Я знаю, что Мир предлагал Богдану привезти жену на обследование, только Рябинин оберегает своего Лисёнка от загребущих похотливых лап талантливого гинеколога, как от чумы.

– Любанька пожаловала! – дед Никита замечает меня через окошко прихожей. Очевидно, он собирается уходить к себе: тулуп наглухо застегнут, ушанка натянута до самых глаз. – Любаша, вам вареников домашних налепить? – огорошивает он меня, широко распахнув входную дверь и деловито складывая руки на груди.

– Деда, ты опять за своё! – раздаётся голос Лисёнка из гостиной. – Отдыхай, пожалуйста, ты нам здоровый нужен, – она ласково гладит Никиту Сергеевича по плечу. – Привет, Любанька. – А это уже бросает мне, растянув губы в довольную улыбку.

– Никита Сергеевич, спасибо вам большое. – Отвечаю старику и обнимаю Алису.

Она закрывает дверь за недовольно бурчащим дедом и нетерпеливо стаскивает с моих плеч куртку. Зелёные глаза девчонки как-то странно и возбужденно горят. Неужели…

– Пойдём скорее на кухню. – Заговорщическим тоном шепчет она. – Тетя Глаша ватрушек напекла.

Алиска тянет меня за руку в пахнущую ванилью кухню. К слову, здесь тоже все поменялось – деревянные добротные полы, современная бытовая техника и новая отделка сотворили помещение похожим на картинку из модных журналов интерьера.

– Лисёнок, ну какая ватрушка? Мама котлетами накормила. – Недовольно надуваю губы.

– Прекрати заниматься ерундой, – морщит лоб подруга. – Скоро просвечиваться будешь! Ну серьезно, сколько можно худеть?

– Да не худею я! Вот! – хватаю ватрушку с блюда и смачно откусываю. – Фкуфно…

Алиса смеётся, глядя на меня и, продолжая причитать, разливает чай. Торопливо, неловко, в каждом неуверенном движении пальчиков выдавая нетерпение.

– «Это» случилось? – тоном агента под прикрытием спрашиваю я и тянусь цепкими ручонками ко второй ватрушке.

– Нет. – Равнодушно отвечает она, перехватив мой настороженный взгляд.

Я ненавижу ее спокойное «нет», привычное короткое слово, убивающее надежду. «Наверное, не знаю, не уверена…». Лисёнок отвечает всегда одинаково, рубит сплеча этим проклятым «нет».

– Тогда почему ты такая загадочная? – спрашиваю я. Ватрушка вмиг становится невыносимо тяжелой. Опускаю руку на стол и делаю обжигающий глоток чая. – И где Богдан?

Лисёнок подозрительно смотрит на меня, словно прощупывает взглядом. Заправляет тёмную кудрявую прядь за ухо и, наконец, произносит:

– Богдан уехал в город навестить сестру и отца. Я о другом поговорить хотела… Люба, что происходит у вас с Миром?

Я закашливаюсь, поперхнувшись горячим чаем и мгновенно проступившими слезами. Звук его имени, как спусковой крючок, расслабляет сжатую внутри меня пружину. Чашка в руке начинает предательски подрагивать, с громким звоном я возвращаю ее на блюдце и закрываю лицо руками… Не хочу разочаровывать Алису своей исповедью.

– Господи… – шепчет она, вставая с места. – Пошли в спальню, Любань.

Я ничего не вижу за проступившими слезами, только чувствую… Ее горячая ладонь мягко касается плеча, а затем крепко хватает меня за руку. Слышу… Собачий лай раздаётся с улицы, скрипят половицы, потрескивают поленья в камине. Бреду, как слепая, следом за Лисёнком, сосредоточившись на окружающих звуках и пульсирующей, почти осязаемой боли в груди.

– Любочка, расскажи мне. – Мягко произносит Алиса, усаживая меня на софу возле окна. Я бросаю затуманенный взгляд на заснеженное окно и, сморгнув слезинки с ресниц, виновато перевожу его на подругу.

– Нечего рассказывать, Лисён. С некоторых пор сценарий наших с Боголюбовым отношений не меняется.

– Любаша, он звонил вчера Богдану. Пьяный. Из какого-то клуба, судя по громким звукам. Разбудил нас… – начинает она, а у меня холодеет в жилах кровь от страшного предчувствия. Неужели, он посмел обсуждать меня с Богданом? Выносить наружу подробности наших отношений? Я виновато опускаю глаза в пол и молчу: пускай Лисёнок говорит.

– Спрашивал о твоём… парне. Боголюбов, конечно, выразился более грубо. – Лиса закатывает глаза и цокает.

– И все? Больше ничего не говорил? – оживляюсь я и вытираю лицо от слез.

– Нет, Любаша. А должен был?

Честное слово, зная беспринципность Боголюбова, я бы не удивилась, если он растрезвонил по всему городу о нашем «сотрудничестве» за столом переговоров.

– И что ты ответила?

– Сказала как есть: Люба, мол, встречается с молодым человеком. Мир расспрашивал, кто он и как его зовут, – сконфуженно протягивает Алиса. – И я…

– Назвала его имя?

– Нет, Люба. Наговорила ему всякого…

Алиска начинает нервно ерзать, сидя на мягкой, широкой кровати, а потом замолкает. В повисшее безмолвие врывается ее тихий вздох, а затем всхлип. Черт, за Лису я готова порвать любого! Ей-богу, даже Боголюбова. Тем более, Боголюбова.

– Алиса, ты что? Алисонька…

– Любочка, я испортила все, да? – всхлипывает она. – Я ведь думала, ты забыла о нем, об этом рыжем бабнике! Наговорила ему всякой ерунды – о вашей с Максом любви неземной, о скорой свадьбе, о том, какая наша Любаша счастливая и влюблённая. А сейчас вижу тебя и понимаю…

– И правильно ты сделала, Алиса, – обрываю подругу. – И ничего ты не понимаешь. Подумаешь, понимает она! – Важно вздергиваю подбородок и чопорно поджимаю губы. – Надо было ещё о дате свадьбы приплести что-нибудь или о цвете моего свадебного платья. – Довольно ухмыляюсь и потираю руки.

– Ох, Любанька. – Улыбается Лиса сквозь слёзы. – Любишь его, да?

А я не знаю, что ответить… Люблю? Рядом с ним я теряю рассудок и не могу дышать, превращаюсь в сплошной чувствительный нерв… Задыхаюсь в пучине своих чувств, тону, падаю на дно и поднимаюсь, чтобы увидеть его глаза и снова утонуть…

Убейте меня, если любовь приносит столько мучений!

– И ничего я не люблю! Глупости какие… Нужен он мне, бабник, грубиян, врун безответственный и безалаберный… И, вообще. – Пыхчу, как паровоз, мельком замечая сверкающие в глазах Лисёнка смешинки.

– Расскажи мне, – просит она мягко, поглаживая мою ладонь.

И я рассказываю… О крашеной мымре и обидных словах, о жалкой попытке Боголюбова извиниться и о том, что случилось после… Глаза Алиски сверкают яростью после моего пылкого содержательного рассказа о просьбе Мира «встречаться».

На лбу подруги обозначается крохотная морщинка, она прикусывает губу, боясь обидеть меня опрометчивым высказыванием. Молчит. А я жду, что же она скажет?

– Что ты решила, Любаша?

– А что тут решать? Он наиграется, отряхнется и пойдёт дальше, а я…

– А ты?

– А я просто умру.

Мирослав.

«Непревзойденный дизайн и волнующая грация дикой кошки, скорость, драйв, респектабельная роскошь – качества по-настоящему культового легендарного автомобиля. Не каждому подвластно приручить ягуара! Не бойся, рискуй, играй… Откажись от подделки» – низкий, обольстительный голос, льющийся из радиоприемника, раздражает.

– Достало. – Тянусь к регулятору громкости и уменьшаю звук до минимума. Кожаное сиденье издаёт слабый скрип, когда я устало откидываюсь на спинку. Капли глухо разбиваются о лобовое стекло, слабым звуком разбавляя вязкую напряжённую тишину.

Я не видел Любу семь дней. Сто шестьдесят восемь долбанных часов, мучащих разум обрывками пьяных воспоминаний. Спотыкаюсь о них, как о назойливое препятствие, то и дело мешающееся под ногами. Хочу смять их в кулак, как исписанный листок, и задвинуть подальше, но они крутятся в голове заезженной надоевшей кинолентой.

«Откажись от подделки, почувствуй оригинал…» – вещала реклама элитной тачки, пробуждая во мне совсем другие ассоциации.

Тело дышит, чувствует, гулко пульсирует от выплеснувшихся в кровь эндорфинов. Они играют со мной дурную шутку, полностью отключая рассудок.