И да, я назвала ее дешевкой.

– Ну да, – приносят мясо Марата и детские блюда.

Пока остывает я задаю вопрос, который меня давно интересовал. Еще в ту пору, когда я надеялась на воскрешение наших отношений.

– Кстати, а чем она тебя так зацепила? Ты же даже не замечал ее никогда. Я то-уж запомнила бы это.

– Ты всегда была дичайше ревнивой.

– А тебе это нравилось.

– Не без этого. Чем зацепила… Наверное, она. – Странно, что он не произносит ее имя. Обычно, когда любишь… – Она была полной противоположностью тебя.

– О да, а тебе всегда очень хотелось примерную жену своей национальности.

– Ты тоже моей.

– С большим и жирным но… Так – так, продолжай. Очень интересно.

– Да что интересного, Вик. Она заглядывала мне в рот, внимала каждому слову, все время просила помощи, заботилась о том, чтобы я был не голодный. Она не дерзила, не перебивала меня, не повышала голос, она в конце концов не ставила меня в неловкое положение перед партнерами, уверенная, что знает бизнес лучше меня. Или скажешь не было такого? – Он в конце даже забывается, голос повышает, а потом резко начинает есть, очевидно пытаясь заглушить желание меня задушить? Или загрызть. Вон как в кусок мяса зубами вцепился остервенело.

Он съедает половину, вытирается салфеткой, поднимает взгляд. Вроде успокоился. Значит и мне можно поесть наконец свой салат.

– Ладно, что об этом говорить.

– Да… Что об этом говорить? Хотя знаешь, – снова отпиваю из своего стакана, вытираясь салфеткой. – Я, пожалуй, за это извинюсь.

– За что?

– За те случаи, когда перебивала тебя на важных встречах. Тогда мне казалось, что я лучше сумею договорится с этими отцами жизни. Ведь мы говорили на одном языке…

– Ну конечно. Меня ведь отцом жизни ты никогда не считала. Для тебя я даже ровней не был. Ты не готова была ждать, что я всего добьюсь сам. Лейла же считала меня почти богом.

– Ох уж эти комплексы. Мужики любят, когда на них молятся, – усмехаюсь я и поднимаюсь, чтобы позвать сына. В душе такой раздрай, что больно.

Зачем я вообще затеяла разговор, словно ножом меня раздирающий. Чтобы вспомнить, что ничего, ничего между мной и Маратом уже быть не может?

Ему нужна верующая в его силу раба божья, а я хотела быть его богиней.

Ну теперь хотя бы многое становится яснее.

– Карим, принесли все. Пошли кушать.

– Мам, ну мы только начали, – бегает он и лазает как обезьянка.

– Не начинай. Поешь и пойдешь играть.

– Лаааадно, – делает он мне одолжение и бежит за стол. Марат отодвигает ему стул и ставит тарелку супа. – Мам, а нагетсы?

– Сначала суп, – все-таки говорит Марат и Карим вздыхая начинает ковыряться в тарелке, с надеждой поглядывая на свое любимое лакомство.

Не жизнь, а сладкий сон. Одна беда, мама не дает нагетсы.

– Пап, а мы сегодня распакуем игрушки?

– Обязательно. Думаю, мама нам это позволит? – пустить его к себе? Ну не знаааю…

– А что мы сами не справимся, малыш?

– Но я хочу, чтобы папа мне помог! Он завтра уедет, так что подарки хочу сегодня.

– Ладно, ладно, – закатываю я глаза. Запрусь на кухне и не выйду, пока он будет в квартире.

– Карим, а вы кроме садика куда – то ходите? – меняет Марат тему как флюгель.

– На футбол ходим.

– Ты сам выбрал или мама?

– Мама говорит, что я сам сделал выбор, – произносит сын так по – взрослому, что меня смех распирает, а на душе становится теплее. Желание поделиться успехами сына, смешными курьезными ситуациями и просто рассказать, как забавно он спит просто распирает.

– Это как? – поднимает Марат на меня глаза, а я пожимаю плечами.

– Несколько разбитых стекол у соседей на первых этажах сделали за него этот выбор. Ему вечно надо было что – то пинать. Помню, как на последних месяцах беременности материлась постоянно, потому что стоило мне куда – то пойти он тут же начинал долбить меня изнутри.

Марат ничего не отвечает, даже не улыбается, только чуть хмурит брови, из-за чего между пролегла глубокая складка.

Карим уже хватает нагетс, и на бегу кричит, что поел.

– Что?

– Ничего. Пытаюсь представить тебя с животом.

– Он был огромный. На последнем месяце я вообще отказывалась передвигаться. Включала любимый сериал, ставила чашку с попкорном на свое пузо и просто целыми сутками ждала, когда этот футболист из меня вылезет.

– Роды были тяжелыми?

– Ну орала я прилично.

– Могу себе представить. Думаю, тебя в роддоме запомнили.

– Уже повесили мой плакат с надписью: «Опасно, убьет!»

Марат смеется, а в уголках его глаз, тут же образовываются морщинки. Любуюсь его преобразовавшимся лицом. Обожала всего его смешить и каждый раз гордилась, когда это происходило. Он так редко мне улыбался. Вот и сейчас заметив мой взгляд его смех исчезает, словно лопнувший шарик.

– Кормила грудью?

– До года. Это было удобно. Отошел покормить, и он опять дрыхнет.

– Тогда ты приехала на конференцию я даже подумать не мог. Ты конечно чуть поправилась, но я списал это на стресс.

– Я что, плохо выглядела?

– Ты? Я вообще не помню, чтобы ты плохо выглядела хоть раз. В любом состоянии богиня, – его глаза мигом темнеют, засасывая меня в омут воспоминаний, где мы горели от страсти, где вместе взрывались, где сходили друг по другу с ума.

Да боже ты мой. Еще немного и я подниму ногу, чтобы потрогать его стояк. Хотя… Поднимаю ногу под столом и касаюсь его бедра. Оно напряженно как никогда, значит и его воспоминая мучают его.

Марат не двигается. Смотрит прямо в нутро, словно сдирает одежду и прямо здесь заваливает на стол. Стояк, такой, что любой бы мужик душу продал.

Марат дергает рукой, чтобы схватить мою лодыжку, но я оказываюсь быстрее.

– Если ты планировал меня завалить комплиментами в постель, то тебя явно нужно было добавить в мой коктейль чего – то покрепче.

– Можем поехать домой, и я куплю бутылку вина.

Он тянет ко мне руку, а я на убираю свою, чувствую его касание и сжимаю бедра. Между ними уже потоп. Воздух между нами так накалился, что даже официанты, бродящие рядом не решаются подойти. Хотя тарелки бы убрать надо.

Это было так давно, но я до сих пор могу вспомнить какого это. Быть оттраханной вот этими большими пальцами с ровными ногтями. Зацелованной этими твердыми губами.

А еще помню, как его полный страсти взгляд быстро сменялся на осуждающий или упрекающий.

Вытаскиваю руку, почти выдергиваю, стараясь унять свое взбунтовавшиеся либидо.

– Вот незадача. Я больше не пью… И мы с сыном поедем домой, а ты поедешь к себе домой. К своей семье.

– Чтобы ты не говорила, – он кивает в сторону Карима, который прибегает весь мокрый, быстро пьет свой сок и убегает обратно. – Вы тоже моя семья.

– Гаремы в наше время противозонны. Так что с сыном ты конечно можешь видеться, но на мое божественное начало даже не надейся.

– Божественное начало, – улыбается он, а я поднимаю брови. В смысле? – Но, если что, ты знаешь, что мой молот тора всегда в твоем распоряжении.

Не могу сдержать улыбку, вспоминая как в самом начале просто отвратительного фильма «Тор», сказала Марату, что лучше посмотрю на его молот, чем собственно сразу и занялась.

Мы смотрим друг на друга, вспоминая тот редкий теплый эпизод из прошлого. Но чтобы не было там, сколько бы сладости не несли фантазии, реальность никуда не деть. А в реальности в Москве его жена и дочь, которым тоже нужно уделить внимание.

– Вика, я хочу видеть сына чаще, чем раз в неделю…

– Это в лучшем случае, учитывая, как далеко мы теперь живем друг от друга.

– Ты должна переехать в Москву.

Я ждала этой фразы. Очевидно весь этот ужин был с целью только сказать это.

Я даже отвечать на это не буду.

Откидываюсь на спинку стула и забрасываю ногу на ногу.

– Марат, я тебе уже говорила и повторюсь. Я ничего тебе не должна. Мы расстались. Развелись. Не соверши я глупость ты бы вообще не узнал о сыне.