Помимо прочего, были слышны противные шорохи, мне показалось, что это крысы царапали кирпичные стены подполья. Тогда я зажёг ещё одну спичку, но уже не бросил её, а держал над пропастью, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Следом протянул в подпол свободную руку и тут же почувствовал прикосновение. Нечто совсем невесомое ползло по руке, и через миг в свете угасающего пламени спички я увидел лицо деревянной куклы с безобразно выпученными глазами. Я изо всех сил тряс рукой в надежде избавиться от неё, и мне удалось. Она сорвалась и тут же исчезла во тьме, хотя её истошный крик так не стихал до самого пробуждения.

Даже проснувшись, я всё ещё слышал его, тоненький крик звенел в ушах и более походил на противный писк комара. Во рту пересохло. Добрёл до кухни, наполнил бокал ледяной водой и подошёл к окну.

Я не успел и глотка сделать, как бокал выпал из рук и осколками разлетелся по столу. По стекляшкам забегал лунный свет, я трясущейся рукой сгрёб их в одну кучку и принялся рассматривать каждый мерцающий кусочек. Лишь бы вновь не смотреть в окно. Но в этом и не было никакой нужды образ мальчика и без того застыл перед глазами. Мальчика в мешковатой одежде. Мальчика с жёлтыми глазами, что ярко светились во мраке.

Конечно, я взглянул на него вновь. Он оставался неподвижным, и наверняка знал, что я его заметил. Он ждал меня. А я смотрел в окно и вспоминал детство. Вспоминал, как тягостно просыпаться зимним утром, когда солнце ещё не встало. Как тяжело покидать дом и брести к восьми часам в школу. Как сладко ощутить хоть малейшую, едва ли не призрачную хворь, и остаться у себя в комнате, где нет ни тревоги, ни страхов.

В этот момент я захотел, чтобы меня свалили все болезни мира, только бы не выходить на улицу, однако ноги сами собой пошагали к двери. Я набросил куртку и вышел в подъезд, а там вниз по лестнице, каждая ступень которой неминуемо вела к беде.

Когда я вышел во двор, там никого не оказалось. Лишь вдалеке разглядел небольшой тающий силуэт. Пошёл за ним. На дороге остались следы маленьких босых ножек. Поднял голову, и в тот момент мальчик окончательно растворился в пурге. Сделав ещё пару шагов, я наступил на что-то твёрдое. Оно разразилось мерзким механическим плачем. Я замер, по телу пробежали мурашки. Набравшись смелости, я всё же мельком взглянул под ноги. Там лежала голая деревянная кукла без лица.

Я подобрал игрушку и бездумно пошагал за ребёнком. В этом не было мудрости, но в тот момент казалось, что идеи лучше мне не найти. И тут вот какое дело: он ведь пришёл ко мне. Среди десятка домов он выбрал этот и никакой другой. Хотя я не знал наверняка, с какими намерениями он явился, внутренний голос предостерегал меня. Крохотная квартирка перестала быть безопасным местом. Кроме того – теперь-то я видел в ней место куда более жуткое, нежели любое другое.

Я никогда не был храбрецом, но столь странные обстоятельства принуждали если и не стать им, то хотя бы прикинуться. Не для кого-то, но для себя. Так я и бурчал себе под, что ничего страшного нет, но сам телепал на обмякших ногах.

Тогда я увидел спасительный свет в далеке и три оглушительных гудка быстро привели меня в чувство. Не услышь я приближающийся поезд, пожалуй, так и брёл бы в никуда, как дурацкий заведённый робот. Но я ухватился за шанс и что было сил рванул на свет. Лишь на полпути обратил внимание, что кукла по-прежнему оставалась у меня в руках. Не сказать, что она особенно мешала, но её болтающаяся головешка малость действовала на нервы, так что я бросил её на дорогу.

Я здорово запыхался, но подоспел ко времени. Поезд остановился, двери его распахнулись, но из него никто не вышел. Да, обычно мало кто выходит на этой станции, но как же покурить? Воздухом подышать в конце концов. Впрочем, я быстро прикинул что к чему, ведь проводница даже не опустила лестницу.

Я был настроен решительно, потому не без проблем, но всё же забрался в поезд. Там не оказалось ни людей, ни даже намёка на них. С первого по седьмой вагон стояла стерильная чистота – ни единого фантика на полу или пустой бутылки. Не нашёл даже поганой крошки. Тогда я уселся на одно из кресел и громко задышал во всю грудь, чтобы не разреветься.

Я просидел там какое-то время и, как мне кажется, даже вздремнул минуту-другую, но ничего не оставалось кроме как вернуться в город. Я спрыгнул на перрон и забавы ради вновь оторвал от фонаря кусок краски, а затем бросил в поезд. Тот любезно подыграл мне, закрыл двери и умчался вдаль.

Чуть было не прошёл мимо куклы, оставив её средь бушующего бурана. Признаться, выглядела она отвратительно и даже несколько пугающе, но я ведь продолжал без устали твердить, что нет ничего страшного во всей этой передряге, потому для пущей правдоподобности старался и действовать сообразно. Так что я взял её под мышку, и мы вместе поплелись к дому.

Разумеется, я вошёл в квартиру не без опаски. Каждая вещь внутри стала малость чужой. Но деваться было некуда. Уселся в один угол дивана, а нового друга посадил в другой. Я старался лишний раз не смотреть на него, ведь и без того шугался каждого шороха. Как-то давно, на один из бессмысленных праздников, мне подарили оберег от всего дурного – палочку с причудливым витиеватым узором. Я подозревал, что пользы от неё не больше, чем от плесени, что разрослась на потолке прямо над головой, но при том я ни на секунду не выпускал эту штуковину из рук.

От нечего делать я решил истратить последние крупицы душевных сил на то, чтобы добить себя окончательно. Я принялся всячески накручивать себя, нагнетать и без того удручающее положение до грани, до самого абсурда. Не хотелось оставаться в полупозиции. Раз уж так сложилось, то не лучше ли рухнуть на самое дно и уже оттуда начать вскарабкиваться.

Схватил куклу и со злостью надавил ей на живот, что было мощи, на что она ожидаемо расплакалась. Тогда я поймал себя на мысли, что этот звук нисколько мне не противен. Напротив, он даже несколько воодушевил меня, ведь я расслышал в нём знамения о новом времени.

Вся моя старая жизнь, та гадкая эпоха, представлялась мне, как плутание в запертой комнате без света. Я ходил в ней наощупь, и всякий раз наступал на куклу, которая безумно смеялась. Будь то трагедия, или великая радость – мерзкая кукла тут как тут оказывалась под ногами и неистово хохотала. Признание в любви, разговоры о Боге и размышления о смерти. Смех беспощадно превращал всё это в глупость и фарс. А сейчас кукла плачет. И сдаётся мне, это далеко не всё, чего стоит от неё ожидать.

Глава

III

Маяк

На следующий день, а, быть может, и в тот же я всё же решился прогуляться к вокзалу. Поезд уже поджидал меня, но я шагал спокойно, без всякой спешки, ведь наверняка знал, что он никуда он не денется.

Я чувствовал, что понемногу свыкаюсь с новой реальностью, и у того был явный признак. Явный настолько, что лучше не сыскать. И заключается он вот в чём: я не смирился с бедственным положением, просто бедственное положение вдруг перестало быть таковым.

Мне было комфортно, ведь всё вокруг стало понятным. Во всяком случае на интуитивном уровне. Я смотрел на распахнутые двери вагона без всякой надежды. Поезд буквально превратился в часть здешнего ландшафта, в нечто такое, на что не принято обращать особого внимания. Но это продлилось недолго.

В проёме показалась девушка, подумалось – проводница. Она натянула шапку, опустила лестницу и резво спустилась вниз. Следом из всё того же ниоткуда появился маленький старичок в чёрном балахоне. Он передал девушке саквояж и палочку для ходьбы, а сам взялся дряхлой ручонкой за перила и нерасторопно сошёл на перрон. Проводница поклонилась низко, едва ли не в пол, и тут же заскочила в вагон. Старичок же кивнул ей вслед и принялся со всех сторон разглядывать облупленный фонарь с перегоревшей лампой. Вдоволь насмотревшись, он осуждающе покачал головой и посеменил в мою сторону.

Я захотел спрятаться, но где там укроешься на этом пустыре. Сел на одну из лавочек и отвернул от старика голову. Думал, что раз я не вижу его, то и он меня не увидит. И, на удивление, эта детская околосолиптистская ерунда сработала. Ничего не подозревающий старик вошёл в город, и я последовал за ним, разумеется, сохраняя дистанцию. Я едва ли не крался, и со стороны наверняка выглядел идиотично, однако в полном безлюдье, как я давно заприметил, были свои плюсы.