– Заеду. Познакомимся. Посмотрим.

– Супер!

– Только не раньше семи. У меня тренировка.

– Семь – идеальное время! Гости к половине будут. Разогреются, расслабятся… – смеется. Я не утруждаюсь даже улыбку выдавить. Просто наблюдаю. – Ну ты же знаешь папу, – закатывает в восхищении глаза. – Он умеет располагать.

У меня насчет Владимира Всеволодовича другое мнение. Но желания его до кого бы то ни было доносить не возникает.

– Ты еще долго здесь оставаться планируешь? – спрашиваю тем же бездушным тоном. – Я через полчаса уеду.

– Я с тобой, конечно.

– Ок.

Возвращаемся к предкам. К ним как раз присоединились Машталеры – родители Влады. Завязывается очередной бессмысленный разговор. Я участвую мало, только если ситуация того реально требует.

Последние полчаса тянутся удушающе долго. Вязну в устойчивом состоянии апатии. Говорю все меньше. Практически не двигаюсь. Цепенею не только внутри, но и внешне.

Пока в один момент все не меняется.

– Вот он, – выплевывает отец то ли взбешенно, то ли взволнованно. Стакан-то у него не отняли. – Явился Полторацкий!

– Так-так… И с кем это он? С дочерью? – размышляет мать в разы спокойнее.

Я машинально, вроде как вынужденно, веду взглядом в том направлении, которое они задают. И вдруг ощущаю за грудиной странное волнующее колебание.

Пространство качается.

Изгиб девичьей спины. Хрупкая линия плеч. Характерное движение тонкой руки.

На стремительно просыпающихся инстинктах прекращаю дышать. Но пульс уже долбит по венам аварийной сиреной. Застывшая три месяца назад кровь прорывает дамбу и бросается курсировать по одеревеневшему телу, вызывая в омертвевших клетках жгучее покалывание.

Узнавание, когда каждая деталь будто удар ножа между ребер – страшная штука.

Стоило бы развернуться и уйти. Уйти, пока не поздно.

Но вместо этого…

«Повернись!» – орет один из пробудившихся внутри меня демонов.

Девушка встряхивает темными волосами и ведет головой влево. Этого недостаточно, чтобы иметь возможность оценить хотя бы профиль.

И все же… В моей раздувшейся на резком глубоком вдохе груди происходит адская вспышка.

Говорю себе, что этого недостаточно, чтобы растопить глыбу льда, которая сцепила мое разорванное сердце в кучу. Говорю и чувствую, как это чертово сердце начинает безумно ускоряться.

Брюнетка вновь встряхивает волосами. Догадываюсь, что смеется. И вдруг испытываю дикое слабое и охренеть какое тревожное чувство забытой радости. Расстояние и суета вокруг не позволяют уловить мелодию ее смеха, но я мистическим образом ее слышу.

Музыканты сменяют направление, и выдаваемая ими композиция лично для меня превращается в нагнетающее ужас превью триллера.

Девушка оборачивается.

Я с тяжелым вздохом прикрываю веки. Сознание прорезает звук того самого выстрела из нашего общего прошлого.

Неудачное одномоментное разминирование на дикость обширной территории моей проклятой души. Я летаю, как в свои лучшие дни. Только в этот раз – камнем в оставленную нами, так и не заполненную ничем и никем пустоту.

И это моя четвертая смерть.

Добро пожаловать в преисподнюю, родная.

© Александр Георгиев

Любовь – вызов.

Самый дерзкий. Самый яростный. И самый, мать вашу, отчаянный.

По мере того, как между нами с Соней Богдановой – девушкой из моего счастливого прошлого – сокращается расстояние, пространство банкетного зала атакует какое-то эфемерное психоактивное вещество.

Выжигание слизистой. Бешеная стимуляция сердечной мышцы. Активизация всей симпатоадреналовой системы. И мне уже рвет вены сумасшедший гормональный коктейль.

Жар. Озноб. Внутренний штормовой тремор.

Лед трещит и со звоном разлетается по груди. Сердце, качнув излишки кислорода, срывается со своего стационарного места и, прокатившись колючим реактивным шаром в низ живота, падает на дно нашей пропасти. Я не пытаюсь уберечь его от раскола. И когда оно разбивается на ошметки, просто сцепляю зубы и терплю эту боль.

В конце концов, во всех этих ощущениях, какими бы забытыми и неповторимыми они не казались, нет ничего нового. Все это я уже не единожды проживал.

Однако в реальность происходящего я не верю до последнего. Уповаю на сон, бред, галлюцинации… Что угодно, но Сони тут быть не должно!

Это попросту невозможно. Это ведь вразрез с жизнью.

И все же она здесь. Под руку с ебаным папиком. Останавливается в жалких метрах от меня.

Движения закончены. Накал достигает предела.

Стоп. Пауза. Не дышать.

Готовлюсь к фатальной коллизии, хоть и знаю лучше всех, что против чувств, которые Соня Богданова принесла с собой, не существует защиты.

Рывок. Она поднимает взгляд. И мы сталкиваемся.

Шоковая терапия. Безжалостное убийство. И сразу же мощная откачка. Электричество пробивает мое тело молниями.

Сто тысяч ампер. Чистоганом.

Ненависть. Страсть. Ярость. Безумие. Фобия.

Да, любовь – это гребаный вызов. Агрессивная и жестокая провокация, на которую познавшие ее фанатики пойдут, несмотря на все риски. Ибо сейчас мы уже переходим к той стадии, где теряется первоначальное чувство страха. Все эти жалкие монстры сбежали на хрен. Мы прошли и испытали так много, что больнее уже просто не может быть.

Или все-таки может?

Срываю с Сони взгляд, как пластырь. Резко и так же безжалостно. Смотрю на мужика, с которым она теперь, судя по всему, трахается, и невольно вспоминаю то время, когда она еще была только моей. От муки и гнева трещат уже не только вены, ощущаю, как все капилляры лопаются. У меня внутри, мать вашу, ебаное кровоизлияние.

Музыка набирает обороты, словно диджей вместе со мной тронулся. Иначе я не знаю, как оправдать надрывную оперную композицию, которая будто бы призвана подготовить всю эту мразотную толпу к массовому расстрелу.

Быстрей бы.

– Тимофей Илларионович, – выходит из ступора, как ни странно, первым отец. – Добро пожаловать, – протягивает Полторацкому ладонь для рукопожатия.

Протрезвел, очевидно, за тот долбаный миг, пока нас сек огненными лучами метеоритный дождь. У мамы же по-прежнему нет слов. Если бы я мог свободно дышать, я бы, возможно, даже заржал. Когда мы были с Соней вместе, она ненавидела и презирала ее. И вот он – хуев бумеранг. Богданова под покровительством человека, от которого, так или иначе, зависит жизнь нашей проклятой семьи. Фееричная оплеуха.

Не только моим предкам.

Я давно не имею на нее прав. Я проработал свои нездоровые собственнические чувства у толкового специалиста. Я со многим разобрался и большую часть шлака успешно отпустил.

Но…

Это не мешает мне так же люто ревновать Соню и желать разорвать на куски Полторацкого только за то, что он посмел рядом с ней стоять.

Об остальном даже думать не хочу. Не могу!

В моем одержимом сознании она остается моей. Исключительно.

– Соня? – сатанинская улыбка отца усердно полирует Богданову. – Я верно помню?

– Да, все верно, – подтверждает та, отражая папашкин оскал ледяной улыбкой. – Как ваши дела?

У меня по телу прокатывается дрожь.

И от звуков ее все еще топового для меня голоса. И от того хладнокровия, которое она, чертово Солнышко, приобрела. Сокрушающее волнение идет в несколько этапов. Выдерживаю незаметно только потому, что у меня, мать вашу, колоссальный опыт в таких вещах. Никто никогда не узнает, что пока я мрачно раздавливаю этих двоих взглядом, внизу моего живота копошатся ебучие мотыльки.

Дышу тяжелее, чем обычно. Свирепо сжимаю кулаки. На этом все.

– Благодарю, все в норме, – заверяет отец. – А как вы?

– У меня все прекрасно.

Шумный решительный вдох рядом – мать приходит в себя. Краем глаза замечаю, как выдавливает из себя улыбку.

– Надо же… Сонечка… Какая неожиданная встреча, – прижимая ладонь к груди, нервно перебирает бусы.

– Ну, говорят же, земля круглая, – подбивает Богданова так же холодно. – С днем рождения, Людмила Владимировна!