Нервно жую губы. Не знаю, что и думать. Но сейчас мне пора в детский сад за ребёнком.

Ева

Останавливаюсь у ворот детского садика. С ужасом смотрю на циферблат наручных часов, стрелки давно перевалили за порог дозволенного.

– Как всегда опоздали, Евонька! Мне что вашего ребенка удочерить и увести к себе домой? Так-то будет больше шансов, что я приведу ее в садик утром вовремя, – передразниваю МариВанну перед зеркалом заднего вида, для пущей похожести трясу волосами.

Надеваю красную шапку, поправляю локоны. Застегиваю ярко-красную куртку, выбираюсь из теплого салона.

Бегу к дверям садика, влетаю как ошпаренная в утробу сказочного домика, где моя малышка проводит последний год. Скоро в школу. Неприятное чувство – щемит в груди.

– Ой, Пчёлкина прилетела, – подмечает радостно седовласый охранник Иван Иванович.

И он туда же!

– Я на собрании была, – оправдываюсь зачем-то, снимая с головы яркую красную шапочку.

– Ну, если так, то смею вам напомнить, что дочь ваша у нас в детском саду гнездится, а не в школе. Какое собрание? – стягивает очки с носа, чтобы получше рассмотреть меня – «врушу».

– Семейное собрание, домашнее, – лезу в дальнейшие дебри объяснений.

– А ну тогда, ладно. Убедили, – кивает понимающе.

Разворачиваюсь, бегу по коридору к дочкиной группе.

– Пчёлкина, мы тоже люди, – догоняют меня слова обиженного мужчины при исполнении. – У нас семьи, внуки. Хотим домой вовремя уйти. Будете злостно нарушать, удочерим Аришку!

Сталкиваюсь нос к носу с воспитательницей и дочкой, не добегая до комнаты.

Хлопаю глазами, кружу по маленькому загорелому лицу с огромными зелёными глазищами, глубокими как швейцарские озёра.

Надеюсь, она ничего не слышала про усыновление.

– Мамочка, это правда. Они заберут меня у тебя, если ты будешь злобно опаздывать? – трёт глазки.

Кусаю губы.

– МариВанна, скажите вы ей, что ВанВаныч шутит, – прошу помощи у «зала».

– Как же вы достали Пчёлкина, забирайте сокровище, летите к себе в улей!

– Что вы сейчас сказали? – Я ослышалась или как? В ужасе пялюсь на пожилую воспитательницу.

– Ева Львовна, не играйте на нервах. Езжайте, ради всего Святого, не будите…

Кого? КобруВанну?

Мои пальцы ныряют под красный плащик дочери, подтягивают кофту, застегивают огромные гранатовые пуговицы. Милая благодарно следит за мамиными заботливыми ручками. Сокровище моё бесценное.

Всё-таки от мужиков есть толк в жизни! Дети…

Пышную копну русых волос собираю под такую же, как у меня красную шапочку.

Мы с дочкой как близняшки, стараемся одинаково одеваться. По-моему, это нас сближает. А как люди реагируют? Некоторые умиляются, другие недоумевают.

– Как там Тузик? – спрашивает заботливо дочь.

– Нормально вроде? А что, что-то должно быть не так? – подозреваю, что стрекоза чего-то недоговаривает. – Снова кормила его конфетами? Шоколадом?

Кивает. Не буду ругать, шоколадное лакомство не убивает кокера так, как куриные кости.

В ужасе вспоминаю, как я месяц давала Тузику курицу, а потом полгода лечила его у ветеринара. Оказалось, что кокеры – это не собаки, а нежнейшие скрещенные существа, не готовые вылечить собственную рану ни подорожником, ни слюной. У них лапки…

– Мамочка, я тебя очень люблю. Ты сильно устала?

– Малыш, говори напрямую. Что купить? Как срочно?

– У Маши новая кукла. А я не в тренде! – надувает губки, ведет пальчиком по алой модной сумочке, подходящей к ее плащу и… моей куртке.

– Ладно, еще успеем в детский мир, – глажу дочку по плечу. Улыбается во все…зубки. И на ее щечках появляются те самые ямочки, от которых на моём сердце расцветают тюльпаны.

Едем в детский мир, паркуемся на подземной стоянке, бежим вприпрыжку обе.

– Вон там кукольный отдел, – малышка кивает вправо. – Вот они! Монстер Хай! – подбегает к витрине. – Смотри! – На лице Ариши растекается какое-то невероятное вожделенное желание, пугающее меня также как и лица ее монстрообразных кукол-подружек.

А на моём лице селится грусть – от ценников на эти причудливые создания.

– Хочу Эбби, – тычет в элитную блондинку с бриллиантовым переливающимся хвостом.

– Милая, она стоит семь тысяч! Может, ну её! В её монстро-хай-рай. – Сама думаю о том, что поговорила бы с этим модным производителем! Отдать семь тысяч, заработанных непосильным трудом за мелюзгу из винила, текстиля, пластика?

Эй, дяденьки и тётеньки, вы серьёзно?

Вы хоть знаете, сколько стоит поднять ребёнка на ноги?

Дочка поджимает губки, нехотя возвращает куклу продавщице.

Пока наблюдаю за грустной дочерью, в пустой отдел заходит еще один припозднившийся клиент. Мужчина, в темной кожаной куртке, синих джинсах. На голове черный капюшон худи, поэтому не сразу могу разглядеть спрятанное лицо.

Кружит нервным взглядом по витринам, натыкается на куклу Эбби, в руках продавца.

– Заверните эту, – выдает хриплым голосом.

И меня тут же обдает холодным потом. Снова он?

– Вы следите за мной? – шиплю в его сторону.

Мужчина медленно поворачивается и смотрит на меня нечитаемым темно-синим взглядом. Хмурится. Не узнаёт.

– Ты кто такая? – он с трудом сдерживается, чтобы не нагрубить.

Господи, что с ним стало за эти дни? Выглядит, как бродяга с улицы.

– Кто я? Издеваешься?

– Некогда мне. – Расплачивается с кассиром и уходит прочь, унося нашу куклу.

– Ёшкин кот! Гляжу на дочь, вижу, что ее душа ушла вместе с куклой и этим мерзавцем. Долго он будет пить мне кровь?

– Девушка, Эбби еще есть?

– Только в наборе за двадцать две тысячи.

Да! Скупой платит дважды. Нет, трижды…

На что не пойдёшь ради ребёнка. Трясущимися руками, достаю карту.

– Мамочка, не надо, – Аришка берет себя в руки, и тянет меня за локоть. – У меня уже есть две куклы из набора. Подождем. Ну что поделаешь, буду пока немодная ходить, – удрученно всплескивает руками.

– Малыш, я себе не прощу!

О том, что не прощу этого мистера, мешающего мне жить последние дни, умалчиваю.

– Покупаем! – выговариваю громко. И в глазах дочери загораются все звёзды нашей Вселенной.

– Только бабушке не называй цену. Ладно? – наклоняюсь к малышке.

– Мамочка, не хочу тебя расстраивать, но она разбирается в ценах лучше тебя. Мне иногда становится страшно, – дочка трясет комично плечиками, – потому что бабуля знает всё обо всём!

Так уж обо всём? – дёргаюсь нервно.

– Идём, а то нас дома потеряли. Время-то восемь, пока доедем девять.

– Мамочка, у меня вылетело совсем из головы, нам надо завтра осеннюю поделку из осенних листочков принести.

– Вашу Машу! Ариша! Такие серьёзные вещи говорятся сразу!

– Ну, прости, – тянет виновато, пока рысцой бежим к машине.

Ева

Приезжаем домой в девять вечера.

– Аришенька, кудахчет бабушка, помогая моей дочке раздеться.

Бросает на меня гневный взгляд.

– Тузик, – пищит дочка, встречая несущегося на нее лохматого зверя.

Так-то американский кокер спаниель с палевой меховой юбочкой и длинными вездесущими ушами по документам Хьюстон, но в нашем доме не прижилось инородное заморское имя.

– Аф, аф!– рычит дочь, передразнивая питомца, крутящегося под ногами.

– Мойте руки, и ужинать, – командует бабушка.

Пока дочь в ванной моет ручки, а кокер охраняет ее, бабуля выговаривает мне.

– Сама живешь не по регламенту, и дочь портишь.

Обидно, однако! Как любящая мать может желать ребенку зла, а тем более, творить его.

Не перечу, проглатываю обиду.

– Конфетка, ужинать.

Бабуля уходит, остаемся на кухне втроем – я, дочь, Тузик.

– Малыш, у меня к тебе разговор.

– Серьёзный? – отодвигает тарелку с любимыми макарошками по-флотски от себя. Готовится слушать.

– Ну, не настолько, чтобы слушать на голодный желудок, – возвращаю тарелку дочке.