Нет! Все-таки права Надюха. Плохо, когда тебя любят за что-то. Истинная любовь – необъяснима, и я, видимо, таковой никогда не знал. Если Елена привлекла меня когда-то своими сногсшибающими формами, то Сильву я полюбил за голос. Такая вот ерундистика! Никогда раньше не понимал, чего ради иные особи западают на различного рода бардов, тем паче, что до Высоцкого большинству из них тянуться и тянуться, но когда на одной из презентаций, дьявольски скучной, кстати сказать, я разглядел вышедшую к роялю Сильву…

Точнее, все было не так. Как там она выходила, во что была одета, я не знал и не видел. До всех этих пустяков мне не было дела, пока она не стала петь. Именно тогда я и встрепенулся. И весь лощеный сброд, что бренчал бокалами и пустословил по углам, тоже поутих. Я даже не знаю, как это описать и объяснить. Одно дело – глазеть на солистов в телеящике, и совсем другое – слушать их вживую. Почему, верно, и предпочитают театральные произведения кинопродукции. Птенчиком вытянув шею, я двинулся на голос. Дамочка стояла возле рояля, делала ручкой обтекаемые движения, а я по-прежнему не видел ни лица ее, ни фигуры. Пение заслонило все. Буквально с первых строк я понял, что уеду с этой чертовой презентации только вместе с ней. Голос певицы обволакивал, укутывал нежным коконом. Не зная в сущности о ней ничего, я преисполнился уверенности, что увезу ее к себе домой. Так оно и произошло. Я не вился вокруг да около, – двинул буром и напролом. Уже через минуту нам удалось уединиться, и, не теряя времени даром, я выложил ей все, что думал о ее таланте. В ту минуту я был опьянен ею, и Сильва это безусловно видела. Вполне возможно, некие доброхоты успели шепнуть ей на ушко мои отправные данные, а может, и не шептали ничего, но, если не взаимность, то уж по крайней мере толику любопытства я в ней разжег. Укротить хищника – тоже задачка из заманчивых, и ресторацию она покинула, держа меня под руку. Роман у нас закрутился бурный и стремительный.

Самое смешное, что охладевал я к Сильве чрезвычайно быстро, но всякий раз назад возвращал ее голос. Что-то в этом таилось стародавнее, мистическое – все равно как от пения морских Сирен. Проключалась в голове музыка, начинал звенеть знакомый тембр, и, бросая дела, я вновь торопился к ней – к первоистоку своего неразрешимого любопытства. Может, и не выдумывал ничего бродяга Гомер про остров поющих див. Как было, так и описывал.

– Ладно, – я перевел дух. – Зови своего благоверного, тихо-мирно попьем чайку, и я слиняю.

Рука вновь непроизвольным движением обвила ее стан. Не удержавшись, я погладил ее по ягодицам. Все-таки в последний раз, а последнее – всегда сладко.

Через минуту из кладовой выбрался ее супруг. Очкастый худосочный студентик. Так по крайней мере выглядел этот недотепа с добрыми близорукими глазами. И видно было, что смущен он до крайности, совершенно не знает что сказать и как себя вести.

– Поздравляю! – я первый протянул руку. – Знал бы ты, какое сокровище у меня отбил. Впрочем, знаешь, конечно.

Сильва стояла рядом, краешком языка растерянно облизывала припухшие губы. Видно, боялась оставить нас одних.

– Чай, – напомнил я ей. – Пару кружечек и хорошо бы с мятой.

Когда она двинулась в сторону кухни, поймал ее за руку и протянул перстень.

– А это мой свадебный подарок. Примешь?

Она кивнула и, забрав перстенек, вышла. Глазами я вернулся к супругу-студенту.

– Ну-с? Как звать тебя, счастливчик?

– Иван, – робко представился очкарик.

– Значит, не перевелись на Руси еще Иваны? Отрадно… – Я присел на софу. Сильва шебуршилась на кухне, гремела посудой. Опасаться было нечего, и я шепотом поинтересовался: – Какие проблемы, Ваня? Давай начистоту! Жить-то есть на что?

– Да вроде есть, – он тоже перешел на шепот. – Только со сценой у нее никак не выходит, а у нас в институте…

– Ты работаешь в институте?

– Ну да, физика твердых тел. В общем ситуация не самая лучшая.

– Понимаю. Бабок с наперсток, мэрия чихает на вас в три дырочки, ни касаций, ни дотаций.

Побагровев, Иван кивнул.

– В общем близко к тому.

– Выходит, оба на мели… А зачем в чулан полез? Испугался, что ли?

– Я нет, это Сильва велела. Она в окно выглянула и сразу поняла, что это вы.

– Значит, семейным кораблем правит дама? – я хмыкнул. – А что? На нее это похоже…

Мы помолчали. На минуту каждый задумался о своем.

– Мда… Ну, а про меня она что-нибудь рассказывала?

Иван перестал мяться по стойке смирно-полусмирно, осторожно присел рядом.

– Послушайте, что было, то было. Важно другое. Мы любим друг друга, и я попросил бы… То есть, если это возможно, я настоятельно порекомендовал бы вам не вмешиваться в нашу жизнь. Это личное, поймите!

– Понимаю! Личное – оно всегда личное!

– Да, да! Каждый человек имеет право на собственную судьбу, на свободный выбор.

– Да разве ж я спорю, Иван? Конечно, имеет! – я шутливо погрозил ему пальцем. – А ты смельчак, Ваня! Хоть и в чулан от меня спрятался.

Он побагровел.

– Я попросил бы вас… Попросил бы тебя!..

Опаньки!.. Я ухмыльнулся. Крохи достоинства у парня, судя по всему, имелись. Было очевидно, что он заводится, и я приложил палец к губам.

– Чшшш! А то рассержусь… – Я прислушался к бренчанию на кухне. – Давай-ка, Вань, пока она не видит, вот что с тобой обговорим. Знаешь, что такое чек на предъявителя?… Вот и ладушки! Я вам тут нарисую цифирку, а ты уж не поленись, сбегай потом в банк.

– Нам ничего не надо!

– Врешь, Ваня! Надо! Как всем нормальным человечкам. Кушать хлебушко, мыться шампунями, прыскать на себе дезодорантами, покупать приятные безделушки. Когда кругом сплошные заплаты, это всегда невесело. Короче, считай это приложением к перстеньку. А еще телефончик черкну заветный. На самый крайний случай. Скажешь, от Сильвы, тебя внимательно выслушают. Все, что надо, передадут мне.

– Но я не совсем понимаю…

Сунув ему в руку чек, я поднялся.

– Ты там за мной прикрой тихонечко. Не буду я пить чай, лады?

Иван, приободрившись, поплелся за мной следом.

– Ей что-нибудь передавать?

Я остановился на пороге.

– Дурак ты, Вань, хоть и физик. Что можно таким женщинам передавать? Их захватывают и увозят с собой. Во дворцы, в замки и прочие крепкие клетушки. А я пустой ухожу, кумекаешь? Так что гляди в оба, не проворонь. И телефончик не теряй. Мало ли что в жизни бывает…

Я аккуратно прикрыл за собой дверь, прихрамывая стал спускаться по ступеням. Запоздало припомнил, что забыл в гостях трость. Но не возвращаться же за таким пустяком!

Лицо горело, в висках болезненно пульсировало. Да уж!.. Такого со мной еще не бывало! Никогда-никогдашеньки. И поди ж ты, – случилось! То есть, может, и черт с ним, но мучила какая-то мальчишеская досада. Крякай, не крякай, а у клыкастого могучего Ящера увели бабу! Из под самого носа! И кто увел-то! Кто?!

Впрочем… Окажись это какой-нибудь самодовольный торгаш с цепурой на шее, я бы скорее всего отсюда не ушел. Поговорил бы с хозяином жизни по душам, объяснил бы кто есть кто, вежливенько выпроводил вон. Но худосочный физик Ваня из нищающего НИИ – являл собой иной коленкор. Их у нас и без того били да выметали – в войны, в чистки, в революции. Числятся ныне российские вани в Красной Распухшей до непомерной толщины Книжице. А коли так, то и нечего плакаться. Было да сплыло. Забыл и простил. За одного Витька – одного Ивана. Арифметика вполне конкретная.

Все к худшему в этом худшем из миров, и эту ночь мне пришлось провести в офисе, поскольку к Елене ехать не хотелось. Я был отчего-то уверен, что, увидев ее глаза, сломаюсь и передумаю. По той же самой причине я отключил факс и все телефоны. Хотелось напиться и с автоматом двинуть в рейд по городским улицам. Все равно, как те боевички с лентами на лбу, что ринулись в столицу повоевать. Ох, как понимал я этих волков! В конец осатаневших зверюг, у которых с вертолетов постреляли все их выводки. Верно говорят, и крыса, зажатая в угол, готова метнуться к горлу. Вот они и метнулись. Меня никто никуда не зажимал, просто так уж сподобило, – родился там, где не положено, выбрался на свет Божий под красный запрещающий свет. Не я эти сроки и эту географию подгадывал, а соизволения у меня никто не спрашивал. Сунули головой в ведро с водой и приказали дышать. И задышал ведь! Как все остальные. Только никто не запретил мне при этом ненавидеть. Чиновников за продажность, нынешних нуворишей за шакальи ухватки, сионистов за сионизм, а антисемитов за антисемитизм. Всем нужны были стрелочники, а я не хотел быть, как все. Лучше уж быть белой вороной, – каким-нибудь Майком Бониславским боксером-камикадзе, челюстью прущим на кулаки. Или батькой Махно, который перевоевал со всеми без исключения режимами, справедливо почитая современников за отпетых сволочей. И с Семеном Петлюрой сабельки скрестить успел, и от дружбы с Львом Каменевым уклонился. С азартом колотил австрийцев, а после, пластаясь с Деникиным и Шкуро, посылал куда подале жаднючих комиссаров. Вороватого атамана Григорьева за еврейские погромы шлепнул без малейшего колебания, под красными знаменами штурмовал в лоб Турецкий вал, но и с большевичками немедленно рассорился, стоило тем посягнуть на святое – на самостийность с земелькой.