Внезапно он огляделся с удивлением.

Восприятия его стали опять остры, ярки.

Он увидел себя как бы в знакомой, но странно измененной обстановке, -- в центре мрачного каменного города, с узкими улицами, площадями, многоэтажными коробками-домами, города знакомого ему, почти родного, но города мертвого. Улицы его были пустынны, дома, с провалами окон, полуразрушены. Мостовые покрыты обломками вывесок, кирпичей, полуобгоревших балок. И чувствовалось, что разрушение это произведено временем, потому что из груд мусора уже успели вырасти на полной свободе густолиственные деревья, и всюду мох и трава пробивались в расщелинах стен. Можно было подумать, что чья-то заботливая воля оставила разрушаться на свободе этот памятник глубокой старины, -- город-тюрьму... И словно мрачные, черные тени прошлого, несмотря на промчавшиеся века, не могли здесь успокоиться: бесшумно мелькали за впалыми глазами окон внутри домов, скользили по улицам как бы с беззвучным отчаянным криком. И вдруг они стали принимать живой и отчетливый вид... и вид их был ему так ужасен, что он метнулся за угол каменной развалины, притаился, стих, слушая свист и шум погони.

Но уже десятки рук схватили его, -- черных, цепких рук, -- вели его, и он отдался им покорно.

И увидел себя перед столом среди площади.

И за столом сидели черные тени.

Он знал, что это только тени, но и знал также, что это тени судьбы его, -- ему уже не миновать их рук. Они были в значках и одеждах прежних времен, на лицах строгая, деревянная важность, в темных провалах глаз -- смерть. Сквозь одежды их он видел желтые кости скелетов, и лица их были мрачно-смеющиеся лица скелетов.

И самый высокий из них поднялся, стуча костями, вытянул руку, сказал глухим, деревянным голосом.

-- Эта голова полна опасных мыслей!

И за столом отозвались глухим хором.

-- Эта голова должна пасть!

Они точно повторяли заученные фразы.

-- Того требует закон и порядок...

И снова вытянулась костлявая рука.

-- Смерть!

Хор повторил равнодушно.

-- Смерть!

И, казалось, дома-темницы мертвого города отозвались глухим, как бы подземным гулом.

-- Сме-е-рть...

И что-то стали ломать вокруг и разрушать, и из обломков создавать высокий помост. И еще выше взвилось что-то огромное, черное... Но он уже ничего не боялся. Он знал, что это тени... тени... их власть ночная... и они исчезнут при восходе солнца. И его огромная жажда -- только жажда искупления, -- пусть же она горит в груди, -- он пойдет с нею в новую жизнь... И с высоты помоста он проговорил запекшимися губами:

-- Что бы вы... ни делали...

И, собрав все силы, крикнул:

-- Любовь победит!..

...Серебристый туман окутал его, и как бы полился в его грудь прохладными струями. Словно чье-то доброе лицо склонилось над ним, и вновь дружеские руки его баюкали. И он нежно, отдыхая, засыпал, и сквозь сон, улыбаясь, повторял:

-- ...победит...

* * *

...В глаза ему смотрели ночные звезды.

Они как-то странно колыхались, словно все небо мерно колебалось справа влево, как во время качки на бурном море. И сам он как бы плыл в пространстве, опираясь на что-то твердое и неустойчивое только спиной.

Он сделал движенье и застонал от боли.

Тотчас почувствовал: кто-то бережно опускает его, и вот он лежит на земле. Мгновенно как-то вернулось к нему сознание действительности. Он вспомнил весь тот ужас, который поглотил его, -- бегущие черные массы, взрывы, разрывающие людей, смерть, взмахнувшую над ним своей кровавой косой... и с мгновенно вспыхнувшей радостью подумал:

-- Я жив!

Ночная мгла как густою кровью окрашивалась пожарами, вздрагивала от канонады, ушедшей вдаль, моментами как будто загоралась и вспыхивала от каких-то глухих и зловещих взрывов. Он понял, что люди еще продолжают истреблять друг друга, что бой еще идет, но уже где-то далеко. Он жадно вдохнул воздух, напоенный гарью, дымом, запахом крови, и громко, радостно повторил:

-- Жив!

Он попытался поднять голову, чтобы осмотреться, но она показалась ему чугунным шаром, тяжелым и гудящим, он только слегка повернул ее... и увидал над собою чье-то склоненное лицо. И как только он увидал его, он понял, что это лицо врага! Но лицо это улыбалось ему дружеской, ободряющей улыбкой, весело показывая белые зубы, и говорило какие-то непонятные слова, -- но он понял их смысл, потому что к губам его тянулась фляжка.

И он жадно припал к ней и долго пил.

И пока он пил, он наблюдал за этим человеком и заметил, что мундир у того был надет на голое тело, -- должно быть, рубашку он разорвал на бинты: рукав мундира был у него оторван, и рука забинтована. И человек все смеялся, и повторял какое-то одно слово, и Карсаков вдруг понял это слово:

-- Трук... Трук!

Он протянул руку, ища его руки, и радостно повторил в ответ.

-- Да... друг!

А вдали все звучали редкие, глухие удары.

-- ...Бум... Бум...

Карсаков хотел подняться, но вскрикнул и застонал от резкой боли, тотчас увидел у себя перевязки на плече и на боку, почувствовал, что и голова у него забинтована, -- понял, что сильно ранен, и что враг нашел его среди трупов и спасает его... и увидел еще, что перевязки сделаны из того же материала, что и на спасителе его. И сквозь мутящую разум боль, сквозь слезы, градом полившиеся, он повторял радостно и нежно:

-- Друг... друг!

И снова тот медленно поднял его, бережно устроил на своей спине, и пошел. Снова заколебалось небо, как во время качки. Но уже звезды побледнели: над полями всходила сквозь дым багровая луна, как сгусток крови... В свете ее Карсаков видел по полям трупы людей и животных, -- страшные, исковерканные трупы, -- и обломки орудий... остовы дымящихся строений чернели на дымящейся земле.

И Карсаков вспомнил свой сон.

И понял он, враз почувствовал всю мерзость запустения на земле и всю красоту, на ней возможную... возможную сейчас, если бы поняли люди всю неправду и ненужность и вред вражды своей. И горькие слезы полились по лицу его, скорбные слезы о роковых заблуждениях людей... Поймут ли они? Поймут ли? Когда ж поймут!

Вдруг вблизи на холме, шатаясь, поднялась и выросла огромная фигура, заслонив собою пятно луны и выделяясь на ней черным силуэтом. Карсаков разглядел папаху... и вдруг узнал Барбосова. Барбосов шатался, подобно пьяному, вскидывал руки, словно протягивая их к небу, -- резкий, безумный хохот его нарушил тишину, мертвую тишину полей, оттеняемую далекой канонадой.

-- Ха-ха-ха-ха... ха... ха...

И внезапно гневным, зовущим криком, бешеным воплем донеслось с холма сквозь безумный хохот.

-- ...Ва-банк!..

1912

----------------------------------------------------

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.