– Чтоб тебя, прохвост черный! – в сердцах выругался хозяин.

Чтобы мысли дурные не одолевали, залез старик на сеновал и давай снопы вниз кидать – Юрка на днях обещался забрать. Ему, Анатолию, они теперь ни к чему, а соседу в домашнем хозяйстве всегда пригодится: зима долгая, скотинку кормить надо.

Вечером сел на крыльце старик, самокрутку скрутил, задымил и от удовольствия закряхтел.

– У-ух, до костей пробирает! – передернул плечами Анатолий, почуяв, как дымок изнутри прогревает и легкие наполняет.

Солнце почти за горизонт опустилось, когда услышал он в доме странный шум, вроде окно в кухне открыли. Вбежал – никого, окна закрыты. Только рукой хотел махнуть, да на улицу выйти, как со стола ложка упала.

– Что ж ты душу из меня вынимаешь! – зло крикнул Анатолий Афанасьевич на всю избу. – Сказать что хочешь – говори, а в дому не шали. Ты кто – не знаю, а я —живой человек, Богобоязненный.

Ответа не последовало, но перед взором четкая картинка дальнейших действий встала и пришло понимание, кто с ним беседу ведет.

– Маря, Маря, ты бы сразу сказала, что душу твою тревожит, а не пугала понапрасну. Нет тебя давно, а все хозяйничаешь. Покой надо знать, покой. Плохо без тебя – таить не буду, но Божий свет людям, а вам – Царствие Небесное. Ага?

– Толь Афанасич, ты с кем беседу ведешь? – в дом вошел рослый смуглый парень с добродушным лицом.

– Да так, сам с собой балакаю. Я сено-то с верхов скинул, тебе только собрать, да домой отвезти.

– Ты что ж скотинку держать не собираешься? Может, козу тебе дать?

– Мороки с ней много. Я молоко редко пью, а надо будет – к вам приду. Угостите старика кружкой – мне и хватит. Я ж потом с сеном помогу.

– Хоть кружку, хоть ведро – для тебя, деда Толь, не жалко. Сколько себя помню, ты всегда людям помочь рад.

– Завтра на рассвете с братом приходи, я ворота открою, вы вдвоем все быстренько покидаете и – гора с плеч.

– Жди нас к семи – будем. – Юра вытер со лба трудовой пот и вышел.

– Ну и отлично, – потер руки старик. – Теперь за дело примемся.

Накрыл он стол на двоих, рюмки достал, наполнил их самогонкой, свечу зажег, картошку по тарелкам разложил, хлеб нарезал, грибы в миску из бочонка кинул, перед иконной помолился, перекрестился и сел.

– Ну, Маря, за покой и душу бессмертную, – произнес Анатолий, осушил рюмку, прихватил груздь вилкой и оправил его в рот. – Сколько на веку живу, а с призраком впервые беседу веду. Как с тобой общий язык найти – не знаю. Раньше оно все ясно было: я словечко, ты словечко, а теперь что?.. Я говорю – ты ложками балуешь. Дай знать, что тебе надо, я все сделаю.

Анатолий Афанасьевич ерзал на стуле и ждал, когда видение явится, но картинки в голову больше не шли. В зале мирно тикали часы, на улице насекомые песни ночные пели, сосед Юра загонял мотоцикл в гараж – никаких необычных звуков. Поел Анатолий, посуду со стола убрал, а набор, что для усопшей жены приготовил, оставил – пусть поест, да выпьет, может, успокоится. Сам в кухне на диване сел и со стороны на накрытый стол поглядывает – вдруг тень промелькнет. Незаметно минул час, за ним другой. Старик задремал, а когда глаза открыл – от свечки один огарок остался, того и гляди погаснет. Поднялся он, чтобы свет включить, да так на месте и замер. Сидит за накрытым столом Маря, только не ест, а на него смотрит.

– Ага, еда не нравится?! – с вызовом прикрикнул дед. – Между прочим, от души старался. Как ушла от меня, так теперь и питаюсь.

Тень рукой на комнату указала и застыла. Анатолий Афанасьевич аккуратно мимо призрака в зал проскользнул и стал ждать дальнейших указаний. Белесая дымка подплыла к серванту, который между окон стоял, и коснулась запертой дверцы.

– Сейчас откроем. – Анатолий достал из комода ключ и отпер дверцу.

Призрак тут же положил руку на шкатулку.

– Что искать-то? – Старик недоуменно чесал висок: в шкатулке много житейских мелочей хранилось: и письма, и фотографии, и памятные штуки, вроде старинной материнской броши.

Так как ответа не последовало, стал Анатолий вытаскивать предметы по очереди и на призрака поглядывать – если даст знак, выходит, нашел то, что следует. Минуты через две шкатулка опустела, а реакции не последовало.

– Марусь, может ты не там потерю ищешь? – уточнил муж.

Но тень настаивала на своем и указывала на шкатулку. Тогда Анатолий принялся ощупывать деревянные края. И точно – дно двойное! Перевернул старик шкатулку, и на стол упали ложное дно и конверт.

– Послание? – Дед с интересом изучил строки под надписью: «Кому и от кого». – Это ж мне от… Любовь Андреевны, от… Любавы?.. Как оно к тебе попало?

Дед поспешно вытащил сложенный вдвое лист, включил свет и принялся читать.

«Дорогой Толя! Самоволка твоя на мне сказалась: отяжелела я. Мать поедом ест, отец в глаза не смотрит, сестры за спиной шепчутся. Что делать, ума не приложу. Слух до меня дошел, что свадьбу через неделю играете, что невеста твоя девица ладная, что дружны вы с ней. Сердце мое из груди рвется, к тебе просится. Напиши, как быть, что с дитем делать? Ждать тебя, в речку с головой или замуж за убогого (живет на селе парень один, замуж зовет. Сам хорош, да без ноги – лошадь в детстве отшибла). Как скажешь, так и сделаю. Любава».

Дочитал Анатолий письмо, на диван сел, в одну точку смотрит, сказать ничего не может. Всю жизнь прожил, полагая, что жена о грехе его не ведала, а она знала и мучилась. Отошел от потрясения дед и сказал тихо:

– Думала, тайну хранила? Думала, не знал о своем проступке? Надежда, сестра ее, накануне свадьбы ко мне приезжала и все высказала. Да что с бедой той я сделать мог? С Любой мы раньше знались. Время-то ушло. Да и не любили мы друг друга, так забавились… Она от нелюбимого сбежала, а я, дурак, молодца из себя корчил. Виноват. Дел натворил, а исправить не смог. Но вот чего ты, видать, не знала. Умерла Люба во время родов, девочку сестра забрала, сказала, чтоб я близко не совался. Она растить ее, как родную будет. Парня убогого Люба зря жалела. Он счастливо женился, троих детей нажил, всю жизнь на работе его почитали – мастер хороший был. Вот так-то. Ошибка за мной всю жизнь тяжелым следом вьется и родным покоя не дает. Марь, не серчай, письмо я сожгу. Дети найдут – маяться будут. Лида, от Любы дочка, хорошо живет. Семья у нее: муж, две девчонки. Мне об их семье друг рассказал. Сам я, как просили, туда не совался – зачем дите будоражить. Не вещь, чай. Так что, иди с миром.

– Деда Толь! Ей! Спишь что ли? – Юра потряс старика за плечо.

Тот открыл глаза и осмотрелся. Свеча почти догорела, рюмка с самогонкой и тарелка с картошкой перевернулись. Кот Матвей с удовольствием доедал внезапное угощение, а самогонка мирно капала со стола на пол.

– Случилось что? – окончательно просыпаясь, тревожно спросил старик.

– Мать корову подоила, молоко и сыра передала. Я их на притолоке оставил. Все, пошел. – Юра уже выходил, но обернулся. – Ты, давай, в кровать иди, нечего за столом спать – тело занемеет, мается будешь.

– Да, иду. – Старик тяжело поднялся и устало улыбнулся.

Когда сосед ушел, он прошел в зал, достал шкатулку, извлек письмо и долго смотрел на него. Сон сном, а послание в указанном месте хранилось. Анатолий порвал его, да в голландку кинул – завтра с утра растопит, и… нет послания из прошлого. Но грех остался – не на листе, на душе он.

– Маря, прости дурака старого… – прошептал Анатолий и вернулся в кухню, где по-прежнему неторопливо капала со стола самогонка. – Не зря ты меня ужинать позвала: и выпила, и закусила. Ну, теперь ступай, я приберу… Всю жизнь тебя любил, перед тобой и повинился…

Весна была в самом разгаре. Озорной ветер метался от дерева к дереву, сбивал воробьев, трясогузок и других мелких птиц с намеченного пути, пугал случайных прохожих, звучно стучал плохо закрепленным металлическим листом старого сарая, метал пыль – в общем, шалил с размахом. Теплое солнце приятно грело подставленные ему лица, спины и бока, но в теньке по-прежнему было прохладно и сыро.