Казалось, что первая встреча была тяжелой.

Наивная…

Сегодня я несу настоящий траур по нашей любви.

Внешне вся в черном. Внутри вся в красном.

– Сначала Александр изъявляет желание перейти из статуса формального владельца компании с правом первой подписи в статус генерального директора, – рассказывает Полторацкий по факту. – Через три дня после назначения он увольняет утвержденного ранее помощника и наперекор всем мозговым вливаниям отца назначает своей правой рукой кого-то из рядовых сотрудников. Еще через два дня он заворачивает первую липовую сделку, которая, как и ряд предыдущих, служила банальной отмывкой денег. И еще через четыре – полностью перекрывает весь южный трафик. Никаких пояснений своим действиям он пока не дает. Все зависимые от Георгиевых люди рассчитывают, что это временно. Мол, пройдет перестройка, утихнут амбиции, и сотрудничество возобновится. Но смута посеяна. Кажется, Александр готов развалить бизнес деда. И все бы ничего… Как вдруг эта помолвка с Машталер. Зачем?

По моему телу сбегает не первая и не последняя волна озноба. А вот щеки, напротив, опаляет жаром. В висках начинает выстукивать отравленная кровь. Будь кожа чуточку тоньше, вероятно, прорвались бы фонтаны.

Но я заставляю себя улыбнуться.

– Любовь… – выдыхаю. – Не думали об этом? Когда ситуация выглядит чересчур странной, чаще всего оказывается – все просто.

«Владу я никогда не ревновал… Не ревновал, потому что не люблю…»

Лгун.

Господи… Я здесь, чтобы поздравить его с предстоящей свадьбой… Господи… Могло ли произойти что-нибудь хуже?.. Господи… Мы приближаемся к ним.

– Любви не вижу, – резюмирует Тимофей Илларионович коротко.

Глубокий вдох. Частое моргание. Широкая улыбка.

– Поздравляю, – выдаю я, протягивая Саше руку.

Не вижу смысла расшаркиваться в приветствиях.

Только вот Георгиев не спешит отвечать. Моя рука на неприлично долгое время повисает в воздухе. Он смотрит на нее абсолютно беспристрастно. И даже наличие браслета из нашего прошлого – той самой ценной ювелирной вещицы, которую Саша вместе с первыми оглушающе громкими признаниями надел мне на запястье, и которую я при разрыве не смогла швырнуть ему вкупе с остальными подарками – не вызывает у него никаких эмоций. Если в прошлую нашу встречу преобладали злость и ненависть, то сейчас все, что я вижу – это равнодушие.

…– Это из той же коллекции, что и твой браслет.

– Love?

– Угу, love… Love…

Итак, четыре месяца… Наша убитая любовь разлагается со скоростью света.

Пауза затягивается. Моя рука вздрагивает. Потяжелев, опускается ниже… И вдруг Георгиев останавливает это падание. Его большая смуглая и безумно горячая ладонь приникает к моей охладевшей кисти, как рана к ране. Как половина той бесконечности, что мы когда-то вместе рисовали, к другой половине бесконечности – петля к петле. Всеми его линиями жизни к моим линиям жизни.

Пальцы не сплетаются. Они с обеих сторон заходят на запястья и позволяют нам чувствовать дикий ритм пульса друг друга. Катастрофа продолжается. Несмотря на то, что Сашины лицо и глаза сохраняют то же безграничное хладнокровие, знаю, что его сердце сейчас вместе с моим разбивается.

По моей руке из-под его пальцев ползут крупные мурашки. Медленно они стягивают все открытые участки моей кожи – предплечья и плечи, шею и грудь, затылок и спину. Но мне плевать, сколько человек, кроме Саши, это видят.

Он не произносит ни слова. Даже благодарности на мои поздравления не выказывает. Я со вздохом отнимаю ладонь и синхронно с взглядом опускаю ее вниз.

Вижу, как вздымается грудь, грозясь выпрыгнуть из черного корсета платья, которым я ее сдавила, лишив себя возможности дышать на полный объем легких. Пока Тимофей Илларионович, перенимая внимание, обменивается со всеми членами чертовой семейки – настоящими и будущими – какими-то дежурными фразами, чувствую себя так, будто вот-вот лишусь сознания.

– Соня-лав, – ласкающий слух оклик Шатохина заставляет встрепенуться. – Привет, красотка!

Мне ничего делать не приходится. Мгновение, и я с облегчением обнаруживаю себя прижатой к его груди.

– Можно я ее у вас ненадолго украду? – обращается к Полторацкому секунд пять спустя.

– Если только ненадолго, – подмигивая, Тимофей Илларионович мягко отражает Данькину улыбку.

По дороге из зала здороваемся и перекидываемся парочкой фраз с Чарушиными. Лизы с Темой, хвала Богу, нет. А старшие, хоть и заостряют внимание на моем пребывании в этом адовом месте, никаких неловких вопросов не задают.

Мы шагаем с Даней дальше. Время будто бы замедляется.

На моем затылке тот самый тяжелый взгляд – неотступно. А впереди обилие бездушных лиц – нескончаемо. Сердце в груди на разрыв – неудержимо.

Чувствую себя так, словно бы гребу против течения, но не беру ни единой передышки.

– Что это за клоунада, Дань? – выпаливаю, едва оказываемся на террасе. – Зачем он на ней женится? Любит? Скажи?!

Шатохин растерянно пожимает плечами и как-то виновато отводит взгляд.

– Я сам ни хрена не понимаю, Сонь, – толкает после паузы. – Не любит, конечно. Говорит, что… – вздыхает. – Так, мол, надо. Какие-то свои планы строит.

Кажется, что знает больше. Всего не рассказывает.

Надо! С ума сойти!

– Он… Он нашел Христова? Скажи, пожалуйста! Я никому не выдам… Жизнью клянусь!

Даня отворачивается. Долго молчит. Но я и без слов догадываюсь, к чему все идет.

– Нашел. И все узнал, – обрушивает Шатохин, наконец. – Только это уже неважно теперь, понимаешь?

Не понимаю. Но зачем-то киваю.

Сердце обрывается. И пропадает. Не чувствую его. Совершенно. В груди – свистящая пустота.

Как я еще стою на ногах? Сама удивляюсь!

– А ты как? – заставляю себя переключиться. – Как у тебя дела?

– Порядок.

– Ладно… – пожевав губы, шумно втягиваю носом воздух. – Пойду.

– Подожди… – тормозит меня Шатохин, прихватывая пальцами у локтя. – Я хотел сказать, Сонь… – впервые вижу, чтобы слова ему так трудно давались. Хотя, возможно, мне так только кажется. Потому как у самой сознание подтормаживает. – Дай ему какой-то сигнал, что остался шанс… Что, блядь, готова когда-нибудь его простить…

– Ты не знаешь, что он сделал! – выпаливаю задушено.

– Знаю! – перекрывает мой крик Даня. Не нужно никаких слов, чтобы догадаться – осуждает Сашку. И при этом, не добавляя аргументов, смеет требовать: – Дай ему сигнал.

И уходит.

Я закрываю глаза. Долго к себе прислушиваюсь. И все, что чувствую, это фееричное возвращение сердца. Оно устраивает внутри меня настоящий фестиваль песен, салютов и акробатических плясок.

Полторацкий одобрил бы Данин совет. Но я сама… Чего хочу я?

Осознаю лишь то, чего точно не хочу… Чтобы Георгиев женился на Владе!

Дверь на террасу открывается. В стремлении продлить свое одиночество, машинально сбегаю по ступенькам вниз и, прижимаясь к стене, прячусь за удушающе ароматными кустарниками жасмина.

– Зря вы помешали ее устранить, – в этом истеричном шепоте тяжело узнать идеальную Владу Машталер. Сомневаюсь, пока она не продолжает чуть более спокойно: – Папа бы все решил правильно. Ваш же план не разорвал их связь.

– Закрой рот, – припечатывает Людмила Владимировна, не особо церемонясь с этой Барби. – Ни я, ни мой сын никогда не будем замешаны в подобном!

– Но…

– Я сказала, успокойся. Не пори горячку, Влада. Не заставляй меня в тебе разочаровываться. Это что, вообще, за истерики? Ты как себя ведешь? Ты же леди! Не дворняга какая-то, чтобы срываться в паническую атаку, едва только замаячили проблемы. Эта девчонка лучше тебя держится! Где это видано? Расстраиваешь меня, Машталер!

В моей голове не рождается ни единой здравой мысли. И эмоций, впрочем, тоже не возникает. Оцепенев, временно превращаюсь в популярную здесь бездушную статую.

– Людмила Владимировна… – продолжает ныть Влада. – Алекс после прошлой их встречи отдалился… Совсем… И сейчас эта дрянь снова здесь!