади через пять шагов и двух налево стоит капкан.

Аклиф измерил нужные шаги, обнаружив капкан, начал разминировать его.

– Кстати. Что там с кирьестом Гердо?

– А что с ним?

– Ты в него кинжал кинул…

– Ах-х, ты про тот случай…

– Ну да. За что ты его так?

– Случайно получилось. Ну… почти случайно… Он хотел поставить мишени, а я отвлёкся на Алисию, хотел показать, что умею, ну и с разворота метнул кинжал. Не заметил его. Если бы его плеча там не было, я бы попал в яблочко, – с виноватым видом развёл плечи Олам, – женщины до добра не доводят…

Аклиф лишь усмехнулся, засовывая очередные сети в походную сумку.

– Давай сначала к дяде моему заскочим, там тётя сегодня мясной пирог готовит. Просила заглянуть.

– Это я с радостью. Тётушка вкусно готовит!

– Тем более у нас сегодня нет занятий по фехтованию, – с намёком добавил Аклиф Ронас. – Может, ты ещё и мастеру Ситре что-нибудь сделаешь? Его занудные речи уже достали.

– Может, и сделаю. Но сначала нужно хорошенько покушать.

Сколько времени понадобится, чтобы осознать свои действия и последствия их?

Мгновение? Смена? Десина? Сменарий? Лагрехте понадобилось несколько долгих сменариев. Сотни детей были вырезаны в своих домах, и всё по её воле, всё по её словам. Видение, что ей пришло в злопамятную ночь, было столь правдивым, сколь и невероятным. В эйфории от увиденного она слишком поспешила с выводами. Да, её видения имели свойство сбываться, и многие знали её как «видящую чёрным». Она предсказала многое, очень многое, и не меньше смогла предотвратить. Но то видение было особенным… Оно было реальным, и от этого ещё более пугающим. Не как остальные видения. Оно было настоящим, словно воспоминание вчерашнего дня. Красные небеса лили кровью, огонь пылал ярче, чем свет Руэса, бесчисленные количества трупов замерли в неподвижном состоянии с сохранившимся отпечатком предсмертной агонии в глазах. И лишь один воин, чья воля столь ясна и незабвенна, как тьма забытых границ, как двуликая ночь, кажущаяся тихой и спокойной, но таит в себе опасность… Его нельзя ликовать, его нельзя тревожить. Он один. Совсем один сидел в самой гуще ужасной картины, возвышаясь надо всеми, и взор его пробирал до костей. Глаза, наполненные болью, ненавистью, страхом… и могуществом. Этот взгляд убивает… Само существование этих глаз выворачивает реальность, заставляя душу покинуть тело, навсегда и безвозвратно, колыхаясь от мук неизбежности. Его подолы неведомого плаща кружились в чёрном тумане. Он сидел на камне посреди поля трупов. И глядел прямо на Лагрехту. Словно видел её в своём времени. И позади него бесчисленные души, озираясь, отправлялись к праотцам.

Завидев эту картину, прочувствовав на себе весь ужас того момента, она не могла унять дрожь в течение десины. А как только справилась со своим страхом, тут же отправилась в гильдию магов. К Волгару, могущественному магу и старому другу. К кому, как не к нему. Рассказав всё, что она смогла увидеть, старуха считала своим долгом предотвратить бедствия, что грозились обрушиться на голову людей. И ей это удалось… Отчасти. Сотни детей были вырезаны в своих домах и сотни родителей, пытающихся их защитить. Непререкаемый лично отдал приказ. Гильдия сделала свой ход, омывая руки в крови младенцев, отцов и матерей. До истины никто не добрался бы, даже если захотел. Чистая работа, после чего сей инцидент был стёрт даже из исторических сводок самой гильдии. Но лишь спустя сменария Лагрехта поняла, что натворила. Она своими же руками подтолкнула этот мир в пекло. Не осознавая тот факт, что именно месть может подтолкнуть этого ребёнка нести погибель всем живым. Пророчества – на то они и есть пророчества, что они должны сбываться, неотвратимость и безвозвратность. Можно уменьшить возможные последствия, но никак не саму суть предсказания. Она оказалась сама для себя врагом и погибелью. Переосмысление пришло слишком поздно. Понять это она смогла лишь воспоминанием во сне. Тот взгляд видел её. Её настоящую, но очень старую, в будущем, она видела всё своими глазами, но только в будущем. Единственное, что она могла сейчас сделать, – это попытаться что-то исправить. И именно поэтому она поселилась в глуши Сентьемских лесов. Дабы быть рядом с ребёнком, что чудом выжил шестнадцать сменариев назад. Мысли о внезапном убийстве мальчика ей приходили не раз. Однако каждый раз она их отметала прочь. То, что должно случиться, – случится! Это правило! Нерушимое правило! Можно сделать тысячи предсказаний, но они все будут ни в какое сравнение с этим. Оно настоящее… неизбежное! Если она пронзит его кинжалом, её рука дрогнет в самый ответственный момент и лишь поцарапает его. Если бы она попыталась его задушить, то кисть бы сломалась или кто-нибудь остановил бы её. Это дитя было защищено от Лагрехты. Она знала его судьбу, и поэтому ребёнок был для неё неприкасаемым. Это дитя она должна увидеть в будущем. Лагрехта практически стала связана с ним. Они должны были увидеться на том поле из видения, и подтверждением этому стала её инициатива, по воле которой началось массовое вырезание новорождённых и их родителей. И ни при каких случайностях они не способны убить друг друга. Именно эта мысль засела глубоко в её голове. Именно так она растолковала пророчество. Что должно быть – то будет! Это пророчество в виде воспоминания. Это нерушимый закон природы и высших и низших сил. Любой другой, выслушав её теорию, сказал бы, что старуха совсем выжила из ума. Но для неё всё было ясно и чисто, как лунный свет, падающий с неба и не закрываемый ни единым облаком. Всё было свято и незыблемо.