- Так нарком же! Из морячков бывших, как наш Ганс. Да вы его должны знать, - здоровый такой, дружок Коллонтаихи. Чистый пахан, я вам скажу! На нынешнюю борзоту похож. Цепь на груди, маузер сбоку. Депутатов от одного его вида мандраж колотит. Он, кстати, Безмена и задержал. Они ж там все на бдительности шизанулись. В жилеточные карманы - и те заглядывают. Как пистолетик у Ильича выкрали, так и стали бдить…

Я торопливо опустил трубки. Обе разом. И даже прижал их к клавишам, словно затыкал невидимые рты. Гонтарь перестал жеваться, взглянул на меня с хмурой готовностью.

- Началось, - просипел я. - Безмен был прав. Они перешли в атаку.

- Кто - они, босс?

Я сцепил зубы, чтобы не сорвалась с языка очередная резкость. Не хватало ещё Гонтарю наблюдать мое смятение.

- Они, Гонтарь, это они.

- Может, вызвать подкрепление? Утюга тряхнуть? Подкрепление…

Я лихорадочно соображал. Как легко и просто мыслилось Гонтарю! Он был ещё там - в реальном и объяснимом мире. Он двигался по инерции и мыслил привычными категориями. О том, что мир успел основательно перемениться, телохранитель пока не подозревал.

- Машину! - голос мой вновь обрел начальственную твердость. - Бери все оружие, какое есть, и ребят ненадежнее. Здесь нам лучше не задерживаться.

Если и можно было толковать о сумасшествии, то уж, во всяком случае, не одиночном. Все мы в равном изумлении таращились в окна. Уверен, в машине сопровождения царила та же атмосфера. Город переменился разительным образом. Знакомые улицы чередовались с совершенно неизвестными. Дом Контор, печально знаменитый свирепым, сгубившим несколько десятков людей пожаром, пропал вовсе, а на месте Музыкального фонтана и барельефа погибшим воинам-интернационалистам протянулся ветхо-нький базарчик. Коснулись перемены и прохожих. Они не фланировали по улицам, не глазели на афиши, - нынешний люд перебегал дорогу с суетливой поспешностью, часто оглядывался по сторонам. Привычные куртки-пуховики терялись среди вышедшего из моды драпа, тут и там под рекламными, украшенными старорежимной ятью плакатами на тротуарах толклись группы кургузых солдатиков в серых мешковатых шинелях. Кто-то из них смолил цигарки, кто-то шевелил губами, безостановочно сплевывая семечную шелуху.

Взгляд мой задержался на колоритном мужичке в тулупе. Меховая шапка-треух, в руке - почерневший от времени кнут. Постукивая валенком о валенок, мужичок танцующим шагом ходил возле запряженной пролетки, дышал в бороду серым туманом.

- А ну, останови рядышком! - я кивнул на топчущегося кучера. - Спросим у этого типа, что за страсти кругом кипят.

Водитель, чертыхнувшись, придавил тормоз, сходу притиснул «Ниссан» к бровке, заставив седую лошаденку с мужичком шарахнуться в сторону. Гонтарь высунул голову из окна, успокаивающе помахал рукой.

- Все нормально, братан, мы без претензий. У хозяина пара вопросов!

Извозчик бочком-бочком шагнул ближе. В своем длинном, подпоясанном веревкой тулупе, с окладистой курчавой бородой, он походил на непраздничного деда Мороза. Все вроде на месте, но все серенькое, неброское, без новогодней искристой мишуры. Да и вместо посоха в руках - старенький кнут.

- Подскажи, что творится в городе?

- А то вы не знаете!

- Значит, не знаю, раз спрашиваю.

- Так известно что! Юнкеров из Кремля гонят. С утра выкатили антиллерию и давай понужать снарядиками. Тверская, говорят, целиком полыхает.

- Тверская?

- Ну да. Эвона дым стелется!

- Пожар, что ли?

- А я что говорю! Знамо, пожар. Никольская с Троицкой башней, как есть, порушены. Надысь и Спасскую взорвали! В опчем страсть, что деется!

- Это ты что же… - Гонтарь кинул на меня озадаченный взгляд. - Никак, про Москву гонишь?

- Знамо, не про Казань с Бухарой! Слава Богу, в Москве-матушке проживаем.

- Ага… Ну, а что ещё знаешь?

- Так немного мы, барин, знаем. По малограмотности нашей… На Рязанской - лабаз мучной громят, на дровяном складе замки ночью посшибали. Говорят, винокуренный завод Шепетилова тоже разорять зачали. Народ туда аж с ведрами ломанулся. Юнкера со штычками пробовали шугнуть их, да куда там! Комиссары пулеметов прислали, матросиков с ружьями. В опчем, постреляли, говорят, юнкеров. Вчистую. Теперь, понятно, гульба идет.

- Понятно… - Гонтарь снова взглянул на меня. Ничего ему не было понятно. Это читалось по глазам, по растерянному лицу.

- Трогай! - процедил я сквозь зубы. Водитель рывком послал джип вперед. Плюхнувшись на сиденье, Гонтарь развернулся ко мне.

- Что за цирк, босс? - спросил он тихо. - Москва, говорит, юнкера какие-то с комиссарами.

- Может, кино? - предположил водитель.

Я ничего не ответил.

Мы продолжали нестись, хотя нестись не очень-то выходило. То и дело приходилось сбрасывать скорость, маневрировать, обгоняя запряженные лошадьми тарантасы. Город являл нашим глазам сюрприз за сюрпризом, дома поражали приземистым непривычным обликом. Вместо асфальта колеса то и дело начинали постукивать по булыжнику мостовой, машину мелко трясло. Без проводов и видеокабелей, небо казалось чудным, неправдоподобно чистым. Иные улицы явственно напоминали о деревне, и что было совсем удивительно - в воздухе действительно малость припахивало навозцем!

- Черт! Этим-то какого хрена понадобилось!.. Мы тормозили на испятнанной следами улочке. Дорогу перегородил патруль с красными повязками на рукавах. Малорослые солдатики жестами приказывали остановиться. Прохожих здесь не было видно, зато вооруженных людишек хватало с избытком. Приземистые фигурки в серых шинелишках, те же недобрые глаза, и то же всероссийское занятие. Лузгая семечки, служивые озабоченно переговаривались, часто кивали на наши машины, хотя за спиной у них происходили вещи куда более пикантные. Из разбитых витрин магазинчика наружу, прямо на тротуар, выбрасывали какие-то шубейки с платьицами, тесно обвязанные рулоны с тканью, коробки со стеклянной бижутерией. Тут же на углу притулилась расхристанного вида тачанка, и скучающие кони пригибали морды к обкатанному булыжнику мостовой, похрус-тывали копытами по битому стеклу. Тупорылый «Максим» косился темннм стволом в нашу сторону.

- Вы что-нибудь понимаете, босс? - Гонтарь косо взглянул на меня. Кажется, ответа на этот раз он и не ждал. Телохранитель не выглядел напуганным, - скорее наоборот. Непонимание происходящего постепенно выливалось в закипающее раздражение. Сначала орудийный гул, потом треп мешковатого извозчика, странные улицы, странные люди. Увиденного и услышанного было вполне достаточно, чтобы тихонечко тронуться умом. Однако сходить с ума Гонтарь не спешил.

- Не боись, разберемся… - Я более чем сомневался в своих словах, но не хотел походить на туповатого истукана. Окружающее цепляло меня с той же силой, что и моих спутников, столь же бесцеремонно подсовывало под нос новые и новые несуразицы. Зыбкое узнавание окружающего мешалось с растерянностью вконец заблудившегося путника. Порой я начинал чувствовать себя так, как если бы на месте старого, вдоль и поперек исхоженного парка внезапно узрел чужой необъятный лес. И неспешно приближавшиеся к машине люди в серых мятых шинельках вызывали желание ущипнуть себя за ухо, сделать рывок и проснуться. Но самое жуткое в том и таилось, что мы не спали! Предсказанное Безменом сбывалось, окружающее следовало воспринимать, как факт, как проявившуюся из небытия реальность.

- Кто такие? - в окно заглянул усач в папахе. На полотняном ремешке у него покачивалась потертая винтовочка, глаза глядели сурово, не без пытливой подозрительности. С первых слов солдатик задавал тон, давая понять, что люди они серьезные и шутить не намерены.

- Э-э… Послушай, братан, - Гонтарь в растерянности теребил кончик носа. - В чем, собственно, дело? Мы люди служивые, катим, как говорится, по делу.