Сидит в кресле для посетителей и закидывает в свой напомаженный рот дольки мандаринов, а длинными ногтями щелкает пульт, пытаясь отыскать что посмотреть. Как всегда при параде. Я прекрасно помню, кто она и какую роль сыграла в моей жизни, так что не особо рада ее видеть. Даже выбравшись с того света.

Встаю на ноги, чувствуя, как меня пошатывает. Медленно иду в туалет, который находится тут же, как в каком – нибудь номере отеля. Сама я не была, но в кино видела.

Все жду, что сейчас откроется дверь и зайдет Абрамов, потребовав счет за лечение. Понятно же, что это он меня сюда принес.

Да и тот факт, что Катя здесь, говорит о многом.

Советь его замучила? Вряд ли.

Скорее просто решил подлатать любимую резиновую Зину, чтобы всегда для утех была готова.

– Сколько я спала? – задаю вопрос Кате, продолжающей тыкать пультом и жрать мандарины. Наверняка купленные для меня. И пусть я не съем ни одного, но все же они мои. Обидно.

– Пару дней, – она наконец на меня взгляд переводит. – Ужас ты, конечно. Моль. Вообще не могу понять, что он в тебе нашел. На ручках принес, денег заплатил, меня с работы выдернул, чтобы присматривала.

Ну прям благородный рыцарь.

– Может он в детстве «Молчание ягнят» пересмотрел? – пожимаю плечами и начинаю бегло осматривать палату. Вещи свои ищу, а то стою в дурацкой сорочке, пусть и очень приятной по ощущениям. Тут сумка моя. В ней паспорт и кое – что из вещей.

– Что пересмотрел?

– «Молчание ягнят», Катя. Фильм такой про ганнибала, если тебе это о чем— то говорит, – врывается в наш тихий мирок его голос, и я резко смотрю на лверь. Я даже не услышала, как она открылась. – И нет, я не дрочу на насекомых, как тот псих которого поймали. Катя, съебись.

Она бросает неприязненный взгляд на меня и исчезает, а я все еще смотрю на своего палача. Он меня прямо сейчас насиловать будет или решил поговорить о кинемотографе.

Катя уходит, а Захар заходит в палату и дверь закрывает. Я отшатываюсь и почти падаю на кровать.У него борода словно за пару дней сильнее отросла и волосы. Почему я не замечала, что они с рыжиной. Хотя я его ненавидеть должна, а не разглядывать отросшие за месяц волосы. Вчера мне было не до этого.

– У меня на тебя даже не встанет, пока ты такая.

– Я вроде всегда такая.

– Не, обычно ты свеженькая, румянец там, глаза горят, а сейчас реально – моль.

– Я отдам за лечение и палату, – говорю сразу, поднимая руку, словно это поможет держать его на расстоянии. – Хотя ты мог бы и сэкономить.

– Похоронить тебя было бы дороже. Даже как ноунейма.

Я тут же вспоминаю о своей матери. Я не ноунейм, у меня есть мать… Она бы волновалась. Наверняка весь телефон оборвала. А может нет? Это было бы ужасно. Еще ужаснее, чем член во мне. Потому что это можно забыть, а игнор матери вряд ли.

– Есть обычные больницы.

– Ну там тоже похоронить могли случайно. Кому ты нужна, чтобы бороться за жизнь дуры, которая не может таблетку парацетомола выпить.

Дурой я была, когда пошла подругу выручать и на тебя наткнулась. И вообще я нужна. Матери нужна.

– Матери нужна, – зачем-то выговорила.

– Это той, что живет в Глажево? Или той, что живет в Чудово, – уже все выяснил, скотина. И зачем? Шантажировать меня матерью? – Еще раз соврешь мне, насиловать буду в зад. Без смазки.

– Напугал, – поджимаю под себя колени, накрываю их одеялом. – Посчитай мне, сколько я должна буду. Я заработаю – отдам.

– Это как ты заработаешь? – хмыкает он и падает в кресло, продолжая угрюмо на меня взирать. – Своими рефератами? Серьезно?

– Это честная работа и меня устраивает, – лезу за телефоном, но нигде его не нахожу. В сумке нет. – Ты мой телефон не брал?

– Я его выкинул. Допотопное дерьмо.

– Что!? – я закрыла лицо руками, содрогаясь в рыданиях. А как я теперь маме звонить буду. – З-зачем, зачееем ты это сдедал? А если мама позвонит, а если сестра, ну почему ты свалился на мою голову, почему!?

Он кидает мне на кровать что – то черное, и я вижу красивый, сверкающий телефон Почти такой же у Кати, только новее. Мой новее. Я видела такой в рекламе, но даже не думала никогда, что у меня может появиться такой же. Наверное, потому что мне это не нужно.

– Это не мой.

– Аванс считай. Выйдешь на работу вместе с Катей. Будешь обслуживать мужиков, заработаешь деньжат, будешь хорошо себя вести – квартиру потом куплю тебе. Кате только не говори, обидится, – усмехается эта сволочь. А я не понимаю, чего он ко мне привязался.

– Щедро. А помимо мужиков, тебя я тоже обслуживать буду должна?

Почему то были мысли, что он не захочет меня никому отдавать, сам пользоваться будет. Странное чувство разочарования буквально изнутри раздирает. Я его ненавижу, но лучше ненавидеть одного, чем всех.

– Разумеется. Меня в первую очередь. Тебе же надо учиться. Пока, если уж честно, ты откровенное бревно.

– Еще никогда мне не говорили ничего приятнее. А если откажусь, убьешь? Снова изнасилуешь.

– А чего тебе отказываться? Живешь ты откровенно дерьмово, денег даже на нормальную обувь нет. А я тебе реальную возможность предлагаю.

– Возможность сделать карьеру шлюхи через твою постель. Это прям перспективно. Это прям то, о чем мечтают все юные девушки. Жаль, меня как Катю отчим не насиловал, только бил.

– Не понял.

– У меня нет тяги к самоуничтожению. Я жить хочу. Нормально. Желательно подальше от тебя. Если планируешь грохнуть, то лучше сделать это сейчас, потому что шлюхой я не стану. Лучше в дырявых кроссах ходить, если честно, уж лучше сдохнуть! – последние слова буквально кричу ему в лицо!

Он поднимается со стула, я к стене жмусь.

– А чего ты трясешься, ты же больно смелая…

– Ты же псих, не знаю, чего тебе в голову взбредет. То ты насилуешь, то лечиться везешь.

– Мое предложение останется в силе, допустим месяц. Как раз в себя придешь, в свою конуру вернёшься. После этого мне твоя судьба станет неинтересна, понимаешь?

Никогда я не желала, чтобы время шло быстрее.

– Это будет лучшим от тебя подарком.

– Дура. Я тебе жить нормально предлагаю, а ты гордость включила.

– Дело не в гордости. Просто у меня другие планы в жизни.

Он вглядывается в мое лицо, но все равно усмехается.

– Твой счет за проживание в этой палате – двадцать тысяч рублей, – он подходит близко, расстёгивает пряжку ремня. – Можешь сама в кассу заплатить или отсосать мне прямо сейчас.

– Я сама деньги отнесу. Сама, – прижимаюсь к стенке, смотрю ему в глаза, стараясь не видеть того, как он держит в руке налитый кровью член. Как водит по нему рукой. Словно змея успокаивая. Хотя мне и смотреть не надо. Его форма, вид, каждая вена словно во мне отпечаталась с той ночи, когда он толкал эту хреновину мне в рот, заставляя давиться и хвалил, если получалось. Вкус спермы до сих пор помню. Как по голове гладил. При всех. Ему не нужна женщина, ему нравятся шлюхи. А я такой быть не хочу. – Сама я сказала!

Отворачиваюсь, но он дергает мое лицо к себе.

– Месяц, Соня. Потом барахтайся в своем дерьме всю жизнь. Я вторых шансов таким дурам, как ты, давать не собираюсь.

– Мое дерьмо гораздо чище твоего.

Он смотрит мне в глаза. Вынуждает тонуть в черноте зрачка, который занял всю радужку, потом резко отпускает. Идет на выход и дверь не закрывает. Говорит кому – то за дверью.

– Девушка здорова, заплатит за себя сама.

Его шаги за дверью набатом бьют в висок. Облегчение наваливается тяжелым мешком на плечи и я рыдаю. Мне ну нужно это. Я сама. Я все сама.

Я получаю выписку и счет на восемнадцать тысяч. У меня в сумке, в боковом кармашке последние пять. Их я отдаю сразу, а остальное предлагаю отработать.

– Каким образом? – спрашивает надушенная администратор. Словно не в клинике работает, а в фешенебельном салоне красоты.

– Я могу полы мыть, – что еще. – Могу уколы делать. Могу…

***

Заебала эта Мышкина. Может надо было подыхать ее оставить. Бледную, тощую, дрожащую всем телом.